Из воспоминаний о адморе из Цанз-Клойзенбурга раве Йекутиэле Йеуде Альберштаме
Драша в Рош а-Шана 5706 (осень 1945)
Выжившие в лагере рассказывают с величайшим волнением, и не в состоянии забыть, даже более чем через пятьдесят лет, о потрясающем впечатлении от того, что говорил адмор во второй день Рош а-Шана 5706 года перед трублением в шофар, в своем традиционном ежегодном выступлении перед большим обществом, собравшимся на молитву в его бейт-мидраше.
Слова его разрывали сердца. Идеи, которые он излагал, основанные на словах нашего учителя Йехезкеля Ландо из Праги, благословенной памяти («А-нода би-Йеуда»), сказанных им двести лет назад, обрели теперь, на фоне трагической реальности Катастрофы и разрушения основ еврейской жизни, совершенно особую актуальность.
Прежде всего адмор привел некоторые стихи из афтары (отрывка из Пророков), читаемой в этот день, например: «Так сказал Г-сподь: голос слышен в Раме, вопль, горькое рыдание: Рахель оплакивает сыновей своих; не хочет она утешиться о сыновьях своих, ибо нет их» (Ирмияу, 31:14). Казалось бы, спросил он, непонятно: зачем еще раз повторяется слово «сыновей»?
– Это не что иное, – объясняет он, – как намек на два вида страданий, которые претерпевает святая Шехина (Б-жественное Присутствие) из-за того, что Израиль находится в изгнании (посвященным в тайны Торы известно, что именем «Рахель» обозначается святая Шехина). Первое страдание – «Рахель оплакивает сыновей своих» – из-за бедствий, которые постигли их, ибо все их беды – причина «страданий Всевышнего». А второе – оттого, что многие евреи отдалились от святости и забыли, что они – святое семя; и об этом страдании сказано: «о сыновьях своих, ибо нет их», – то есть они утратили уровень «сынов Всевышнего». Ведь кроме самого ущерба от потери звания «сынов» и великого позора из-за того, что они теперь – «рабы», подстерегает их в этом положении еще и угроза уничтожения, не дай Б-г. В Гемаре (Санедрин, 111) мы находим спор о толковании стиха (Ирмияу, 3:14): «И возьму вас – по одному из города и по двое из семьи». Рабби Шимон бен Лакиш говорит, что понимать это нужно в прямом смысле, а рабби Йоханан говорит: один из города спасает весь город, а один из семьи – всю семью. Объясняет рабби Йехезкель Ландо: если евреи остались на ступени сыновей, и сыновья одного отца близки между собой и переживают друг за друга, то один сможет спасти другого и близких его; но если они на ступени рабов (которые не близки и не волнуются друг за друга), то сказанное в стихе исполнится буквально: спасется лишь один из города и двое из семьи.
И из-за многих наших грехов, – воскликнул рабби, – уже исполнилось для нас это тяжкое второе толкование! Рахель оплакивает сыновей, оплакивает убитых ради освящения имени Всевышнего, – и, кроме того, святая Шехина отказывается утешиться «о сыновьях своих, ибо нет их», – о том, что сыновья Б-га живого из оставшихся забыли Оплот свой, давший им души их, и лишились звания «сыновей». Смотрите же, что с нами случилось: осуществилось для нас то пророчество, и спаслись из печей только «по одному из города, по двое из семьи» – в буквальном смысле слова!
Рабби объяснил также сказанное далее у Ирмияу. Всевышний отвечает Рахели (там же, стихи 15, 16): «Так сказал Г-сподь: удержи голос твой от рыданья и глаза твои от слез, ибо есть воздаянье за труд твой, – сказал Г-сподь, – возвратятся они из вражьей страны. И есть надежда будущности твоей, – сказал Г-сподь, – возвратятся сыны в пределы свои». Также и здесь есть повтор: «возвратятся они из вражьей страны» – и «возвратятся сыны в пределы свои». Но повтор этот соответствует повтору в словах о плаче Рахели. Словам: «Рахель оплакивает сыновей своих» – из-за бедствий – соответствует: «возвратятся они из вражьей страны». А слова: «не хочет она утешиться о сыновьях своих, ибо нет их» означают, что они утратили уровень «сыновей» и стали подобными царскому сыну, который был изгнан из дворца к деревенским жителям, совершенно забыл правила поведения и церемонии, принятые во дворцах у царей, и не хочет уже возвращаться к отцу. И здесь Всевышний обещает: «возвратятся сыны в пределы свои», – они еще вернутся на ступень «сыновей», любимых Всевышним!
