РАВ ИЗ БРИСКА

Глава пятая

ПУСТЬ ЗАКОН ПРОНЗИТ ГОРУ^[1]

Кашерный^[2] хлеб и кашерные деньги

Общеизвестен тот постоянный трепет, который испытывал наш учитель в делах, связанных с кашрутом. Менее известен, однако, тот факт, что пунктуальность и честность в имущественных вопросах были для него не менее важны, чем кашрут, как это ясно видно из следующей истории.

В сельскохозяйственном поселении харедим «Комемиют» на юге страны была пекарня, снабжавшая хлебом всю округу, под строгим наблюдением местного раввина, большого мудреца Торы р. Б. Мендельсона. Это пекарня уже имела большой коммерческий оборот и обеспечивала потребности пяти тысяч семей в том районе. Но, как говорят, «не бывает роз без шипов» – чем больше становился оборот, тем больше становился также и финансовый дефицит…

Хозяева пекарни, оказавшиеся в трудном положении, обратились ко мне и попросили, чтобы я помог им получить займы в разных ГМАХах^[3]. Я действительно исполнил их просьбу и в течение какого-то времени доставал для них ссуды, а когда приходило время возвращать их, добивался для них ссуд в другом месте, и так снова и снова.

Через какое-то время я сделал подсчет и пришел к выводу, что таким путем их дело никогда не выйдет на верный путь; пекарня будет продолжать накапливать убытки, и хозяева все больше и больше будут запутываться в долгах. Исходя из этого, я сообщил им, что при всем желании не вижу возможности и дальше доставать все новый займы для покрытия старых.

Однако хозяева пекарни не отчаивались. Рав Б. Мендельсон обратился ко мне личным образом и просил меня изменить свое решение. Он объяснил, что здесь дело не в одной только экономике; нужно принимать в расчет также и духовный аспект. Эта пекарня – единственная, снабжающая кашерным хлебом всю округу, – хлебом, свободным от подозрений в нарушениях, связанных с отделением возношений и десятин^[4], в наличии червей и т. д. И если она, не дай Б-г, закроет свои ворота, последствия будут самыми серьезными, и поэтому нужно и дальше давать ей возможность функционировать вопреки ее тяжелому экономическому положению.

Я сказал р. Мендельсону, что опасаюсь продолжать занимать деньги, поскольку, по моему мнению, нет никаких шансов, что хозяева когда-нибудь смогут вернуть эти долги, но при всем этом не хочу сам принимать решение по этому тяжелому вопросу. Я предложил ему пойти вместе к нашему учителю, и то, что он решит, – я готов принять. Раввин поселения «Комемиют» согласился с этим предложением, и мы пошли домой к нашему учителю, чтобы изложить ему это дело.

Раввин Б. Мендельсон подробно и с большим воодушевлением объяснил важность этой пекарни. Он особо отметил большую ответственность, с которой связаны заботы о снабжении кашерным хлебом тысяч семей, даже ценой финансовых убытков; я же отвечал ему и представлял свою позицию кратко и сжато.

Ответ нашего учителя являет собой краеугольный камень мировоззрения, опирающегося на Тору.

Слова его были такими: «Кашерный хлеб – это действительно дело чрезвычайно важное. Но при каком условии? При том, что он является кашерным во всех отношениях… Кашерный хлеб, изготовленный с помощью «некашерных» денег, – это хлеб некашерный». Когда берут деньги взаймы, зная, что естественным путем нет никаких шансов вернуть их, – эти деньги некашерны». И даже если речь идет об исполнении заповеди, – это неверный путь…

Страх из опасения нарушить субботу

В начале (Второй мировой) войны наш учитель поехал в Одессу, чтобы оттуда отплыть в землю Израиля; его пароход должен был отчалить на исходе субботы. Отправление поездом из Москвы в Одессу было запланировано на среду; поезд должен был находиться в пути двое суток и прибыть в Одессу накануне субботы.

Однако у нашего учителя возникли опасения перед такой поездкой. Поезда в России, особенно во время войны, не выдерживали графика, и он опасался, что поездка затянется и завершится уже в субботу. Пока он колебался, к нему пришел глава московской общины (который заодно был сотрудником НКВД) и, услышав о сомнениях нашего учителя, сказал ему: «Рав должен знать, что это – дело, связанное с опасностью для жизни. Невозможно знать, что случится в ближайшие дни. Рав должен бежать и немедленно оставить Россию». Наш учитель принял его слова и действительно отправился в путь вместе с великим мудрецом Торы р. Э. Й. Финкелем, главой ешивы Мир.

Уже через несколько часов пути наш учитель посмотрел на часы и убедился, что за это время поезд сильно отстал от графика, и если будет так продолжаться, и тем более, если отставание усилится, – поездка завершится, не дай Б-г, уже в субботу. (В действительности в самой по себе езде нет запрета; тем не менее, если они приедут на место назначения после наступления субботы, по правилам субботы им будет запрещено выходить за пределы пространства в четыре локтя^[5], – согласно закону, действующему для того, кто покинул свой тхум шабат – «субботнее пространство»^[6]. И поскольку проводник заставит пассажиров покинуть поезд по его прибытии, они будут принуждены тем самым нарушить субботу).

