Предисловие редакции. Предлагаем вниманию наших читателей удивительную книгу Рухомы Шайн об её отце, раве Якове Йосефе Германе. В прошлом на русском языке было опубликован несколько отрывков из первого издания этой книги под названием «Всё для Босса». В данном переводе мы постараемся, с Б-жьей помощью, представить нашему читателю полный и точный перевод второго, дополненного издания этой столь любимой читателями книги, стараясь сохранить живой и веселый стиль автора.
Глава 1. Щипок
- Я ещё раз прочитала папино письмо. Жажда увидеть меня, которая пронизывала его последние письма, звучала теперь в каждой строчке. После того, как мама умерла почти десять лет назад, эта жажда явно усилилась, хоть папа и женился второй раз.
Да, несколько любящих внуков жили недалеко от него в Иерусалиме. Но папа один раз написал мне: «внуки — это не дети».
Пятнадцать нескончаемых лет прошло с тех пор, как мы последний раз виделись с папой. У меня всегда были веские причины не поехать к нему: вторая мировая война, рождение моих двух младших детей, война за Независимость в Израиле. Но в сердце у меня всегда таилась надежда: на следующий год я всё-таки поеду навестить папу…
Держа в руках папино письмо, я смотрела на его столь дорогой моему сердцу почерк. Меня охватило неудержимое желание увидеть отца. Я хотела почувствовать его теплые объятия, силу его мощных рук. Я хотела увидеть, как проницательный, стальной взгляд его серых глаз вдруг становится мягким и полным любви, когда он смотрит на меня. Я хотела поговорить с ним, рассказать ему о своих сокровенных мыслях, о том, что терзает меня; я хотела задать ему вопросы, которые его мудрость могла бы разрешить для меня… и я хотела, чтобы он наконец увидел меня! Я залилась слезами.
Когда мой муж, реб Моше, вернулся домой из йешивы, он стал внимательно рассматривать мое лицо. «Ракома, что случилось? Ты плакала?» В голосе у него слышалось беспокойство.
Я больше не могла сдерживаться. «О Моше, я так хочу навестить папу! Сколько можно ждать? Я жажду увидеть его!» Он увидел папино письмо на столе, и сразу всё понял.
«Так езжай, Ракома!»
Я тут же позвонила в бюро путешествий. Поездка туда и обратно стоит 987 долларов. Полет занимает примерно сорок часов, с пятью остановками: Лабрадор, Шаннон, Париж, Рим, Афины, и, наконец, Тель Авив. (В те времена, в начале пятидесятых, ещё не было реактивной авиации.) Через несколько недель, в конце июня, был рейс. Я сразу же заказала билет на 29 июня. Обратный полет — через месяц.
К счастью, у нас были облигации военного займа США, которые нам удалось обналичить, чтобы заплатить за билеты. Я послала папе сообщение: «Лечу в Землю Израиля, чтобы навестить тебя. Через шесть недель мы увидимся. Жди меня… С любовью, Рухома».
Папа ответил в рекордные сроки: «Жду. Твой щипок тоже ждет тебя. Папа».
Я дотронулась до щеки… «Щипок» был неотъемлемой частью моего детства. Даже когда мы были совсем маленькими, папины принципы воспитания детей были настолько твердыми и бескомпромиссными, что он сдерживал свои отцовские чувства и никогда не целовал нас.
Однако, когда он хотел показать мне, своей самой младшей дочке, свое одобрение, он щипал меня за щеку. Если я себя очень хорошо вела, или говорила что-нибудь особенно умное, то получала «щипок». Иногда у меня на худенькой щечке появлялся небольшой синяк. Я носила его как медаль.
Но пока я решила не вдаваться в воспоминания о детстве. Будет достаточно времени для воспоминаний во время нескончаемого полета.
У меня были горы дел, и я носилась, как живой ураган. Маши и Ицхака, наших младших детей, нужно было подготовить к летнему лагерю. Они первый раз в жизни уезжали из дому. Надо было все купить, пришить ко всей их одежде бирки с именами. Всё надо было перестирать и перегладить. Мне надо было обработать все шкафы против появления моли. Мне нужно было сделать прививки перед путешествием в Израиль. Я также начала готовить и замораживать обеды для Моше и для нашего старшего сына Исроэля Меира, которым скоро придется заботиться о самих себе во время моего отсутствия. Наши близкие родственники обещали помочь им.