И в этом процессе возвращения к Оплоту своему есть несколько ступеней. Прежде всего – «возвратятся они из вражьей страны». Еще будучи там, вне границ святости, лишенные звания «сыновей», они все же обратят сердца свои к возвращению, и уже внутри «вражьей страны» начнется процесс «и вернутся». После этого придет очередь осуществиться пророчеству «возвратятся сыны в пределы свои», и это – возвращение сыновей, «возвращение из любви». Ведь в действительности без такого возвращения, когда наступит время, Всевышнему понадобится «поставить над ними царя, чьи указы тяжелы, как указы Амана», как сказали наши мудрецы (Санедрин, 97), и из-за многих наших грехов уже стоял над нами такой – нацистский изувер, да сотрется его имя, – и тогда Израиль вернется к Всевышнему. Но тогда, с другой стороны, будет большая пагуба в Израиле; и из-за этого не хочет Рахель утешаться, пока не утешит ее Всевышний, сообщая ей, что им в конце концов предстоит вернуться на ступень «сыновей» – и вернуться к Нему из любви.
– Израиль, святой народ! – воскликнул адмор с величайшим волнением, заканчивая свои слова. – Обратите ухо свое к воплю страдания святой Шехины, которая «отказывается утешиться о сыновьях своих, ибо нет их», – к голосу Шехины, страдающей от того, что многие из выживших в Катастрофе потеряли звание «сыновей Всевышнего», и совсем не видно по ним, что они евреи! Братья мои, вернемся же к Отцу нашему, Который на небесах, и снова станем евреями, достойными звания сыновей Его! Примем на себя бремя царства Всевышнего, и тогда осуществится для нас сказанное: «Возвратятся сыны в пределы свои» – согласно всем трактовкам этих слов Писания!
«Большой видуй» (признание в грехах) в ночь Коль нидрей
В ночь Йом Кипура, после молитвы Коль нидрей, адмор сказал перед нами свое пламенное слово в бейт-мидраше (Доме учения), у открытого ковчега со свитками Торы, – речь, сотрясавшую миры. На этот раз он говорил, обращаясь в основном к Небесам, речь в защиту святого народа Израиля. Говорил он с великим плачем, из самых глубин неистовой душевной бури. Слова исходили из самого сердца; он стоит с раскрытыммахзором (праздничным молитвенником) в руке и читает видуй: «Мы творили провинности, мы изменяли и т. д.», – но со смыслом, отличным от общепринятого. Произносил слова, как бы спрашивая и удивляясь: «Мы творили провинности? Мы изменяли?»
Хасиды рассказывают об одном случае с учеником Баль Шем Това, святом магиде(«рассказчик, проповедник») раби Михеле из Злочова, который однажды тяжело заболел, и его близким казалось уже, что пришел его час. Подошел к его постели любимый ученик, рабби Арон-Лейб из Перемышлан. И прошептал ему на ухо: «Рабби! Подошел для тебя час прочесть видуй!» Рабби Михеле начал свою речь и сказал: «Верно, это так. Скажу видуй перед Творцом моим… Во все дни мои не совершил я никакого дела негодного… во все дни мои ни разу не изошли из уст моих речи запретные… никогда не оступался я даже и в мыслях моих…» Ученик пришел в большое волнение и воскликнул: «Довольно, рабби! Рав совершил уже признание – вполне достаточно и более чем достаточно!»
Подобный же видуй провозглашал сейчас наш рабби, да защитят нас его заслуги. Он как бы «вел спор в суде» со своим Властелином. «Мы творили провинности?» – вопрошал и удивлялся он. «Изменяли?» Разве мы, не дай Б-г, изменяли Б-гу и не хранили верности Ему? «Грабили?» Кого мы грабили в Освенциме и в Миэльдорфе (лагере, в котором томился сам рабби)? Там было у нас кого грабить?