Это вызвало глубокий страх в душе нашего учителя; он весь был в напряжении. Его попутчики говорили, что невозможно передать словами его страх перед тем, что им, не дай Б-г, придется нарушить субботу.

В продолжение поездки опоздание действительно нарастало, так, что по расчетам уже было ясно, что поезд не прибудет на место назначения, в Одессу, до начала субботы. Однако в какой-то момент поезд вдруг помчался с огромной скоростью, невиданной на железных дорогах России, и успел прибыть в Одессу примерно за полчаса до захода солнца. Глава ешивы «Мир» сказал об этом, что для нашего учителя, рава из Бриска, произошло чудо «сокращения пути»^[7].

Когда сошли с поезда, сопровождающие хотели взять такси, чтобы добраться до города, но наш учитель отказался, сказав: «Довольно было одного чуда». И так они должны были идти пешком три четверти часа, оставив вещи (в камере хранения), а после окончания субботы поднялись на пароход, доставивший их в землю Израиля.

Эта история учит нас тому, как осуществлялись для нашего учителя слова мудрецов, да будет благословенна их память, о том, что Святой благословенный не допускает, чтобы через праведников совершалось что-либо дурное, и с Б-жьей помощью, путями, выходящими за рамки естественного, отвращено было от него нарушение субботы.

К этому стоит добавить приведенные в книге Йосеф даат р. Й. Лиса слова нашего учителя.

В начале войны спросили великого мудреца Торы р. Ицхака Зеева, разрешена ли езда в субботу с целью бегства из стран Восточной Европы, и откуда вытекает разрешение брать с собой все вещи (в дорогу) в субботу. Он ответил так: «Что вы думаете? Когда самый воздух наполнен осквернением субботы, все получают какой-то толчок. Простой еврей идет прямо в поле и нарушает субботу, а еврей, соблюдающий заповеди, не нарушающий субботу, в минуту опасности все же пренебрегает законом и берет с собой узелок. У всех есть какой-то «сдвиг» (ослабление страха перед нарушением субботы)».

Верность субботе окупается многократно

Также и в то время, когда наш учитель отдавал все свои силы судьбоносной предвыборной кампании, священной войне, от которой зависели судьбы Торы, он осуществил то, о чем сказано: «Пусть закон пронзит гору»; и когда возникло отдаленное опасение того, что будет нарушен один пункт свода законов Шульхан арух, – он остановил все дело.

Это было в 5788 (1928) г., когда польское правительство, согласно закону государства, обязало (еврейские) общины избрать Руководящий совет. Сионисты во главе с Ицхаком Гринбоймом воспользовались этой возможностью и выступили в поход под лозунгом «завоевания общин». Наш учитель попросил верных ему людей в городе Бриске подготовить избирательный список харедим, который вступил бы в предвыборную борьбу со списком сионистов и «Мизрахи».

Список был составлен, и началась предвыборная борьба. Наш учитель написал большое письмо, в котором обращался к избирателям и подробно разъяснял, почему следует голосовать за список харедим. Обращение (на основе этого письма) было напечатано в типографии, хозяин которой был приближен к сионистским руководителям, и он, естественно, ознакомил их с этим обращением, написанным живым и острым языком. Оно навело ужас на их кандидатов; они опасались, что оно обрекает их на поражение, лишая их список всяких шансов. Они моментально взялись за дело и подготовили встречное воззвание, которое содержало, как рассказывает наш учитель, личные нападки на него – самые разнузданные и грубые.

Но тогда наш учитель не знал, что содержание обращения его сторонников стало известно противной стороне; не знал он и о встречном воззвании, направленном против него. Выборы должны были состояться в воскресенье, и план состоял в том, чтобы расклеить обращение перед предшествующей субботой, и таким образом нанести противнику удар.

В пятницу было завершено печатание, но оставалось лишь часа полтора до наступления субботы. Наш учитель созвал своих сторонников и сказал им: «Вы опоздали! Скоро суббота, и я опасаюсь, что если пойдете сейчас расклеивать обращение, это может тем или иным образом привести к нарушению субботы. Вы были недостаточно расторопны – и провалили дело».

Его сторонники утверждали, что это – последняя возможность перед выборами, и если не расклеить сейчас, то можно проиграть их.

Однако наш учитель стоял на своем: нельзя расклеивать обращение перед самой субботой. Его упрашивали, взывали к его милосердию, умоляли и обещали: «Ведь мы пользуемся Вашим доверием! Мы сделаем все, чтобы, не дай Б-г, не допускать риск нарушения субботы!» Однако наш учитель крепко стоял на своем: несмотря на то, что выборы вот-вот начнутся, и они сами по себе – важные и определяющие, нельзя рисковать нарушением субботы.

Наш учитель не ограничился разговорами и попросил принести к нему домой все экземпляры обращения. Он опасался, что его сторонники не устоят в этом испытании и поддадутся соблазну расклеить обращение вопреки его указанию. Напечатанные обращения были доставлены к нему домой.

В стане сионистов и маскилим^[8] полагали, что харедим собираются расклеивать обращение прямо перед наступлением субботы, чтобы застать их врасплох и не дать им возможности отреагировать. Они не могла представить себе, что в последнюю минуту дело будет отложено, и потому торопились расклеить свой ответ даже после наступления субботы, и в результате этого, когда молящиеся выходили из синагог по окончании субботней вечерней молитвы, они видели деятелей сионистской партии, все еще расклеивающих клеветнические листки от имени этой партии.

