РАВ ШАХ

Глава восьмая

ТАМ, ГДЕ ЕГО ВЕЛИЧИЕ, – ТАМ И ЕГО СКРОМНОСТЬ^[1]

Мы уже приводили в первой главе слова великого мудреца Торы р. Ш. З. Оэрбаха, который засвидетельствовал о нашем учителе, что он – один из тридцати шести скрытых праведников и скрывает величие своей праведности и приверженности добрым делам от глаз тех, кто видит его. Но я думаю, что в нем была одна черта, которую ему скрыть не удавалось; она была заметна в нем более всего, и это – скромность. Принижение себя, причем не только перед великими и не только перед мудрецами Торы, но и, – совершенно в той же самой мере, – перед самыми малыми.

Печатью скромности были отмечены все движения его и все его дела, так, что даже на людей, никогда не знавших его и встречавших его лишь случайно, она производила глубокое впечатление. Даже тогда, когда многие стучались в его двери, когда он был руководителем поколения, по слову которого свершалось все, – он считал себя ничем. Он часто повторял: «Счастливо поколение, в котором великие слушают малых» (Рош а-шана, 25б). В своей величайшей скромности он относил эти слова на свой счет, когда видел, что люди следуют его советам.

«Люди ошибаются во мне…»

Не знаю, удастся ли мне при моих скромных литературных способностях поведать читателю, насколько глубоко я был растроган следующей историей. «У человека – помыслы сердца, но от Г-спода – сила выразить (их) языком» (Мишлей, 16:1).

Однажды я пришел к нашему учителю и увидел его в плохом расположении духа, в смятении. Я спросил его, чем он так взволнован.

Наш учитель начал рассказывать, но не мог удержаться от слез; он беспрерывно плакал и не мог говорить. Успокоившись от плача, он сказал мне: «Расскажу тебе: у меня была супружеская пара с сыном в связи с его сватовством. Сын встречался с одной девушкой и они в принципе решили жениться. Он сказал, что видит в ней совершенство всех качеств и чувствует, что она – его пара.

Родители рассказали, что первоначально и они склонялись к тому, чтобы согласиться, но в последний момент им стало известно, что невеста – баалат тшува^[2]. Семья жениха – очень родовитая и состоятельная, из числа наиболее известных, и родители никоим образом не могут смириться с тем, что их единственный сын собирается жениться на баалат тшува. Отношения между родителями и сыном очень напряженные; сын говорит, что не отступит, поскольку, хотя он и не давал явного согласия, невеста поняла, что в принципе дело решено. С другой стороны, родители со всей силой стоят на своем и не соглашаются на эту партию. Они пришли к решению спросить нашего учителя и согласиться с тем, что он решит».

Наш учитель вновь начал плакать; он говорил: «Пойми: все ошибаются во мне, думают, что я представляю собой что-то… Приходят ко мне за решением с такими трудными вопросами! Ведь это такой вопрос, который только великий муж Израиля в состоянии решить! Какое я имею отношение к таким вопросам… Как видно, я своими делами, хотя и неумышленно, ввожу общество в заблуждение, и общество полагает, что я – из великих». И он вновь начал безостановочно плакать: «Ошибаются во мне, и я в этом виноват…»

Когда он кончил говорить, я спросил его: «Что же практически посоветовал им глава ешивы?» Он ответил: «Что я мог сделать? Посоветовал им, чтобы они пошли к одному из великих мудрецов Торы; сказал даже, к кому именно (я предполагаю, что это был автор книги Кеилот Яаков р. Я. Каневский, который в своей книге обсуждает эту тему), но они не хотели. Предложил им другого большого мудреца, – но они вновь не хотели. Они решили между собой, что примут только мое решение, и если его не будет, это приведет к напряженным отношениям между родителями и сыном. Что же я мог сделать, – продолжал наш учитель, – сказал им, что подумаю, и чтобы они пришли еще раз через несколько дней».

Через неделю я вновь был в доме нашего учителя, и мне было интересно, чем закончилось это дело.

