Ты победил меня, дорогой Биньямин! В день, когда ты посвящаешь себе избранницу своего сердца, чтобы строить с ней вместе дом в Израиле, я посылаю тебе ответ, о котором, в сущности, ты и просил. Я исполняю твою просьбу, которую ты высказывал уже давно и неоднократно. Я желал бы, если Всевышний удостоит меня жизни, вознести на алтарь моего народа то единственное подношение, на которое я, в меру своих скромных сил, способен. Сказать по правде, я не возлагаю столь больших надежд. Не думаю, что, подобно тебе, постигну всем сердцем и душой истинность слов, уже давно наполняющих мой дух, слов, которые я передал тебе письменно и устно. Другие признают и поймут заключенную в них истину чистую и несомненную. А, кроме того, являются ли эти слова проверенной, абсолютной истиной, в которой нельзя усомниться? Слишком хорошо знаю я ограниченность собственного разума и понимания, слишком хорошо, чтобы питать такие надежды, знаю я наше время.
Но именно в такое время, когда решается, возможно, судьба всего святого для нас, я полагаю, что каждому из нас надлежит прямо и открыто заявить во всеуслышание об истине, которой он придерживается.
Но тем не менее, если поможет мне Всевышний доказать лишь то, что иудаизм не исследован еще достаточно во всех своих проявлениях, что есть еще путь, следуя которым, можно прийти к совершенно иным заключениям и ко взглядам, значительно отличающимся от принятых многими ныне; если только мне удастся остановить руки, занесенные поспешно, чтобы крушить и ломать, и повлиять на правящий ими разум с тем, чтобы заставить его еще раз внимательно задуматься; если моим вкладом в достижение той цели, что я описал тебе когда-то, будет лишь то, что за мной последует другой… Другой, который лучше и значительнее меня, другой, превосходящий меня светом и силами. Другой, который представит всем здание иудаизма во всей его правде, свете и жизни, так, что люди оставят мои скромные попытки [пробудить их к истине] и позабудут о них, – даже и тогда, друг мой, мое дело стоит труда!
Ты не ошибаешься, дорогой мой, если полагаешь, что чувство опасения удерживало меня до сих пор от того, чтобы реализовать мой замысел при том, что он прочно овладел моим сердцем.
Я действительно давно думал об этом, и приводимые здесь записи о народе Израиля и его предназначении в мире – тому свидетельство. Правильнее назвать эти записи набросками, ведь мои мысли о народе Израиля представлены в них лишь конспективно. Однако страх не оставлял и не оставляет меня. И не за себя боюсь я, а за дело, которое пытаюсь отстаивать.
В период противостояния мировоззрений, когда потеряна правда и нет того, кто, даже если поднимется над партийными раздорами, ведомый только истиной и служа только ей одной, мог бы надеяться на то, что его взгляды будут приняты обществом, разве что он – человек Б-га, которому удалось постичь всю глубину чистой истины и представить ее всем во всем ее Б-жественном сиянии. Это понимал я раньше, понимаю и теперь. С этим пониманием [что задача гораздо выше меня] взялся я за перо, чтобы приступить к этим наброскам. Не ради славы пишу я их. Иначе правы были бы те многие, от которых слышал я мнение о своей книге: «Автор не знает мира, не знает нашего времени и его требований!» Не ради славы пишу я, но лишь потому, что внутренний голос непрестанно взывает ко мне: «В твоих взглядах есть нечто от истины, той самой истины, в победу которой ты веришь. Путь, которым ты идешь, есть, возможно, не прямой, но и он ведет к той же цели. И если за тобой пойдет хотя бы один, кто значимей и способней тебя, делу правды прибавятся силы». Этот внутренний голос указал мне путь. Друг мой! Разве и щепотка истины не стоит того, чтобы пожертвовать ради нее собственным «я», пусть и тысячу раз?