В течение всей субботы эти клеветнические и разнузданные листки, направленные против нашего учителя, белели на улицах города Бриск, и весь город волновался… Люди не могли понять: что за наглость! Какое посягательство на честь раввина! Ведь им (авторам листка) ничего плохого не сделали, – поскольку до этого предвыборная кампания протекала спокойно, как это и должно быть.

После окончания субботы наш учитель оповестил деятелей харедим, что теперь можно расклеивать обращение.

Ясно, что в той атмосфере, которая создалась во время субботы, послание рава из Бриска оказало очень сильное воздействие. Общество увидело в нем ответ на разнузданный пасквиль против нашего учителя, и хотя обращение было острым, на фоне того пасквиля оно выглядело достаточно умеренным…

Обращение открыло избирателям глаза, ясно показав им, каковы они – кандидаты сионистского списка. Помимо этого, их пасквиль навлек на них большой гнев из-за нападок на нашего учителя, для которых не было никакой причины. Два этих фактора совместно сделали свое дело, и чаша весов склонилась в пользу его сторонников. Список харедим победил с большим преимуществом – у них было восемь представителей против всего лишь трех у сионистов и «Мизрахи». Глава сионистов в тот период, Ицхак Гринбойм, услышав о результатах выборов, выразился так: «»Тайноведение» этого раввина устранило нас от руководства общиной в Бриске». И люди, верные нашему учителю, приняли в свои руки руководство общиной – в заслугу его указания не брать на себя даже самый малый риск нарушения субботы!

Наш учитель рассказал мне эту историю и добавил, что она учит следующему: если мы проявляем осторожность во имя святости субботы, даже там, где риск нарушить ее невелик, – настолько, что, в сущности, не было нужды опасаться, – мы ничего не теряем, а, напротив, выигрываем!

Во всех делах своих расторопен

Следует отметить, что упомянутое выше пламенное письмо, написанное нашим учителем для целей предвыборной кампании в Бриске, он решил опубликовать для целей избирательной кампании 5720 (1960) г. в Кнессет, после того, как его перевел (с языка идиш) на иврит р. Моше Шенфельд и наш учитель внес необходимые исправления.

Я хотел бы особо отметить расторопность нашего учителя в связи с тем случаем, когда у р. Моше по какой-то причине произошла задержка с переводом на несколько дней. Я тогда был у нашего учителя в поздний ночной час, – как мне кажется, после половины второго, – и он спросил меня, закончил ли уже р. Моше переводить письмо. Когда я ответил, что еще нет, наш учитель попросил меня позвонить ему и передать, что удивляется его нерасторопности. Я заметил, что в такой час он, по всей видимости, уже спит, но наш учитель сказал мне: «Можешь разбудить его и передать ему, что мне важно, чтобы он закончил перевод письма поскорее».

Это письмо^[9] наш учитель передал мне с просьбой опубликовать его только накануне дня выборов, по причине, ведомой лишь ему самому, и я сделал все согласно его просьбе.

«В ситуации опасности для жизни нужно давать указания

в сфере закона без всяких колебаний»

Как известно, наш учитель принадлежал к числу тех (мудрецов Торы), которые боятся давать указания в сфере закона, и он не хотел вводить себя ни в какие ситуации, которые обязывали бы его выносить решения в этой сфере. Но была одна область, в которой он давал указания, нисколько не колеблясь, – в делах, связанных с опасностью для жизни. Он сказал об этом так: «В вопросе, связанном с опасностью для жизни, мой отец и учитель, наставник всего Израиля, уже дал такое указание: следует выносить решения без всякого трепета и страха… В то время как по всем вопросам в сфере закона он почти не выносил обязывающих решений, в делах, связанных с опасностью для жизни, он не колебался и выносил решения ясным и исчерпывающим образом».

Вот история об одном знатоке Торы, у которого было слабое здоровье, и наш учитель боялся, чтобы тот постился девятого ава. Он послал к этому знатоку Торы одного из своих сыновей с указанием от своего имени, что ему запрещено поститься по состоянию здоровья, однако тот стоял на своем. Также и другим посланникам не удалось изменить его намерение. В конце концов, наш учитель послал передать ему, что даже если он и будет поститься девятого ава, он не исполнит заповедь поста в этот день, поскольку свободен от нее, и пост окажется лишь «постом добровольным». И если это так, сказал наш учитель, зачем же ему поститься в месяце ав, когда дни длинные? Ведь «добровольный пост» можно устроить в короткие дни месяца тевет…

Когда тот человек услышал послание нашего учителя, которое ясно показало ему, что его упрямство бесполезно и только подвергает опасности его здоровье, он принял точку зрения нашего учителя и воздержался от поста.

Другая история – о директоре пансиона для престарелых, к которому наш учитель направил посланника сообщить ему, что он должен варить в Йом Кипур, чтобы престарелые получили свежую пищу. Хозяин пансиона был простой еврей из Венгрии; он ответил нашему учителю, что по этому вопросу не готов принимать указания ни о какого раввина, кроме большого мудреца Торы, главы суда Торы из Прешбурга р. Акивы Софера. Когда он обратился к раву из Прешбурга, тот ответил: «Ты обязан следовать всем указаниям рава из Бриска, ибо закон устанавливается по его мнению во всех случаях!»