Наш учитель был уже в приподнятом состоянии духа и рассказал мне следующее: «После того, как они ушли, я взял книгу Теилим и молился, чтобы Г-сподь даровал мне разумение. После этого взял том Шульхан арух, часть Эвен а-эзер^[3] и стал искать, нет ли там какого-то источника или чего-либо относящегося к вопросу о вступлении в брак с баалат тшува, родители которой при ее зачатии не соблюдали законов семейной чистоты. Я нигде не нашел запрета, связанного с этим, и поскольку это так – нет причины запрещать (подобный брак). Если она действительно так уж совершенна во всем и так нравится молодому человеку, и после того, что между ними уже было решено, нужно довести это дело до конца.

Я передал им свое решение и сказал: «Мазаль тов; выпьем лехаим, и пусть они женятся». Понятно, что молодой человек был на седьмом небе. Но не только он; также и родители сказали, что принимают мое решение от всего сердца».

Эту историю я рассказал до самого конца, но меня больше всего интересует в ней начало ее. Наш учитель безутешно плакал о том, что он будто бы вводит общество в заблуждение, создавая впечатление, что он – один из великих мудрецов Торы… Такая скромность, которую я не в состоянии описать словами.

А теперь я попрошу тебя, дорогой читатель, – прежде, чем ты продолжишь чтение, остановись на мгновение, вернись к прочитанному еще и еще раз и вдумайся. До чего же доходила скромность нашего учителя, наставника всего Израиля! Он кричит и плачет из глубины сердца: «Ошибаются во мне; думают, что я – кто-то важный, что я что-то собой представляю… Как видно, я своими делами, пусть даже неумышленно, ввожу в заблуждение общество, и общество полагает, что я – один из великих мудрецов Торы!»

Давайте спросим же себя: сколько мы сами делаем и прилагаем усилий, причем с умыслом, чтобы добиться почтения к себе…

Как всякий другой больной

Когда раву Шаху предстояла операция, решавшая его судьбу, его домашние хотели поговорить с врачами, лечившими его, и объяснить им, кто он, чтобы он получил наилучшее лечение и должное внимание. Но он не согласился с этим, сказав: «Нельзя просить врача о том, чтобы он отдал себя целиком моим нуждам, – ведь это будет сделано за счет других больных. В этом случае я преступил бы запрет отнимать что-либо (у других людей), поскольку отнял бы у других больных время, которое должно быть им уделено. Я хочу лечиться на правах всех прочих больных».

Точно так же он отказался получить в больнице отдельную палату. Он настаивал на том, что в определенной мере также и это будет сделано за счет других, и пришлось устроить ему палату таким образом, чтобы он не знал, что она зарезервирована специально для него, и думал, что просто нет возможности поместить туда еще больного.

Среди народа моего я живу

Когда рабанит, жена нашего учителя, была больна, и также после ее смерти, он сам заботился обо всем необходимом и никому не давал заботиться о ней, в том числе и своим внукам.

Обычным делом было видеть, как наш учитель сам идет в магазин. Об этом помнят все жители района. Он стоял в очереди как все; хозяин магазина, конечно, хотел обслужить его прежде других, но он отказывался, хотя все стоявшие в очереди соглашались. Он настаивал на том, что ничем не отличается от всех и должен стоять в очереди, как все. И когда хотели поставить его в очереди хотя бы впереди детей, он сказал: «Это, несомненно, запрещено. Взрослые могут уступать свои права, но дети не способны к такому, и потому подобное дело является нарушением запрета отнимать чужое».

Подобным же образом он вел себя и дома. После каждой трапезы он сам брал швабру и подметал крошки, чтобы их не растаптывали. Он даже сам заботился об уборке дома и, занимаясь этим, говорил с внуками об учебе… Иногда еще видели, как он развешивает на просушку белье.

Очень часто, в особенности в поздние ночные часы, он сам открывал стучащим в дверь. Но и в дневное время, когда в доме были внуки и другие домашние, он не ждал, пока они откроют дверь, и открывал сам.

Раби Йосеф Вайс рассказал мне следующее. «Зять нашего учителя, большой мудрец Торы р. М. Ц. Бергман, был однажды в Южной Африке; он собирал там пожертвования на развитие укрепление своей ешивы. Он послал мне оттуда деньги, чтобы я привез их к раву домой. Неожиданно для меня прежде, чем я успел передать деньги, наш учитель появился в моей конторе в Тель-Авиве. На мой вопрос о том, почему он утруждает себя приездом после того, как я договорился с его зятем о том, что сам привезу деньги к нему домой в тот же вечер, наш учитель ответил: «Я не хотел утруждать тебя; но если бы я знал, как выглядят улицы Тель-Авива, – действительно не приезжал бы»».