Не причиню ли я вреда там, где надеялся принести пользу? Почти что в одиночку проложил я в своем сердце путь постижения иудаизма. Только на малом его отрезке, самом легком и самом светлом, примкнул ко мне мой дорогой друг. Только одна путеводная звезда освещала начало моего пути. С большим трудом достиг я того места, где ты встретил меня. И на этом, полном терний и развалин пути, где я вынужден был защищаться от прошлого и настоящего, в одиночестве продвигаясь вперед, на этом пути, не сбивался ли я с дороги тысячи раз, не заблуждался ли тысячи раз, принимая глупости и тщету за чистую истину? Разве здание иудаизма, выстроенное в моем сердце, которое я хочу передать моим братьям, свободно от мельчайших ошибок? Но, если я не преуспею в своей попытке, не поспешат ли те, кто желает стереть иудаизм из книг жизни, воспользоваться моим провалом во зло, говоря: «Вот и еще одна новая попытка возродить иудаизм, – и она обречена на провал?»
Я не рожден писателем. Всю жизнь я размышлял больше, чем говорил, а говорил больше, чем писал. Смогу ли я выразить пером истину в ясности, убеждающей дух, и в мощи, покоряющей сердца?
Обращаясь к моим современникам, я вынужден говорить и писать по-немецки.
Как мне известно, иудаизм в его чистом виде вселяет в сердца любовь и требование справедливости в отношении каждого создания. Так же известно мне и то, что не однажды воспользовались негодяи вырванными из контекста высказываниями, чтобы представить иудаизм в искаженном виде, противоречащем самому его духу, с тем, чтобы пустить в него острые стрелы, напасть на отставших и повергнуть слабых. Не ожидает ли мою попытку подобная участь? Не найдется ли кого-то, ущемленного в своей великой гордыне, кто укажет на меня – хотя я и невиновен – как на обидчика?
Есть и немало других опасений. Я слышу твой вопрос: «Ну и что же ты скажешь в ответ?»
Именно потому, что я достиг определенного уровня и для меня самого горизонт расширился, я хочу теперь спуститься и позвать к себе братьев, чтобы вместе с ними снова выйти в дорогу. Я хочу дать им то, что в моих силах дать. Не что-то завершенное, но на самом деле – лишь попытку. И если некий недоучившийся ученик представлял в своем воображении иудаизм по-другому, усмотрят ли мудрецы вред в моей попытке?
Среди языков пламени я вижу ребенка. Все вокруг объяты ужасом, или не могут сдвинуться с места, или стараются спасти горящий дом. Я вижу ребенка и бросаюсь в огонь. Следует ли мне обращать внимание на то, что, бросаясь в огонь, я, возможно, толкнул или задел кого-то из стоящих на пути? Следует ли мне прежде задаться вопросом, не мешает ли мой порыв спасти ребенка спасению дома, и не создает ли лишнего ветра, раздувающего пламя? А если спросишь: «Что если ты опоздал, и прежде, чем достигнешь ребенка, дом обрушится на него?», я отвечу: «Даже если бы я знал, что буду погребен с ним вместе, мне надлежит исполнить свой долг».
Правда, дорогой Биньямин, естественным было бы начать трудиться над постижением иудаизма спокойно, внедряя в жизнь все, что показало себя там, в войне духа, истиной, выдержавшей испытание. Это был бы путь самый спокойный, надежный и приносящий удовлетворение. Но наше время требует иного пути.
Во времена Моисея Мендельсона, когда новое, овладевшее душами людей, движение, было в самом начале, и еврейская жизнь еще не пострадала, мы могли бы построить здание иудаизма на фундаменте постижения Торы, привнося во всякое место в жизни свет и тепло духа. Тогда другим было бы наше положение.
Теперь все не так. В нашу жизнь проникли мировоззрения, которые берут свое начало не в чистом иудаизме и которые поэтому ставят под угрозу само его существование. Нам надлежит опередить их [разрушительное влияние] и противостоять в открытую, так, чтобы те, кто еще верен завету иудаизма, понимали и знали его сущность; также чтобы заронить сомнения в сердца тех, кто отвернулся от иудаизма, вынуждая исследовать его заново; так, чтобы остановить руки, занесенные, возможно, и с добрыми намерениями, чтобы разрушить иудаизм или придать ему новые формы; так, чтобы заставить поднявших (руки) постараться исследовать заново его внутреннюю сущность. А затем пусть встанут люди Торы и знания, чтобы обосновать теоретически то, что мы утвердим в жизни непосредственно! Вот путь, которым я собираюсь идти!