«Никакой вдовы и сироты не притесняйте»

Следующая история приведена в книге Нихоха шель Тора от имени главы ешивы «Беер Яаков», большого мудреца Торы р. М. Ш. Шапиро.

Однажды в ешиве «Беер Яаков» возникла проблема с увольнением с работы вдовы. Она не соглашалась с увольнением, если не будет удовлетворено ее требование о выплате компенсации, – в сумме, которая превышала все, что можно было себе представить. Поскольку речь шла о вдове, я (р. М. Ш. Шапиро) изложил свою проблему нашему учителю, чтобы услышать от него чистое мнение (Торы) относительно того, как нам нужно поступить.

Услышав вопрос, наш учитель открыл книгу Рамбама (Мишне Тора) в конце гл. 6, в разделе Илхот деот, где сказано так: «Человек должен остерегаться в делах, связанных с сиротами и вдовами, ибо душа их смиренна чрезвычайно и дух унижен…, как сказано: «Никакой вдовы и сироты не притесняйте» (Шмот, 22:21). И как нужно вести себя с ними? Говорить обязательно мягким тоном, обращаться с ними уважительно».

Рамбам не ограничивается лишь самим запретом (притеснения). Недостаточно лишь того, чтобы не причинять им страданий активным действием; он добавляет, что в эту заповедь включается также закон, повелевающий обращаться с вдовами и сиротами по-особому, как он пишет: «И как ведут себя с ними?» Целое учение изложено о том, как следует вести себя с ними: «говорить мягким тоном и уважительно».

Наш учитель предложил заплатить ей столько, сколько она просит, – только из опасения нарушить заповедь: «Никакой вдовы и сироты не притесняйте».

Не лишать человека сна

Однажды случилось так, что во время вечерней субботней молитвы в доме нашего учителя сын одного из молящихся, мальчик двух или трех лет, уснул на кровати нашего учителя. После молитвы отец хотел разбудить его, чтобы забрать домой, однако наш учитель воспротивился этому: «Поскольку мы строго придерживаемся правила не носить в субботу, не следует будить ребенка».

Отец стал говорить нашему учителю, что малыш может проспать на его кровати всю ночь, но тот не отступил и сказал: «Ну и что же? Пусть остается здесь!» Отец удивился: «Но ведь он спит на кровати рава!» А тот ответил: «Пусть он остается в этой кровати, а я найду себе другую!»

Страх из-за этрога

Наш учитель тщательно следил за тем, чтобы этрог (используемый в праздник Суккот) был свободен от всякого подозрения в том, что он выращен путем скрещивания (с близким видом плодов, например, лимоном). Люди, близкие к нему, каждый год заботились о том, чтобы привезти ему этрог из дикого леса в Марокко, поскольку не было оснований опасаться, что торговцы проделывали какие-то манипуляции с этрогами, растущими там^[10].

Незадолго до праздника Суккот 5718 (1957) г., как и каждый год, специальный посланник выехал в Марокко, чтобы привезти оттуда этрог для нашего учителя. Но по прибытии в аэропорт в Лоде посыльный был задержан служащими таможни, которые реквизировали у него этрог. В том году опасались болезней растений, и был запрещен ввоз в страну продуктов земледелия; всякое растение, привезенное из-за границы, отбирали. Это случилось накануне праздника Суккот; посланник прибыл в Иерусалим и рассказал нашему учителю, что этрог задержан на таможне.

Поняв, как обстоит дело, наш учитель обратился ко мне и попросил, чтобы я принял меры к освобождению этрога. Но он не ограничился одной только просьбой. Чтобы я не оплошал в исполнении поручения, он завел со мной сердечную беседу и подробно объяснил, насколько великим будет для него это доброе дело, сколько принесет ему радости – если только я доставлю ему тот этрог и у него появится возможность исполнить заповедь с этрогом, свободным от всякого подозрения, что он выращен путем скрещивания. Он просил, чтобы я действовал сам, а не посредством других людей по моему поручению, и сделал все, что в моих возможностях, чтобы этот этрог оказался в его руках к началу праздника Суккот^[11]. Наш учитель так упрашивал меня, что я действительно почувствовал, что здесь есть нечто подобное сказанному: «(Да будет дарована мне) жизнь моя по просьбе моей» (Эстер, 7:3).

И я пообещал ему, что приложу со своей стороны все усилия, и сказал, что надеюсь, что смогу доставить ему этрог до начала праздника.

Я поехал в Лод, обратился к служащему, который задержал этрог, и попросил освободить его. Рассказал ему о раве из Бриска, объяснил, насколько этот этрог для него важен, и насколько рав озабочен тем, что этрог до сих пор не у него в руках. Служащий понял меня и сказал, что он согласен в этом случае освободить этрог, но у него нет на то полномочий. На мой вопрос о том, у кого есть подобные полномочия, он ответил, что у другого служащего. Я пошел к тому другому – но он послал меня к третьему, и так далее. Если до того я не был знаком с бюрократией в Государстве Израиль, то теперь получил поучительный урок на эту тему.