Так же просто, без всяких проявлений сознания своей значительности, вел себя наш учитель и в ешиве – несмотря на свое особое положение не только как главы ешивы, но и как величайшего мудреца поколения.

Как будто тело его режут ножами

Когда наш учитель был распорядителем кидушин или сандаком, он очень просил, чтобы не объявляли его имя, говоря: «Я знаю, когда мне нужно подойти, и подойду сам; нет нужды объявлять мое имя». Почему же это было так важно для него? Он не хотел, чтобы провозглашали его почетные титулы и звания: «наш учитель», «великий мудрец Торы» и т. п.

На свадьбе одного из его внуков построили высокий помост, чтобы чествовать нашего учителя. Когда он пришел в зал и увидел этот помост, лицо его нахмурилось. «Что вы здесь построили?» спросил он с открытым упреком. Его душе это было настолько отвратительно, что он тут же решил вернуться домой. Он был неспособен терпеть вокруг себя шум и суету, создаваемые всеобщим выражением почтения к его персоне. Даже когда его стали упрашивать, чтобы он подождал хотя бы до прибытия нескольких больших мудрецов поколения, которые уже были в пути на свадьбу, или хотя бы до появления жениха и невесты, которые должны уже были выйти из комнаты уединения^[4], он не пожелал даже слышать об этом. Он ушел, и буквально всю обратную дорогу плакал из-за позора, который выпал ему на долю из-за этих «знаков почета».

Однажды он сказал мне, что когда он видит свое имя в газете или в уличных объявлениях, он чувствует боль – такую, будто тело его режут ножами. Это невозможно описать словами, – но тот, кто находился рядом с ним, чувствовал и знал, что именно так и было.

Великое наслаждение: сидеть наравне со всеми евреями

Когда наш учитель звонил кому-нибудь по телефону, он чрезвычайно остерегался, стараясь говорить уважительно. Например, звоня ко мне домой, он спрашивал: «Можно ли поговорить с равом Лоренцем?» С другой стороны, когда кто-нибудь не узнавал его голоса и спрашивал, кто это, он отвечал просто: «Говорит Шах». Он никогда не представлялся как «рав Шах…»

Большой мудрец Торы р. Йосеф а-коэн Рут рассказывал в своей речи, посвященной памяти нашего учителя: «Когда наш учитель молился в одной из синагог в окрестностях своего дома, он сидел на одной из задних скамей среди всех. На мой вопрос о том, почему он не садится (на почетном месте) у восточной стены, как полагается главе ешивы, он ответил: «Если бы ты знал, какое наслаждение я получаю, когда сижу наравне со всеми евреями, ты бы не задавал такой вопрос!»»

В своем завещании наш учитель просил, чтобы после его смерти ему устроили «четыре казни по приговору суда Торы» в соответствии с тем, как это описано в святых книгах. Однако доверенное лицо его дома, рав Рафаэль Вольф, передает, что наш учитель сказал ему, что хотя он и написал так в своем завещании, он решил затем, что не следует этого делать, поскольку выглядело бы как проявление гордыни.

«Каким образом я удостоился написать книгу Ави эзри?»

Иногда, входя к нашему учителю, я видел его углубленным в написанную им книгу Ави эзри. Он обращался ко мне и говорил такие слова: «Удивительно для меня: откуда у меня были силы делать открытия в Ави эзри? Не знаю, как получилось у меня открыть все это. Удивляюсь я и тому, откуда были у меня познания в тех источниках, которые я привожу в книге».

Я не понял, что он имеет в виду и почему удивляется всему этому. Разве он не трудился тяжело, добывая свои открытия? Из-за своей большой скромности он был уверен, что неспособен был своими силами сделать те чудесные открытия, которые есть в книге Ави эзри, и потому объяснял их помощью с Небес, как сказал мудрец (царь Шломо) в книге Коэлет: «Ибо человеку, который хорош перед Ним (Б-гом), дал Он мудрость, и знание, и радость» (Коэлет, 2:26).