Телефон звонил беспрерывно. У друзей и родственников было полно советов, пожеланий и просьб. «Ракома, какая радость, что ты наконец увидишь своего отца! Вы столько лет не виделись!»
«Ой, ты наверное так взволнована — ведь ты первый раз в жизни летишь на самолете!»
«У меня в Тверии живет двоюродный брат. Можешь передать ему от меня небольшой подарок?»
«Обязательно возьми с собой крем от загара! Я слышала, что летом в Израиле солнце жарит нещадно!»
«Ой, как я тебе завидую!»
- Наконец наступил день отлета. Маши и Ицхак уже вчера были отправлены в лагерь в вихре поцелуев и слез. Во вторник вечером я с трепетом в сердце взошла на борт самолета, последний раз помахав своим любимым.
И вот, пилот объявляет: «застегните ремни»! Самолет с пятидесяти-семью пассажирами взмыл в облака, которые почтенно расступились, чтобы позволить странной металлической птице забрать у них кусочек неба. Самолет набирал скорость. Монотонный, успокоительный гул моторов помог мне расслабиться в первый раз за много недель. Я привела кресло в лежачее положение и подняла руку, чтобы вытереть со лба капельки пота. Я дотронулась до щеки… щипок!
Яркие воспоминания детства нахлынули на меня бурным потоком, и я с головой погрузилась в них.
- Когда моя мама ожидала моего рождения, папа почему-то был уверен, что она обязательно подарит ему второго сына. Мне предшествовали Эстер, Фрида, Нохум Довид и Бесси.
Папа бежал домой из синагоги. В подъезде нашего дома его ожидала его сестра Молли. «Мазаль тов! Эйдл только что родила дочку!»
«Что?!!» Папа глазел на неё неверящим взглядом. «Ты полностью уверена?» Он взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и ворвался в квартиру.
Доктор Блюстон, наш семейный врач, вышел из маминой спальни с широкой улыбкой на лице. (В те времена женщины обычно рожали дома.) «Реб Яков Йосеф, у вас родилась прекрасная, здоровая девочка!» Он тепло пожал папе руку.
Папа был удручен и не знал, что сказать.
«Не волнуйтесь» — сказал доктор, усмехаясь: «когда придет время, ваша дочка даст вам сына — своего мужа!»
Был восемнадцатый день месяца кислев (6 декабря, 1914). Первая мировая война, которая началась в августе 1914 года, уже принесла страшные разрушения и лишения во многие европейские страны. Количество убитых и раненых ежедневно росло.
Папа назвал меня Рухома, что означает «жалость». Это имя встречается в словах пророка Ошеа (2:3): «Скажите же братьям своим: «Ами», и сестрам своим: «Рухама»».
Это имя также было символом папиной молитвы нашему Отцу в Небесах: сжалься надо мной и подари мне ещё сыновей! Однако, Он распорядился иначе. Я так и осталась самой младшей в семье.
Когда я была девочкой, папа относился ко мне по-особенному. Я объясняю это чувством вины из-за разочарования, которое он испытал, когда я родилась. Когда я была совсем маленькая, папа любил держать меня на коленях и позволял мне гладить свою бороду — это была особая привилегия, которой пользовалась только я.
Когда папа записывал меня в сорок вторую школу на Ловер Ист Сайд (общеобразовательная школа в юго-восточной части Манхэттена в г. Нью-Йорк), он показал секретарю моё свидетельство о рождении, в котором моё имя было записано как «Ruchoma». Папе сказали, что, так как в английском языке нет звука, соответствующего ивритской букве «хет» (т.е., звука «х»), мне требуется дать какое-то произносимое имя. Папа тут же, не сходя с места, создал моё английское имя: Ракома! Папа и мама всегда называли меня еврейским именем, но почти все остальные называли меня Ракома.
В школьные годы моё имя вызывало массу любопытства у учителей и одноклассников. Я с гордостью давала всем пространное объяснение истории своего имени, подчеркивая, что оно было взято из Писания.
- У папы были вполне определенные понятия о каждом аспекте нашей жизни. Мы жили в квартире, которая отапливалась только угольной плитой на кухне. Папа мог бы позволить себе купить гораздо более дорогое и теплое жилье. Но он считал, что избыток искусственного тепла — это вредно для здоровья, и, что прохладная атмосфера нашей квартиры избавит нас от болезней дыхательных путей. Похоже, что его теория оправдала себя. Мы очень редко простужались и почти никогда не болели гриппом.