Так прошел час и еще час. У старших служащих, находившихся там, было желание помочь, и отношение ко мне как к члену Кнессета было уважительное. Они очень ценили цель моего приезда и мои труды, но ни у одного из них не было возможности помочь мне по-настоящему. Часы проходили; время наступления праздника приближалось. Я пришел к выводу, что полномочия освободить этрог из таможни находятся в руках начальника аэропорта, и никто другой не сможет этого сделать. Я искал его в аэропорту, но его там не было. Я звонил ему домой и во все другие места, где, как я думал, он мог бы быть, но – «мальчика нет»^[12]…

В то самое время, пока я бегал от одного служащего к другому, я должен был оповещать нашего учителя о том, как обстоят дела. Связь между нами поддерживалась через посредничество одного из приближенных к нему деятелей, которому я звонил по телефону, а он должен был идти домой к нашему учителю (у которого не было телефонной линии) и сообщать ему о том, что услышал от меня. Напряжение у нашего учителя достигло высшей точки. Всякий раз, когда я звонил, «связной» сообщал мне, что наш учитель просит не жалеть усилий и постараться доставить ему этот этрог, ибо для него это – вопрос о самой сути исполнения заповеди.

Становилось поздно, и учреждения таможни в аэропорту начали закрываться одно за другим. Когда стало ясно, что я не смогу получить этрог накануне праздника, я вернулся в Иерусалим, пошел домой к нашему учителю и сказал, что прошли все сроки – и я не в состоянии освободить этрог сегодня.

Тяжело описать великое горе нашего учителя. Даже если бы я обладал литературным даром, не в моей власти было бы описать его великую боль. Лицо его было буквально черным от горя и боли.

В конце концов, он обратился ко мне и сказал: «Даже если у меня не будет этрога, свободного от подозрения в том, что он получен путем скрещивания, в (первый) день праздника, для меня очень важно, чтобы хотя бы в (остальные) полупраздничные дни он попал ко мне». Он побуждал меня действовать энергично и просил, чтобы я делал попытки еще и еще, стараясь добыть этрог еще накануне праздничного дня или на его исходе, ибо предпочтительно, чтобы он получил этрог как можно раньше. Я так и делал, но эти усилия не помогали.

Шло время; я вновь и вновь пробовал установить связь с начальником аэропорта, – но бесполезно. Он ушел в праздничный отпуск, и я не мог найти его – ни по окончании первого дня праздника, ни в первый полупраздничный день. Я мобилизовал себе в помощь его старших служащих, чтобы они помогли найти, где он проводит свой отпуск, но это им не удалось.

Проходили часы и дни, и тем временем каждые полчаса ко мне приходили посыльные от нашего учителя и спрашивали, есть ли уже продвижение; я отвечал, что продвинулся немножко, и еще немножко, но все еще не знаю, что будет. Если бы я захотел описать, что происходило с нашим учителем в продолжение дней праздника, – это было бы невозможно. Напряжение, горе и боль. Он не отдыхал и не успокаивался ни на миг и все время выдвигал идеи, каким образом можно было бы освободить этрог из таможни.

В конце концов, я нашел начальника аэропорта – не помню, в Израиле или за границей. Я говорил с ним и просил, чтобы он дал служащим в аэропорту ясное указание освободить этрог. Он ответил, что с готовностью сделал бы то, о чем я прошу, но у него нет на это полномочий. Я спросил, у кого же они есть полномочия дать указание освободить этрог, и он ответил: только у министра сельского хозяйства.

Это было уже в день ошанна раба (последний день Суккот). Я принялся разыскивать министра сельского хозяйства, которым был в те дни г. Кадиш Луз; он жил в кибуце «Дгания». Я позвонил в правление кибуца, и мне сказали, что он заболел и несколько часов назад был увезен в больницу. Мы увидели, что с нами ведут войну с Небес… Тем временем мне стало известно, что г. Луз госпитализирован в больнице «Адасса» в Иерусалиме. Я поспешил выехать туда, между тем как наш учитель непрерывно получал сообщения о происходящем. Я вошел в отделение и у входа в его палату встретил его лечащего врача. Я попросил у него разрешения войти, но он не разрешил.

Я сказал, что непременно должен войти, поскольку у меня срочное и очень важное дело. Пообещал, что не задержусь в палате у больного более трех минут, и попросил врача, чтобы он вошел к больному и спросил, готов ли он меня принять. Врач вошел и спросил г. Кадиша Луза, согласен ли он принять меня; тот ответил, что я могу войти.

Я вошел и очень кратко рассказал ему, о чем идет речь. Рассказ произвел на него большое впечатление, и он ответил, что готов с величайшим почтением исполнить то, о чем я прошу, – но здесь, в больнице, у него нет официального бланка министерства, на котором он мог бы написать распоряжение, а без такого бланка оно не имеет силы.

Я сказал, что через короткое время бланк будет у него. Я позвонил в министерство сельского хозяйства в Тель-Авиве и попросил, чтобы согласно указанию министра мне прислали через посыльного официальный бланк министерства. Через какое-то время ко мне прибыл посыльный и передал мне бланк. Я тут же вошел к Кадишу Лузу, и он написал на нем ясное распоряжение немедленно освободить этрог, которым занимается рав Лоренц.