Об основах этой темы я слышал от Хазон Иша в долгой беседе, которую вел с ним; он объяснял эти основы словами наших мудрецов: «Тора приводит (человека, изучающего ее) к осторожности; осторожность приводит к расторопности» (Авода зара, 20б), и так далее – до духа святого постижения и оживления мертвых. Ибо человеку, который трудился в Торе изо всех своих сил, Г-сподь дает мудрость, знание и т. п.; но если он не трудился соответственно своим силам – Г-сподь не помогает ему. Этими словами можно объяснить все, чему удивлялся наш учитель.

Мы уже упоминали (в третьей главе), что когда наш учитель удостоился получить рекомендацию от рава Ицхака Зеева из Бриска, что само по себе было редким делом, на свою книгу Ави Эзри, он не хотел помещать ее в книге, – хотя легко представить себе, что всякий другой человек поторопился бы поместить ее в начале книги. Рав Ицхак Зеев понимал, что автор этой книги из-за своей великой скромности не способен опубликовать его рекомендацию, и потому послал своего сына передать автору, что он желает, чтобы тот напечатал рекомендацию и не скрывал ее…

«Моя честь? Нет такого!»

В определенный период в страну Израиля приехал глава ешивы из Соединенных Штатов, ученик одного из великих мудрецов предыдущего поколения, который сам считался большим знатоком Торы и имя его было широко известно, – но, к сожалению, мировоззрение его было с изъянами. Когда этот глава ешивы готовился издать сборник своих уроков, рав Шах опасался, что он будет принят в обществе бней Тора как один из больших мудрецов Торы. Наш учитель лично написал статью в газету «А-модия», в которой разъяснял обществу суть мировоззрения того главы ешивы, чтобы люди не ошибались в том, что он собой представляет, и не перенимали бы его взглядов.

Я упрашивал нашего учителя, чтобы он не публиковал этой статьи под своим именем. Я настаивал на том, что подобное ниже достоинства Торы – чтобы наш учитель писал статью в газету как один из обычных ее авторов.

Однако он отказался слушать и сказал мне: «Что это значит – считаться с моей честью? Нет такого! Человек вообще не должен думать о том, что ему полагается почет! Но даже если бы и был здесь какой-то мотив, связанный с честью, – то ведь соображения истины и пользы, связанные с этим делом, несомненно, перевешивают также и соображения чести!» И наш учитель действительно опубликовал эту статью.

Наш учитель лично является в талмуд-тору «Резили»

Из-за своей большой скромности наш учитель не имел обыкновения приглашать кого-либо к себе. Когда кто-нибудь был ему нужен, он говорил, самое большее, так: «Передайте такому-то, что если он окажется здесь неподалеку, то я хотел бы с ним поговорить»; но просить человека прийти к нему – такого он себе не позволял.

Когда у нашего учителя было какое-то дело, о котором он хотел поговорить с адмором раби Хаимом Меиром из Вижниц, он обычно всегда шел к нему; это причиняло адмору большую неловкость. Он просил, чтобы его оповещали о приходе нашего учителя заранее, чтобы он сам мог прийти к нему, но наш учитель никоим образом не соглашался. Таков был его обычай: «если я хочу встретиться – я должен идти». И не только тогда, когда речь идет о важном человеке, таком, как адмор из Вижниц; так у него было со всеми.

Однажды наш учитель направил свои стопы в талмуд-тору «Резили», добиваясь того, чтобы туда приняли мальчика из одной из восточных общин. Услышав об этом, я спросил его, зачем нужно было идти самому, когда можно было попросить об этом меня, или же внука, чтобы я или он пошел от его имени, – и разве тогда мальчик не был бы принят? Но наш учитель пошел сам, так как каждый такой мальчик был ему как его собственный сын, а ради сына отец идет сам. Наш учитель мог также попросить руководителя талмуд-торы, чтобы тот зашел к нему, и это было бы большой честью для того руководителя, – но из-за своей большой скромности наш учитель был неспособен просить, чтобы пришли к нему.

Адмору из Вижниц пришлось выступить в роли

рава-распорядителя кидушин

Когда моя дочь выходила замуж за раби Йеуду Арье Шварца, я почтил нашего учителя приглашением быть равом-распорядителем хупы и кидушин, – как потому, что он всегда был распорядителем кидушин у моих детей, так и потому, что он был главой ешивы, в которой учился мой (будущий) зять.