Касторовое масло было лекарством от великого множества разных болезней, начиная от головной боли и кончая проблемами с желудком. Когда папа пытался влить в меня это средство, начиналась шумная баталия. Мама всегда оказывалась где-то рядом с апельсином в руке. Апельсин должен был перебить вкус касторки. (До сих пор, при виде апельсина, я ощущаю на языке вкус касторки.)
Папа был жёстким и строгим в отношении своих детей. Мама смягчала его дисциплину теплотой и пониманием. Однако, несмотря на то что в воспитательных целях и для того, чтобы наставить нас на путь Торы, папа нас иногда серьёзно наказывал, его абсолютная преданность нам всегда превалировала над всеми остальными приоритетами. Наши нужды были важнее для папы, чем его меховой бизнес, и чем всё остальное, кроме того, чего от него требовала религия. Поэтому, хоть будучи ребенком я и побаивалась папу, он внушил мне чувство полной эмоциональной уверенности. Я знала, что он защитит меня от любой опасности.
Однажды в Шаббат у меня ужасно разболелось ухо. Когда папа вернулся из синагоги, мама сказала ему: «Янкев Йосеф, я просто не знаю, что делать с Рухамой. Она страшно мучается». Весь дом был наполнен моими рыданиями.
Папа подошел ко мне, снял с себя таллит, и осторожно подложил его мне под голову. «Рухома, держи ухо на моём таллите и полежи немного. Тебе станет легче». Он сказал это с полной уверенностью. Мама уложила меня в постель с папиным таллитом под ухом, и я заснула. Когда я проснулась, от боли в ухе не осталось и следа.
- Как-то зимой, когда мне было шесть лет, у меня поднялась температура. Всё мое тело покрылось глубокой сыпью. Мы вызвали доктора Блюстоуна.
«У Рухомы скарлатина. Ей придется лежать в постели как минимум шесть недель. Это очень заразно, поэтому её надо изолировать». Врач выписал рецепт на жаропонижающее. (В те времена ещё не было антибиотиков.)
Красные прыщи жутко чесались. Мама следила за мной с беспокойством. Главное — не давать мне чесаться. Папа заботился обо мне по ночам, чтобы дать маме возможность отдохнуть.
«Янкев Йосеф, не давай Рухоме чесать лицо. У неё могут остаться шрамы!», предупреждала мама папу ещё раз, и ещё раз. Я помню, что лежала в тумане зуда и лихорадки. Папа всю ночь ласково держал мне руки и в полусне рассказывал мне истории из Писания. Я выздоровела без всяких следов перенесенной скарлатины.
- Папа также всегда показывал, насколько он заботится о нас тем, что всё наше детство он нежно решал все наши проблемы с ногами. Я так и не узнала, где он научился делать педикюр, но результаты были отличные.
- Папа чувствовал себя как рыба в воде. Мама только что родила «его» сына — первый мальчик после двух девочек, Эстер и Фриды. Хотя его радость не знала границ, он посредством великих усилий контролировал себя, так как это произошло в день перед Тиша бе-Ав, днем горести и скорби.
Более того, он сообщил об этом Зейде и Буббе (дедушке и бабушке) Андрон, маминым родителям только после того, как окончился пост.
Когда они пришли навестить маму и младенца, Зейде сказал папе: «я бы очень хотел, чтобы вы назвали мальчика в честь моего отца».
«Я уже выбрал ему имя», ответил папа. Он решил назвать своего сына Нохум Довид, что связано со временем его рождения. Слово «нохум» означает «утешение». Но оказалось, что дедушкиного отца так и звали — Нохум Довид. Папа был так взволнован, что совершенно забыл об этом!
Маленький Нохум Довид, или Дэви, как мы его называли, испытывал на себе всю тяжесть папиной строгости. Когда ему было четыре года, папа завернул его в большой таллит и отнес в ешиву «Тиферет Йерушалаим», где он начал изучать еврейские предметы.
Каждое утро я просыпалась из-за того, что Дэви шумно протестовал. Папа вытаскивал полу-спящего мальчика из кровати и нес в синагогу на утреннюю молитву. У Дэви было мало времени для игр или других детских занятий, так как каждый день, когда он возвращался из ешивы, дома его уже ожидал ребе (учитель еврейских предметов).