Я позвонил в аэропорт тому служащему, который был ответственен за освобождение (реквизированных вещей), и сказал ему, что есть ясное письменное распоряжение от г. Кадиша Луза освободить этрог. Он сказал, что будет ждать прибытия моего посыльного и передаст ему этрог.

Я с радостью сообщил нашему учителю, что добился письма (с распоряжением) и уже послал посыльного в Лод, и через короткое время он сможет получить в руки этот этрог. Посыльный сразу же отправился в Лод, – но, прибыв туда, обнаружил, что контора закрыта. Служащий, с которым я разговаривал, действительно, ждал моего посыльного, – но тем временем закрыли контору, в которой этрог хранился.

Я дрожал от страха. Наш учитель сказал мне, что даже если этрог прибудет за короткое время до праздника^[13], он (наш учитель) сможет исполнить с ним заповедь, ибо для него это очень важное дело. Но мне было ясно, что он уже не получит этрог. Уже прошли все сроки. Мне вспомнилось все, что произошло с нашим учителем за все эти дни, начиная с кануна праздника Суккот, – и вот, теперь я должен сообщить ему: этрога нет! Я вошел к нему, весь дрожа и волнуясь: как сообщить ему эту новость?

Я вошел, но он, совершенно неожиданно для меня, поглядел на меня с улыбкой и спросил: «Ну что, раби Шломо, нет этрога?»

– Нет этрога – ответил я.

Я не мог удержаться и спросил его: «Почему рав улыбается?»

Я разговаривал с нашим учителем очень открыто. Я рассказал ему, как дрожал от страха перед тем, как войти, и не знал, что скажу; а теперь я вижу его в добром расположении духа! Может быть, рав достал другой этрог из Марокко? Что за перемена произошла с ним за эти несколько часов?

Наш учитель ответил: «Расскажу тебе историю, из которой ты поймешь, почему я теперь спокоен».

Когда нет (возможности) – свободны!

В течение трех четвертей часа наш учитель сидел и рассказывал мне нижеследующую историю.

Один из жителей города Бриск несколько раз обращался ко мне по следующему поводу. У него есть мать, очень старая, в местечке Рогаве, вдали от Бриска, и он чувствует, что не исполняет заповедь почитания матери подобающим образом. Ездить всякий раз в Рогаве ему совершенно невозможно, поскольку он трудится для своего пропитания в Бриске.

– Я спросил его, – сказал наш учитель, – чем могу ему помочь.

Тот человек ответил: «Я хочу, чтобы она переехала жить ко мне. Я прошу и умоляю ее об этом годами, но она стоит на своем и никоим образом не соглашается. Поэтому я прошу раби поговорить с ней; очень возможно, что если рав из Бриска даст ей указание, – она исполнит его».

Я сказал ему, что, по моему мнению, он прав, и предложил, чтобы в следующий раз, когда она приедет навестить его, они пришли ко мне. Так и случилось; она приехала навестить, и они пришли ко мне вместе. Я обратился к ней и сказал: «Ваш сын желает исполнять заповедь почитания матери. Это – большая заповедь, и у Вас есть огромная заслуга в том, что Вы можете помочь ему в этом. По моему мнению, Вы должны переехать сюда жить. Вам будет хорошо в материальном отношении, а ему – в духовном, благодаря тому, что он будет исполнять заповедь почитания матери самым лучшим образом».

Сказала мне эта старая женщина: «Раби! Вы можете просить меня обо всем, о чем хотите, кроме того, чтобы я оставила Рогаве. Этого я сделать не могу!»

Я спросил ее: почему она не может? Из-за чего ей будет так тяжело жить у хорошего сына, который желает о ней заботиться?

Она ответила: «Раби! Расскажу Вам историю. Мой дед был очень беден, но у него всегда было одно сильное желание: чтобы когда-нибудь один раз в его жизни у него был свой этрог». (В местечках Литвы царила бедность, и не у каждого был свой собственный этрог).

«Дед собирал деньги в течение всей своей жизни, чтобы когда-нибудь в старости он мог сам купить себе этрог. Эти деньги он увязывал в мешочек, и всякий раз, сэкономив на еде мелкую монету, добавлял ее в тот мешочек. Так он собирал монетку к монетке на протяжении десятков лет. Когда он уже был глубоким стариком, ему показалось, что у него уже есть достаточно денег на покупку этрога. Он взял мешочек и поехал вместе с женой в город Вильно к торговцу этрогами.

Когда они прибыли с тем мешочком к торговцу, тот сел и стал пересчитывать деньги, монету за монетой, – но того, что он насчитал, не хватало, чтобы купить даже один этрог.

Мои дед и бабушка чрезвычайно огорчились и ушли от торговца этрогами с пустыми руками. Когда они уже вышли, бабушка сказала: мы оба уже состарились. Мы всегда мечтали купить этрог, который был бы нашим, – и если не сейчас, то когда? У нас есть свой дом, – а зачем нам дом? Продадим его и снимем себе квартиру с одной комнатой в местечке, а на деньги, вырученные за дом, мы наверняка сможем купить этрог».