В ночь накануне свадьбы адмор раби Хаим Меир из Вижниц послал ко мне двух своих служителей сообщить о том, что он придет на свадьбу. В то время адмор уже был болен и прикован к креслу, и поскольку я знал, что по состоянию здоровья он не может прийти, я не пошел приглашать его лично, а послал ему печатное приглашение, как всем.

Я был чрезвычайно удивлен, что хотя я и не пригласил его лично, он собирается прийти. Я сказал его посланникам, что все это для меня неожиданно и мне очень неприятно, что я не пригласил его лично. Спросил их, что мне теперь делать, и добавил, что уже распределил все почетные роли, так, что даже не знаю, чем смогу почтить адмора.

Посланники ответили мне: «То, что Вы будете делать, – это Ваше дело, но согласно общепринятым нормам Вы обязаны прийти сейчас с Вашим свояком, раби Моше Шварцем, чтобы пригласить адмора официальным образом». Мы пошли к адмору; он смеялся и сказал: «Я знаю, что Вы не пригласили меня, – но я, тем не менее, иду». Он объяснил, что придет в силу нашей дружбы, из долга благодарности и т. д.

У меня была проблема: как быть с распределением почетных обязанностей? Я мог дать ему только одно из благословений на кидушин; это не подобало ему по его достоинству, но выбора не было. Дело было уже перед хупой; и вот, мы видим – служители несут адмора в его кресле, в сопровождении многочисленных хасидов.

Наш учитель, увидев его, сразу же подошел и сказал ему: «Раби, Вы будете распорядителем кидушин!» Адмор ответил: «Я не буду распорядителем кидушин. Я уверен, что Вас почтили этой ролью; ведь если бы это было не так, то как бы вы могли предлагать ее мне?» Наш учитель ответил: «Раби, будьте распорядителем кидушин», – и настоял, чтобы так и было. Раби в конце концов понял, что если наш учитель решил, что так будет, ничто не может изменить его мнение, и исполнил роль распорядителя.

Когда раби прибыл, наш учитель сразу понял, что у меня нет для него почетной обязанности, – ибо что же еще можно было дать раби, если не роль распорядителя кидушин, – и изо всех сил постарался «навязать» ему ее. На хасидов это произвело чрезвычайно сильное впечатление и прибавило у них уважения к нашему учителю.

Близость его к детям Израиля

Особая сторона скромности нашего учителя проявлялась в его отношении к детям. Ему не нужно было «спускаться» к ним, ибо никогда не заносилось его сердце и не воздевал он глаз своих в гордыне, чтобы чувствовать себя в чем-нибудь выше их. Много раз усаживался он с детьми и участвовал в их играх… Когда он выступал перед детьми в разных ситуациях, он говорил на их языке, от сердца к сердцу, и его слова оставляли у них неизгладимое впечатление.

Когда к нему приходили с маленькими детьми, чтобы получить благословение, он оделял их сладостями (моя жена обычно привозила ему из Швейцарии много сладостей и шоколада, безукоризненно кашерных, и он раздавал их детям).

Наш учитель не соглашался, чтобы кто-нибудь подходил к шкафу, чтобы принести ему шоколад, как это принято у всех нас, ибо кто встает из-за маленьких детей? Он сам вставал, несмотря на свой почтенный возраст и важность, подходил к шкафу, доставал сладости и раздавал их детям.

Наш учитель удивляется маленькому мальчику,

который приветствует его первым

Однажды наш учитель сказал мне: «Ты знаешь, раби Шломо, у тебя чрезвычайно воспитанный сын; я удивляюсь ему».

Я спросил нашего учителя, в чем он увидел воспитанность моего сына, и он ответил: «Он всегда приветствует меня первым. Я очень стараюсь приветствовать его первым, но это мне не удается – потому, что он еще издали приветствует меня».

Я не знал, о каком сыне идет речь. После краткого выяснения оказалось, что речь идет о младшем, Аврааме Йешаяу, который тогда учился в четвертом классе талмуд-торы «Торат эмет» на улице Васерман (на этой улице жил наш учитель в то время). Он часто встречал нашего учителя и всегда приветствовал его первым.

Нет слов, чтобы описать подобную скромность. Наш учитель удивляется тому, что девятилетний мальчик приветствует его первым, а ему не удается опередить его…

«Я сам хотел прийти пожелать вам Шана това^[5]»

В моем выступлении, посвященном памяти нашего учителя, я упомянул один волнующий случай. Всякий раз, когда я рассказываю о нем, бываю растроган до слез; не случись это со мной самим, я бы не поверил.