Мама же старалась смягчить эту дисциплину. Нохум Довид был её любимцем. С её точки зрения, он был всегда прав, и она потворствовала всем его капризам. Как ни странно, хоть я и была настоящим малышом в семье, у меня никогда не возникало зависти к Дэви. Было совершенно естественно, что единственный сын пользуется особыми привилегиями. Я больше всего любила куриную пульке (ножку); однако, всё моё детство, если Дэви был дома, все пулькес автоматически отдавались ему. Я воспринимала это как нечто само собой разумеющееся.
У папы никогда не было проблемы с тем, что его дочери не вставали вовремя в школу, особенно морозным зимним утром. Он заходил в нашу комнату, забирал наши толстые пуховые одеяла и спокойно удалялся. Четыре маленькие дрожащие девчонки влетали в кухню, чтобы согреться у раскаленной угольной плиты, которую мама уже разожгла для нас.
Когда папа заходил в дом, мы все вставали в его честь, в знак почета и уважения. Мы должны были поступать точно также, когда в дом заходила мама, но, если папа не подгонял нас, мы часто об этом забывали.
- Однажды, когда я сидела и спокойно делала домашнее задание, папа неожиданно подошел ко мне и хорошенько стукнул меня по руке. Я стала громко протестовать. «Я не имела в виду Рухому» — закричала мама из кухни.
Но папу этот неоправданный удар совершенно не смутил. «Скорее всего, Рухома этого заслуживает», сказал он, «наверняка, она чего-нибудь натворила, и не получила за это никакого наказания!»
- Однажды, в жаркий солнечный день во время летних каникул я играла на улице в «классы» со своими подругами. Вдруг я увидела, что папа бежит ко мне. «Рухома, ты уже бат-мицва», сказал папа. «Быстренько пойди домой и надень длинные чулки.»
Я побежала домой. «Мама, папа больше не разрешает мне носить гольфы из-за того, что мне двенадцать лет. А у меня нет легких чулок!» Я обыскала весь свой ящик, но обнаружила только толстые, теплые зимние чулки. Я смотрела на них с отвращением.
«Пока носи их», мягко сказала мама, «Я куплю тебе летние чулки при первой же возможности».
Я вернулась к «классам». Все мои подруги бросали сочувствующие взгляды на мои утепленные чулки.
- Осна была моей лучшей подругой. Её отец, Альтер Виневский, приехал в Америку совсем без денег, оставив свою жену Хану и двух сыновей в России, пока ему не удастся переслать им средства на переезд.
Однажды вечером папа обнаружил его в синагоге, одинокого и растерянного. У него не было ни друзей, ни родственников, к которым он мог бы обратиться за помощью. Поэтому папа поселил его у нас дома. Папа занимался меховым бизнесом. Он научил и Альтера этому делу. Тому удалось заработать достаточно денег, чтобы привезти свою семью в Америку. Когда семья Виневских прибыла, папа снял для них квартиру в нашем доме. Мама и Хана вскоре стали лучшими подругами.
Мама и Хана должны были родить в одно и то же время. После того, как родилась Осна, Хана с нетерпением ожидала маминых родов. Через три недели Эстер вбежала в Ханину квартиру и объявила с пафосом: «У меня новая сестренка. Её зовут Рухома!»
Мама Осны была в восторге. «Теперь у моей дочки будет хорошая подруга».
Родители Осны оба работали, стараясь свести концы с концами. Большую часть времени Осна проводила у нас. Папа и мама относились к ней как к одному из своих детей, и она как будто стала частью нашей семьи.
Осна страшно боялась темноты. Она дрожала, если свет выключался даже на секунду. Я помню, как она говорила с ужасом: «Черная рука схватит тебя в темноте!»
Но благодаря тому, что папа постоянно повторял: «не надо бояться никого, кроме Босса», у меня возникло чувство такой уверенности, что слова Осны на меня ни чуточку не влияли.
Папа попытался излечить Осну от страхов, используя свое собственное понимание детской психологии. Однажды в воскресенье днем он сказал нам: «Рухома и Осна, пойдемте со мной». Мы честно побежали за папой вниз по лестнице в подвал. Он снял засов с тяжелой двери и включил свет. Подвал залился желтоватым светом.