И тут он вдруг остановился, как человек, который что-то вспомнил, и воскликнул: «О да, я – грабитель… признаюсь… Однажды, вернувшись с каторжных работ, я бессильно опустился на свои нары в нашем бараке, чтобы немного передохнуть, и вдруг кусок моей сухой и сморщенной кожи застрял между двух досок, так, что я не мог сдвинуться… Хотел освободиться силой, напрягся – и кожа лопнула немного над костью; потекла кровь. «Ой!» – вырвался у меня глухой стон, помимо воли. Я глухо стонал, и этого оказалось достаточно, чтобы разбудить узника на соседних нарах! И вот – «мы грабили!» Я отнял сон у усталого узника! Это – мой единственный «грабеж»… И я признаюсь перед Тобою, о Владыка мира, ударяя кулаком по сердцу: «Грешил я!»»
Он продолжал, читая по махзору дальше: ««Говорили напраслину»? Да у нас вообще не оставалось сил на разговоры! А если оставалась еще капля сил в «душе говорящей», мы приберегали ее для наших злых надсмотрщиков, чтобы отвечать должным образом на их вопросы! «Криводушничали»? «Злодействовали»? Кто? Мы? «Насмехались»? Кто вообще мог насмехаться там? «Бунтовали»? Против кого? Против тебя, Властелин мира, разве мы бунтовали? Разве не принимали мы покорно каждый удар, зная, что «Ты прав во всем, что постигает нас»? Бунтовали против тех злодеев? Разве могли бы мы бунтовать, даже если бы хотели?»
И так читал рабби дальше и дальше, отрывок за отрывком, разделы «Творили провинности» и «За грех», отбрасывая одно за другим обвинения во всех преступлениях, не имеющих никакого отношения к уцелевшим в концлагерях, – не «злодействовали», не «беззаконничали»… «Этот видуй написан не для нас!» И он закрыл махзор. Общество было удивлено и потрясено его словами.
– Но, – возвысил он вновь голос через секунду, – грешны мы теми грехами, о которых не написано в махзоре. Грешны мы были в недостаточной нашей вере и уповании. Разве не бывало временами у нас греховных мыслей там, в лагере, от отчаяния… Ночами, на нарах, когда читали «Шма, Исраэль» перед сном, не думали разве: «О, если бы это было последнее благословение «Налагающий путы сна» в моей жизни, чтобы пришел конец моим мучениям!» Сколько раз молились многие из нас: «Властелин мира! У меня нет больше сил! Возьми, пожалуйста, душу мою, и не надо будет мне говорить по утрам: «Благодарю я Тебя…»!» А когда занималась заря, принуждены были, против воли – ведь мы евреи – вновь и вновь благодарить Всевышнего: «За то, что Ты вернул мне душу мою милосердно», – и преисполнялись горьким разочарованием. А когда вытаскивали из бараков тела «счастливчиков», скончавшихся уже и отдавших свои души, – разве мы не смотрели на них с завистью?
– Итак, грешили мы – грешили слабостью веры, грешили недостаточным упованием, – не полагались достаточно на Оплот наш… И мы должны теперь бить себя кулаком в сердце и признаваться: «За грех…» Просить у Властелина мира, чтобы вернулись к нам вера и упование в полной мере! «Уповайте на Г-спода вечно!» «Надейтесь на Него во всякое время. Народ, изливай пред Ним сердце свое» (Теилим, 62:9).
Таковы были речи нашего рабби в ту ночь Коль нидрей, когда выжившие в лагере живо, будто руками ощупывая, ощущали слова пророка: «Ибо велик день Г-спода и весьма страшен; и кто сможет выдержать его?» (Йоэль, 2:11).
Перед царями предстанет
Назавтра, в святой день Йом Кипур, лагерь беженцев посетил генерал Дуайт Эйзенхауэр, который был тогда главнокомандующим американских оккупационных войск в Европе, а впоследствии был избран 34-м президентом Соединенных Штатов Америки. Население лагеря, беженцы, собрались в его честь в воротах. Наш рабби тоже вышел ему навстречу. Плетеная хала и соль были преподнесены генералу, а рабби держал в объятиях своих свиток Торы.