В канун Рош а-шана (как мне кажется, это было лет за десять до кончины нашего учителя) у меня дома зазвонил телефон, и на другом конце провода сказали, что рав Шах хочет говорить с равом Лоренцем. Я подошел к телефону. Наш учитель был на линии, и он сказал мне так: «Я хочу пожелать шана това – тебе, твоей рабанит (жене), детям и всей семье». Он закончил свое поздравление и добавил: «Я хотел прийти к тебе лично, чтобы пожелать шана това, потому, что так это должно быть: я обязан прийти к тебе лично. Но что делать: я так слаб, что не в состоянии ехать в Иерусалим. Я извиняюсь за это и прошу у тебя прощения».

Я начал плакать; я стыдился самого себя.

Дальше (в ходе того же телефонного разговора) я слышал, как наш учитель говорит р. Давиду Цимерману (который взял трубку): «Спроси его, хорошо ли он слышал все, что я ему сказал». Рав Цимерман спросил меня, и я ответил, что слышал каждое слово. Наш учитель продолжал спрашивать, и я слышу в трубке его голос в отдалении: «Слышал ли он, что я хотел прийти лично, и был обязан сделать это, но только я не могу сделать это из-за слабости, и что я прошу у него прощения?» Рав Цимерман передал мне вопрос, и я сказал ему: «Я слышал! Наш учитель хотел убедиться в том, что я слышал, что он просит извинения за то, что не приехал».

После того, как он убедился, что я слышал каждое слово, наш учитель вновь взял трубку и сказал: «Сейчас я хочу еще раз пожелать вам шана това – тебе и т. д.»

Я со слезами рассказал об этом домашним; нет нужды говорить о том, какое это произвело на них впечатление.

Я был растроган до глубины души. Такая скромность, что трудно в это поверить… Но, несмотря на то, что людям трудно будет поверить, я обязан рассказать всем об этой истории, поскольку польза от этого чрезвычайно велика. Представьте себе, что вы слышите, как наш учитель говорит простому человеку: «Я хотел прийти к тебе…» Почему же он должен прийти? Он думает, что, быть может, – быть может, я что-то сделал для него… Но ведь правда состоит в том, что я не делал для него никогда и ничего, ведь он ни в чем не нуждался… Или, может быть, потому, что я делал что-то на благо общества… И из-за этого наш учитель должен просить прощения и извиняться… Невозможно поверить!

Об этой истории я не читал и не слышал от других. Это случилось со мной, и я был просто сам не свой. Где мы видели подобное самоотречение? Я спрашивал у самого себя: если так ведет себя учитель всего Израиля, – как же должен вести себя я? Мы так придирчивы в вещах, касающихся нашей чести, думаем, что «нам полагается», и гневаемся, когда чувствуем себя задетыми! Мне кажется, что у того, чья жизнь проходила вблизи нашего учителя, все связанное с гордыней и заносчивостью рассыпалось в прах. Невозможно, чтобы человек видел скромность нашего учителя, – и оставался с первозданной и неотесанной своей гордыней.

Скромность и твердость сосуществуют у него вместе

При всей великой скромности нашего учителя, – когда шла речь о «войнах Торы» (дискуссиях мудрецов), в сфере законов Торы или мировоззрения, не было никого, сколь бы велик (в Торе) он не был, перед кем он отступил бы, пожертвовав своей точкой зрения. В особенности эта линия его поведения видна в истории, приводимой в следующей главе; в ней наш учитель принимает решение в области закона, которое находит верным, вопреки мнению Хатам Сойфера. Притом, что он смирял себя перед малым из малых, он умел твердо стоять на своем и делать то, что правильно, не отступая ни перед кем. В следующей главе будут приведены примеры на эту тему.

1. См. Мегила, 31а. ↑
2. Бааль тшува (в женском роде баалат тшува) – буквально «вернувшийся» (к соблюдению законов Торы). ↑
3. Эвен а-эзер – одна из четырех частей свода законов Шульхан арух; в которой приведены законы брака и развода. ↑
4. Комната, в которой уединяются молодые после хупы. ↑
5. Шана това – «хорошего Вам года» – приветствие на Рош а-шана (еврейский Новый год). ↑