Они так и сделали. Продали дом, получили, сколько получили, и опять приехали к торговцу этрогами в Вильно. Торговец был удивлен суммой, которая была у них в руках, и сказал, что за те деньги, которые имеются сейчас у них в распоряжении, они получат не просто этрог, а такой, какого еще ни у кого не было. Он пообещал, что когда поедет покупать этроги, привезет моему деду нечто особенное. И действительно, он сдержал свое слово и привез им совершенно особенный этрог. Они очень обрадовались ему и поехали в свой дом, снятый в местечке.

Тем временем по местечку разнесся слух, что мой дед купил такой великолепный этрог, какого нет ни у кого. Евреям их местечка было очень любопытно увидеть его, и они приходили в маленький арендованный домик. Пока дед сидел над своей учебой, бабушка показывала им этрог на кухне. Он переходил из рук в руки и все любовались его красотой – пока он не упал и его питам^[14] обломился… и этрог сделался непригодным (для исполнения заповеди)!

Бабушка тут же упала в обморок. Придя в себя, она хотела сообщить о случившемся деду, но побоялась, что внезапное известие может повредить ему, и потому решила подготовить его к принятию столь тяжкой новости.

Она вошла в комнату, в которой сидел дед, и начала рассказывать ему истории и притчи. Он не понял, чего она от него хочет, и спросил, почему она рассказывает все эти истории, – не случилось ли что-нибудь? Не произошло ли какое-то несчастье? Может быть, кто-то из внуков умер? – спросил он.

Бабушке ничего не оставалось, как рассказать о случившемся.

Как только дед услышал о том, что произошло, он встал со своего места и сказал: «Когда нет (возможности) – свободны!» И добавил: «Тот самый Властелин мира, Который повелел брать этрог, сказал также, что запрещено гневаться».

Когда старая женщина закончила свой рассказ, – продолжал наш учитель, – она объяснила мне, почему она не хочет оставить Рогаве. – Каждый день, – сказала она, – я прохожу мимо того дома, который продали мои дед и бабушка, чтобы купить этрог, и наслаждение, которое я испытываю при этом, столь велико, что оно действительно оживляет меня. Поэтому я остаюсь в Рогаве, – потому, что от наслаждения этого я не могу отказаться. И пока я жива, я остаюсь возле дома моих деда и бабушки – дома, который был продан ради этрога.

Ясно, что после того, как я выслушал от нее этот рассказ, я уже не мог приказать ей оставить Рогаве.

– Ты понял этот рассказ? – спросил меня наш учитель и добавил: – Смысл его в том, что «когда нет (возможности) – свободны!»

Все время, пока я думал, что есть какой-то шанс, я трудился и предпринимал усилия. И как ты знаешь, я был в страхе, в напряжении, ощущал боль и страдание. Как бы ты ни чувствовал то, что я пережил, – мои муки были большими, чем ты думаешь. Но после того, как мы сделали все, и я уверен, что ты сделал все, – «когда нет (возможности) – свободны!» Ради чего мне страдать дальше?

Это – ответ на твой вопрос: почему я сейчас спокоен и нахожусь в хорошем настроении; потому, что «когда нет (возможности) – свободны».

Рассказ, который наш учитель рассказал мне, он сам считал чрезвычайно важным; все его детали надежно хранятся в моей памяти. Описанные в нем события произвели на меня огромное впечатление. Из года в год в праздник Суккот я вновь и вновь рассказываю о них членам моей семьи, чтобы они поняли, сколь сильным было желание нашего учителя исполнять заповеди без всякого опасения (исполнить их недостаточно полным и точным образом), и, заодно с этим, чтобы услышали о том самопожертвовании, которое проявляли евреи во имя исполнения заповеди этрога. А главное – чтобы знали, что «когда нет (возможности) – свободны», и в такой ситуации мы обязаны возвращаться к спокойствию и душевной безмятежности.

«Вот я сплю в своей кровати – а Ты делаешь»

Как известно, наш учитель со всей решительностью сопротивлялся идее создания «объединенного религиозного фронта» на выборах в Кнессет. Он делал все, что было в его силах, чтобы расстроить этот замысел, в котором он видел нечто совершенно запретное (с точки зрения Торы) и опасность для еврейства.

После того, как уже казалось, что вопрос снят с повестки дня, определенные деятели вновь оживились и пытались создать этот «религиозный фронт». Это стало известно одному из людей, приближенных к нашему учителю, который поторопился прийти к нему домой и известить об опасности; он, однако, не знал, как именно сообщить, понимая, что известие причинит тому большое огорчение.

Сколь же неожиданным для него было то, что наш учитель принял сообщение с полным спокойствием: «Мы сделали все, что было в наших возможностях! Если Святой благословенный сделает свое, – это уже не наше дело. Главное – мы исполнили нашу обязанность подобающим образом».