В честь этого события в лагере был организован поистине царский прием. Общество требовало, чтобы адмор из Клойзенбурга был главным оратором, который выразит чувства и запросы всех беженцев перед столь важным гостем. Однако мнению большинства воспротивилась группа активистов нерелигиозных партий, которая объявила с большим шумом, что они никоим образом не позволят адмору говорить, если он не обязуется с самого начала не произносить в своей речи имени Всевышнего и не использовать ее для агитации за идишкайт (еврейский образ жизни). Предупредили также, что он должен говорить кратко и оставить время для других ораторов.
Однако рабби, как и следовало ожидать, не обратил никакого внимания на их угрозы и в ходе входе торжественной церемонии действовал свободно, как считал нужным. Когда он поднялся на трибуну, приготовленную для ораторов, один из сопровождающих передал ему украшенный талит (молитвенную накидку), который прятал до того за пазухой, и рабби широко развернул его и укутался на глазах у всего общества – после того, как произнес, как всегда, громко и с воодушевлением, благословение: «…Который освятил нас Своими заповедями и повелел нам облачаться в цицит». Все огромное общество собравшихся было чрезвычайно взволновано этим величественным, впечатляющим зрелищем: рабби, обернутый в святой талит, и четыре кисти ниспадают с четырех углов… Облик рабби напоминал людям их святых отцов, убитых проклятыми нацистами, да сотрутся их имена. У них как будто отнялся язык. Никто не смел нарушить тишину… и рабби начал говорить – голосом, высекающим языки пламени. Он говорил об уничтожении евреев и их бедах, о еврейской судьбе, о нашей роли и о месте нашем в мире как избранного народа, народа Всевышнего. Он приветствовал гостя – генерала, который удостоился с Небес великой заслуги – участия в освобождении невинных людей, обреченных на смерть… Но в основном его речь была обращена к братьям – сынам его народа.
Он напомнил всем евреям, присутствующим там, что они не должны забывать, где находится на небесах первоисточник их душ. А также напомнил миру «культурному» и «просвещенному», народам «свободного мира», «мира демократии», чтобы они не забывали, что сделали с нами нацисты. Говорил он с необыкновенным душевным волнением, которое усиливалось с каждым мгновением. Все общество, десятки тысяч людей, было захвачено его речью. Впечатление от нее было огромным; люди заливались слезами; взрослые плакали, как малые дети.
Когда адмор закончил говорить, он тут же велел своему сопровождающему, кантору р. Аарону Миллеру, сказать молитву Эль мале рахамим (Б-г, преисполненный милосердия) для возвышения душ святых жертв, как это делают в день поминовения душ умерших, – и вновь поднялся гул многотысячной толпы, шумные волны горьких стенаний и плача; собрание превратилось в потрясающее зрелище страха перед Б-гом и освящения Его имени.
Разумеется, настроение в обществе изменилось в ходе этой речи совершенно. Соперники из левого лагеря простили рабби его «преступление» – то, что он произносил имя Б-га, а следующие ораторы полностью отказались от своих прав на выступление, и рабби оказался единственным оратором на этом торжественном мероприятии. Генералу Эйзенхауэру переводили речь рабби, которую он говорил на идиш, на английский язык; он был глубоко тронут всем увиденным и услышанным, и обещал приложить все силы, чтобы улучшить положение бывших узников и помогать им во всем.
С тех пор у них с адмором сохранялись дружеские связи на долгие времена, и они не раз использовались во благо нашего народа.
По окончании церемонии генерал спросил у адмора, чем он может ему помочь. Рабби ответил: «Я не прошу ни о чем, кроме одного: дать указание помочь достать для меня и всего общества «четыре вида растений» к празднику Суккот, наступающему через считанные дни».
Услышав такой ответ на свой вопрос, генерал был очень и очень растроган. Он понял, что праведник, стоящий перед ним, – святой Б-жий человек. Иначе никак нельзя объяснить такое чудо: еврей из лагеря беженцев слышит лично от главнокомандующего американскими вооруженными силами, что тот готов тут же исполнить любое его пожелание… и не просит ничего, кроме этрога и лулава! Как рассказывают, был послан специальный самолет с поручением от имени главнокомандующего в итальянскую оккупационную зону, и оттуда были доставлены адмору лулавы и этроги…
Перевод – рав П. Перлов