Если удостоит меня Всевышний духа жизни, я попробую изложить в первой части моей книги взгляд иудаизма на Б-га, Вселенную, человека, Израиль и Тору, а во второй – разъяснить заповеди, которые нам надлежит исполнять даже вдали от своей земли [земли Израиля]. В начале я приведу везде стихи Торы, а затем – мировоззрение – плод моего многолетнего анализа, в конце же – закон – выдержки из четырех частей «Шульхан Аруха». Все в надлежащем порядке – во имя живущих.
Обоснование же сказанного мудростью иудаизма последует позже, когда у тебя в руках будут и первая, и вторая части. Я рад, что первым толчком к написанию моего сочинения послужила необходимость обеспечить учителей школ, над которыми я назначен, книгой, научившей бы их самих познать себя как евреев, прежде чем приступить к еврейскому воспитанию молодого поколения. И после того, работая над книгой для более широкого круга, я всегда обращался мысленно к своим читателям, сыновьям и дочерям моего народа, мыслящим глубоко.
Я намереваюсь, с Б-жьей помощью, выпустить в свет сначала вторую часть. Ты совершенно прав, когда предлагаешь мне предварить общее знание частностям. Таков, в сущности, и замысел книги. И все же я издам сначала вторую часть, посвященную деталям заповедей. Я знаю, что из-за этого умножатся мои противники. Ведь намного проще понять принципы прежде, чем рассматривать весь спектр их следствий. Но, несмотря на это, я не могу поступить иначе. Я вижу корнем зла нашего времени неверные взгляды и понятия, принятые среди нас, как в отношении совокупности наших заповедей, так и в отношении их основ и содержания. Непонимание каждой из заповедей искажает, подменяет и истребляет саму сущность народа Израиля.
Это самое больное место. Здесь, прежде всего, нам надлежит принять бой. Когда станет ясной сущность иудаизма, отражающаяся в каждой из заповедей, можно поднять взгляд выше, увидеть всю их совокупность и ответить на вопрос: каково место иудаизма среди прочих явлений в среде человечества. Каково место человечества, согласно взглядам иудаизма, во вселенной? Что есть вселенная? И где место Славы Творца в ней?
Выпусти я в свет прежде первую часть, читатели усмотрели бы в моих словах об Израиле пустые бредни, мечты, оторванные от действительности. Но чтобы дать читателю общие знания, необходимые для понимания заповедей, я приведу их вначале конспективно, подобно тому, как сделал это в начале нашей переписки. Также я постарался в связи с каждой заповедью представить читателю мировоззрение, опирающееся на их совокупность.
Довольно о моих планах, которыми ты интересуешься с таким участием и теплотой.
Ах, если бы ты, дорогой Биньямин, вспоминал всегда в радости то время, которое могло бы обратить твой взгляд и лучшие надежды исключительно к личной жизни, и то, что ты, вопреки этому, в великой любви к своему народу, обратил их к делам его.
Хотелось бы, чтобы день, когда ты прочтешь эти строки, стал для тебя началом блестящего и плодотворного будущего. Да будет угодно Всевышнему, чтобы избранница твоего сердца, которую ты назовешь сегодня «посвященной» тебе, стала для тебя на долгие годы вместилищем святости! Да будет угодно Ему, чтобы дом, который вы оснуете сегодня, был домом чистоты и святости, домом, исполненным духом Всевышнего, как намекает на это прекрасная, простертая над обоими вами хупа. Пусть путь вашей жизни, общий для вас отныне, будет полным блага, путем, где нет места отчаянию. Пусть трудности, с которыми вы встретитесь, избавят вас навеки от заносчивости и гордыни. Да будет угодно Ему, чтобы все изобилие благословений ты принимал лишь как средство, данное тебе Б-гом для жизни любви и справедливости!
До свидания, дорогой мой Биньямин, будь счастлив!
Твой Нафтали.
Перевод – рав М. Гафт