В подтверждение своих слов наш учитель привел слова наших мудрецов (Птихат Эйха раба, 30): «Давид сказал: «Я погонюсь (за врагом) и настигну, и не вернусь, пока не уничтожу всех». Сказал ему Святой благословенный: «Я сделаю так (по слову твоему)»… Пришло время Асы (одного из праведных царей Иудеи), и он сказал: «Нет у меня силы убивать; я только погонюсь, а Ты сделай (все остальное)». Сказал ему Святой благословенный: «Я сделаю так»… Пришло время Йеошафата (другого праведного царя Иудеи), и он сказал: «Нет у меня силы ни убивать, ни гнаться; я только запою песнь, а Ты сделай (все остальное)». Сказал ему Святой благословенный: «Я сделаю так»… Пришло время Хизкияу (также праведного царя Иудеи), и он сказал: «Нет у меня силы ни убивать, ни гнаться, ни петь песнь; я лишь буду спать в моей кровати, а Ты сделай (все остальное)». Сказал ему Святой благословенный: «Я сделаю так»…»

Давид, у которого были силы гнаться и убивать, не мог освободить себя и сказать: «Я буду спать в моей кровати»; он обязан был гнаться, настичь и уничтожить своих врагов. И подобно этому на каждого из царей, упомянутых здесь, в соответствии с его положением, было возложено сделать усилие по мере его сил. И только Хизкияу, у которого не было возможности сделать что-либо, был свободен от обязанности делать какое бы то ни было усилие, и ему разрешено было полагаться на то, что сделает Святой благословенный.

Отсюда мы учим, что человек должен делать все, что в его возможностях, – но от того, что выходит за пределы его возможностей, он свободен. И он не должен волноваться о том, что будет, а должен сказать, как царь Хизкияу: «Я лишь буду спать в моей кровати, а Ты сделай (все остальное)»… (Со слов его зятя, большого мудреца Торы р. И. М. Файнштейна).

1. Смысл этих слов: закон должен быть соблюден неукоснительно, без отступлений и компромиссов – должен словно пронзать гору, а не обходить ее кругом. Источник этого выражения – Сангедрин, 6б. ↑
2. Кашерной называется еда, удовлетворяющая всем требованиям законов Торы. ↑
3. ГМАХ (сокращение от гмилут хасадим – «благодеяние») – традиционное у евреев учреждение, выдающее беспроцентные ссуды нуждающимся. ↑
4. Возношения и десятины – части урожая, выращенного в земле Израиля, отделяемые в пользу коэнов – потомков Аарона, левитов, а также съедаемые в Иерусалиме при восхождении на три годовых праздника, либо отделяемые для бедных. ↑
5. Один локоть – около 0,5 метра. ↑
6. Тхум шабат – это «субботнее пространство», в пределах которого еврей может ходить в течение субботы (как сказано: «Оставайтесь каждый у себя; да не выйдет никто за пределы места своего в день седьмой», Шмот, 16:29). Устная Тора объясняет, что это пространство «приобретается» в момент наступления субботы. Если при наступлении субботы человек находится в городе (селе и т. п.), то в это пространство включается сам город, плюс его окрестности до расстояния в две тысячи локтей в каждую сторону, считая от крайних домов города; если же человек был в поле, в лесу и т. п., то нужно отсчитывать две тысячи локтей от той точки, в которой он находился в момент наступления субботы. Но если он едет в поезде, то достаточно скоро после наступления субботы поезд «вывезет» его из его «субботнего пространства», даже если в момент наступления субботы поезд стоял. И тот, кто каким-то образом «потерял» свое «субботнее пространство», как в данном случае, может перемещаться только в пределах четырех локтей, то есть практически должен сидеть на месте до конца субботы. (Данный закон имеет еще много деталей, для объяснения которых здесь нет места). ↑
7. Говорят наши мудрецы, что «чудо сокращения пути» свершилось для Элиэзера, раба Авраама, которого Авраам послал в Падан Арам привезти невесту для Ицхака, и оно также свершилось для Яакова, вышедшего из Беер Шевы (см. комментарий рабейну Бахье на Берешит, 28:10). Так и в описанном эпизоде: внезапное избавление от, казалось бы, неминуемого нарушения субботы представляется настоящим чудом. ↑
8. Маскилим (от слова аскала – образование) называли тех, которые противопоставляли Торе светское образование, и всех сошедших с путей Торы. ↑
9. Оно приводится в данной книге в конце данного раздела, посвященного раву Ицхаку Зееву из Бриска. ↑
10. Из всего рассказанного о нашем учителе в этой книге мы видим, насколько он был строг даже в отношении мельчайших деталях заповедей. Но то, что говорится в этом разделе о его отношении к заповеди этрога, вообще выходит за рамки нашего постижения: насколько его стремление к точному соблюдению заповедей встречало в других людях желание и готовность помочь, – не только в близких ему людях, но иногда даже в таких, которые, казалось бы, далеки от того, чем он жил и во что верил. ↑
11. По-видимому, наш учитель имел здесь в виду именно первый день праздника, когда заповедь взятия четырех видов растений – это заповедь Торы, и в этот день особенно важно, чтобы растения были самые лучшими и безукоризненными. В остальные шесть дней праздника Суккот растения берут по постановлению мудрецов (и только в Храме это является заповедью Торы во все семь дней праздника). ↑
12. Эти слова Торы (Берешит, 37:30) относятся к истории продажи Йосефа его братьями; так сказал Реувен остальным братьям, когда увидел, что Йосефа нет в яме, куда его поместили вначале. ↑
13. Имеется в виду праздник Шмини ацерет – Симхат Тора, наступающий сразу по окончании семи дней праздника Суккот. ↑
14. Питам – отросток в верхней части этрога. Питам есть не у всех этрогов, но если он был и обломился, то этрог становится непригодным. ↑