Тут стояли все наши пасхальные приспособления и всякие другие бытовые устройства, стенки от нашей сукки и стремянка. Специальная пасхальная плита и пасхальный стол занимали целую стену. Пасхальные кастрюли, сковородки и посуда были упакованы в разнообразные ящики и покрыты пыльными простынями. В пустом углу стоял гигантский сундук.
«Осна», приказал папа, «дотронься до каждой вещи, и скажи мне точно, что это такое». Осна стала бегать по подвалу, дотрагиваясь до каждой вещи, и называя её: «Стол! Газовая плита! Ящики! Доски! Стремянка! Сундук!» Ей очень нравилось папино внимание.
Неожиданно папа выключил свет, и мы оказались в кромешной тьме. Осна издала отчаянный вопль. Папа взял её за руку и стал подводить к разным объектам, которые в темноте казались устрашающими чудищами. «Дотронься до них!», приказал папа. Но Осна только жалобно всхлипнула. Папа включил свет, и подвал опять наполнился светом. «Видишь, тут нечего бояться!» Папа повторял эту процедуру, пока Осна в темноте не потрогала всё, что было в подвале.
Не уверена, что папе с помощью этой тренировки удалось полностью излечить Осну от страха перед темнотой. Но я точно знаю, что, когда я перед Песахом пошла в подвал, чтобы принести пасхальную посуду, я могла безошибочно найти там любой ящик с закрытыми глазами!
- Я всегда читала запоем; книги завораживали меня. Но папа был недоволен, когда его дети читали библиотечные книги. С его точки зрения они были некошерными и забивали наши головы опасной ерундой. Но так как он не сказал, что чтение этих книг полностью запрещено, я постоянно прятала книги в разных местах. Одну книгу я спрятала в ящике со столовыми приборами и читала её, когда вытирала вилки. Другая книга была у меня под подушкой, и я читала, когда папа поздно возвращался домой. Ещё один прекрасный тайник — это вентиляционная труба в туалете.
Но это не всегда срабатывало. «Что ты тут читаешь, Рухома?!». Опять папа поймал меня с поличным.
«Это просто… просто книжка», сказала я, заикаясь. Он забрал у меня книгу и просмотрел первую и последнюю страницу.
«Это забивает тебе голову ерундой! Пошли, вернем эту книгу в библиотеку».
Я была в ужасе от похода с папой, но его слово — закон. Я тихонько рыдала, уныло плетясь навстречу гибели; но папу никогда не страшили наши слезы.
Мы зашли в публичную библиотеку, и папа подошел к конторке библиотекаря. «Я не хочу, чтобы моя дочь читала такие книги», сказал папа пораженной библиотекарше, передавая ей книгу. Я пристыженно спрятала лицо.
Через несколько недель я снова пошла в библиотеку. Но перед этим я, конечно, проверила, чтобы это — смена другой библиотекарши.
- Был 1927 год. Чарльз Линдберг должен был совершить первый в истории безостановочный одиночный перелет из Нью Йорка в Париж. Мы с нетерпением ждали малейшей весточки. Папино возбуждение было заразительным.
«Он долетел!!!» Папа забежал в дом, потрясая газетой с огромным заголовком: «ЛИНДБЕРГ ПРИЗЕМЛЯЕТСЯ ВО ФРАНЦИИ».
Папа уселся в свое кресло, перевел дух и воскликнул: «Это преддверие времен Машиаха, когда Ашем соберет евреев со всех краев земли. Они полетят над океанами прямо в Эрец Исроэль. Это точно то, что написано в Торе (Шемот, 19:4): “Я понес вас на крыльях орлов”».
Папа указал на фотографию самолета: «Смотри, Рухома, разве это не выглядит как летящая птица?»
Я внимательно смотрела на фотографию, и думала: «Полечу ли я когда-нибудь в небеса?»
- Однажды в воскресенье мама взяла Дэви, Бесси и меня навестить бабушку Герман (папину маму), которая жила в Гарлеме. Мы очень любили ходить к ней. Она всегда очень суетилась над нами и готовила нам разные лакомства.
Бабушка и мама очень дружили. Хоть мама и называла бабушку швигер (свекровь), отношения у них были как между матерью и дочерью.
Возвращаясь, мы вышли из надземного метро на станции рядом с домом. Дэви, шаркая, плелся где-то позади нас. Вдруг мы услышали его душераздирающий вопль — его куртка зацепилась за железную решетку дверей движущегося поезда, который потащил его по платформе. Ещё мгновение — и поезд скинет его с огромной высоты на улицу далеко внизу.
Мама закричала в ужасе, а мы с Бесси громко заревели. К счастью, машинист услышал наши крики и резко затормозил поезд. Дэви был мертвенно бледен. Мама схватила его дрожащее тельце и уселась с ним на скамейку, чтобы отдышаться.
Мы побежали домой. Не успев зайти в квартиру, мама начала рассказывать папе о событии, которое почти обернулось трагедией. Вдруг мы заметили, что у папы красные, заплаканные глаза и что он произносит Теилим (псалмы). «Несколько минут назад меня вдруг охватило сильнейшее предчувствие надвигающегося несчастья» — сказал папа с глубоким чувством. «Я сразу же начал молиться. Босс отозвался на мои молитвы».
- Хождение в кино, конечно же, было любимым занятием. Само собой, папа старался отговорить нас, но мама относилась с пониманием. Однажды в воскресенье после того, как мы маму окончательно измучили, она в конце концов уступила. «Янкев Йосеф, отпусти детей в кино. Им сегодня просто нечего больше делать.»
Папа взглянул на маму с удивлением. Она обычно следовала его диктатам, особенно когда они относились к какому-либо аспекту нашего религиозного воспитания. Бесси и я с трепетом ждали папиного приговора.
«Вы сегодня произнесли все молитвы?» спросил папа. Мы закивали. Папа предполагал, что если мы будем правильно молиться, то всякое стремление к этому ненужному злу улетучится само по себе. Папа не мог открыто согласиться на такое. Он вышел из комнаты. Это означало, что не было однозначного «нет».
Мама быстренько приготовила нам большущий мешок с едой, дала каждой по пять центов — стоимость билета в кино и прошептала: «оставайтесь там как можно дольше». Ей нужно было пару часов спокойствия; она считала, что фильмы — это безобидное времяпровождение.
Мы на ковре-самолете полетели в кинотеатр. Бесси и я читали субтитры вслух (в те времена были только немые фильмы), и, если было какое-то непонятное слово, Бесси мне его объясняла.
Постепенно все места вокруг нас опустели, поскольку другим зрителям не очень-то нравилась громкая болтовня двух маленьких девочек. Но мы не замечали ничего, кроме фильма, который полностью пленил нас.
Мы остались на второй показ и на третий. В третий раз мы уже знали все субтитры наизусть. Через несколько часов, съев всё, что нам дала мама, мы с сожалением вышли из темного кинотеатра, щурясь и моргая на ярком солнце.
Мы побежали домой, чтобы обнять и поцеловать маму, и рассказать ей о чудесном фильме, который мы просмотрели — три раза!
Но папа был недоволен. «Три месяца не будет никаких фильмов.» Я аккуратно отметила дату у себя в календаре.
Однажды мама получила бесплатный билет в кино в конфетном магазине на углу. Но там было условие, что его можно использовать только в школьное время. Я старалась уговорить маму: «Мама, пойди, тебе это страшно понравится!». Мама согласилась.
В день, когда мама должна была пойти в кино, я не могла сосредоточиться на занятиях. У меня в голове была только одна мысль: представь себе, что мама идет в кино! Я прибежала домой и ворвалась в квартиру. Папа и мама были дома. Я спросила с нетерпением: «Мама, какой фильм ты смотрела?!»
«Я видела, как ковбой скачет на лошади по пыльной дороге» — «Что ещё?»
«Ну», сказала мама спокойно, «там было так прохладно и приятно, что я сразу же заснула. Когда я проснулась, то увидела, что тот же самый ковбой скачет обратно. На этом фильм окончился». Мама закончила. Я потеряла дар речи.
Папа внимательно слушал, что говорит мама. «Эйдл», сказал он, «тебе очень полезно ходить в кино. Когда у тебя будут бесплатные билеты, обязательно иди!» Папа широко улыбнулся маме, которая выглядела прекрасно отдохнувшей.
- Мои сестры и я ходили в районную общеобразовательную школу, поскольку в те времена ещё не было религиозных школ для девочек. Ближе к вечеру, когда мы возвращались из школы, мы шли в Талмуд Тора на занятия по ивриту и Писанию. Но когда папа выяснил, что не все учителя там строго соблюдают Шаббат, он нас оттуда забрал.
Он нанял нам учителя иврита, но ни один учитель не мог долго выдержать живых девочек семьи Герман. Поэтому папе пришлось обучать нас самостоятельно.
В школе мы много общались с детьми самых различных национальностей — итальянцами, поляками, русскими, китайцами. У нас были дружеские отношения со всеми.
Но было одно постоянное и непоколебимое правило, которое мы скрупулезно соблюдали: нам не разрешалось ходить в гости ни к кому из наших одноклассников, кроме нескольких очень близких подруг, чьих родителей папа и мама хорошо знали.
Однако, это не мешало мне иметь множество друзей. Многие мои подружки-нееврейки даже приходили к нам в дом, чтобы вместе со мной делать домашние задания. Папа и мама всегда относились к ним с уважением. В шаббат ко мне в гости всегда приходили десять-пятнадцать еврейских подружек. Папа рассказывал нам истории из Писания. Мама всегда угощала нас своим восхитительным кофейным тортом и напитками.
Когда мы закончили начальную школу, папа везде и всюду искал среднюю школу для девочек. Недалеко от нас была отличная средняя школа, но в ней мальчики и девочки учились вместе. Папа даже слышать не хотел об этом варианте.
Наконец, ему удалось найти частную женскую школу на Западной Четырнадцатой улице в Манхэттене. И хотя плата за обучение там была очень высокая, когда речь заходила о религиозных принципах, папа никогда не жалел денег. Ему также пришлось купить нам все учебники.
Школа давала ученицам возможность избрать интенсивную двухлетнюю программу обучения без каникул в жаркие летние месяцы. Было лишь несколько выходных дней, разбросанных по календарю. На папу произвела сильное впечатление отличная академическая программа, которой также сопутствовала программа физического развития. Она включала занятия плаваньем, баскетболом, теннисом и специальной физкультурой.
Для того, чтобы попасть в эту среднюю школу, надо было пройти вступительный экзамен. Эстер, Фриду и Бесси приняли без всяких проблем. Однако, когда пришла моя очередь регистрироваться, у папы возникли трудности. Минимальный возраст для поступления в школу — четырнадцать лет, а мне было всего лишь тринадцать с половиной.
Папа сделал всё, что было в его силах, чтобы уговорить школьную администрацию принять меня. В конце концов, благодаря тому, что у всех его девочек была такая хорошая репутация, папе сказали, что, если я получу высокие оценки на вступительном экзамене, для меня сделают исключение.
Всю ночь перед экзаменом я ворочалась в кровати. Меня мучала одна навязчивая мысль: «если я не получу хорошие оценки, это будет позором для всей семьи Германов».
С дрожью я пошла на экзамены. Папины и мамины благословения звенели у меня в ушах. Меня приняли.
Учителя относились к ученикам с индивидуальным интересом, и мне страшно нравилось учиться. Мне также очень нравилась школьная форма: у всех нас были зеленые униформы, а под ними белые блузки и гимнастические шаровары.
Физкультура весьма привлекала меня, и папа меня в этом очень поддерживал. Я моментально научилась плавать, нырять, и выполнять разнообразные упражнения в огромном бассейне. Меня выбрали нападающей в баскетбольной команде. Каждый день я спешила домой, чтобы рассказать обо всем папе и маме.
Мама всегда отправляла нас в школу с питательными полдниками. Каждое утро она усердно готовила их для нас, никому не доверяя эту важную роль. Когда мы уходили, на прощание она всегда кричала: «не забудьте полдник!» И, тем не менее, однажды утром я всё-таки забыла свою еду дома.
Во время перемены меня вызвали в кабинет администрации. Я быстро спускалась по широким каменным ступенькам, не понимая, чего от меня хотят. И вдруг я вижу, что в кабинете администрации сидит мама.
Когда я зашла, она подскочила на месте. «Рухома, ты забыла свой полдник; я его тебе принесла». Она не высказала мне ни одного слова упрека.
Потом выяснилось, что мама пришла в школу пешком — несколько километров туда и несколько километров обратно. Она не хотела тратить деньги на автобус. У папы в то время были серьёзные финансовые трудности в меховом бизнесе, и она не хотела тратить лишних денег (к тому времени в Америке уже началась Великая депрессия).
Продолжение следует
Перевод: рав Берл Набутовский
