Глава вторая. «Человек, в котором есть все»
Краса Иерусалима
Гаон рав Яаков Каменецкий рассказал моему сыну раву Ицхаку, что молится три раза в день за благополучие рава Шломо Залмана Ойербаха. Он добавил: «Вы наверняка подумаете, что я упоминаю его в благословении праведников и благочестивых, – но это не так! Я молюсь о нем в благословении: “И в Иерусалим, город Твой, по милосердию Своему вернись”… Ибо гаон рав Шломо Залман – это то, что осталось у нас от красы и великолепия Иерусалима».
Когда мой сын рав Ицхак навещал нашего учителя в Пурим, он передал ему эти слова. Рав Шломо Залман улыбнулся, и сказал: «Главное, что должно быть услышано в словах рава Яакова, – то, что он не причисляет меня к тем, к кому относится благословение праведников…»
Воздействует – силой закона Торы
Когда скончалась жена нашего учителя, его теща была еще жива. Она была очень стара, девяноста шести лет, больна и слаба. Домочадцы боялись извещать ее о случившемся – вдруг она не переживет тяжкую весть о смерти единственной дочери, которая жила в ее доме и была с ней душевно связана.
Рав Шломо Залман сказал: «О нашей праматери Саре мудрецы говорят, что к ней пришел Сатан и рассказал ей, что Ицхак был связан на жертвеннике, и он “чуть не умер, – и отлетела душа ее”. Поймите, что, когда Святой благословенный посылает такое горе, он также дает силы выстоять в нем! С нашей праматерью Сарой было так, что, поскольку Ицхак лишь “чуть не умер”, – отлетела ее душа. Но нашей Саре (так звали тещу нашего рава), поскольку у нее, к прискорбию, действительно умерла дочь, Святой благословенный даст силы, и душа ее не отлетит». При всем том, однако, из всех домочадцев не нашлось никого, кто был бы готов взять на себя тяжкую обязанность стать вестником, – и наш учитель решил взять ее на себя.
Он подошел к теще и сказал: «Вы ведь знаете, что Властелин Мира добр, но только мы не всегда различаем добро во всем, что происходит с нами. Он взял Вашу дочь в мир, который весь – добро.
А теперь, вы ведь ведете себя праведно все свои дни, – соберитесь с силами и ныне! И скажите вместе со мной благословение Барух даян а-эмет – “Благословен Судья Истинный”, – но без плача». И действительно, она сказала благословение громким голосом, – так, что весь дом содрогнулся…
Весь месяц теща продолжала плакать причитать на идиш по поводу постигшей ее беды, а рав Шломо Залман слушал ее плач и плакал вместе с ней… Но вот прошел месяц после кончины, и на тридцатый день он обратился к ней и сказал: «Закон гласит, что нельзя скорбеть по умершему слишком долго». Теща ответила, что это невозможно. Сказал ей наш учитель: «Таков закон». Услышав это, она откликнулась: «Закон – это закон, и я должна исполнять его».
«Человек, в котором есть все»
У нашего учителя мы видели нечто исключительное, что было уделом единиц из великих людей Иерусалима, – в основном из числа великих раввинов Венгрии.
Гаон рав Шломо Залман был иш а-эшколот – «человек, в котором есть все». Он был выдающимся главой ешивы, посек а-дор [выдающимся законоучителем поколения], автором многих книг; он занимался делами милосердия во благо большим и малым, проведывал больных и навещал людей, лежащих заброшенными и забытыми в больницах и домах престарелых; и превыше всего этого – он был скромнейшим из скромных.
«Ты ведь знаешь, что мне не за что просить прощения…»
Великая осмотрительность рава Шломо Залмана в отношениях между человеком и ближним его была чем-то нарицательным.
Свидетельствуют об этом и слова нашего учителя на похоронах жены: «Ты ведь знаешь, что мне не за что просить прощения… Вся жизнь наша в течение пятидесяти четырех лет велась согласно кодексу “Шулхан Арух”… Если при всем этом и было что-то, – я прошу прощения».
В качестве того, кто удостоился часто бывать в доме нашего учителя, а также как его родственник [старший сын р. Ш. Лоренца, р. Ицхак, женат на внучке нашего учителя], я хотел бы добавить, что и супруга его могла бы ответить ему теми же словами: «Мне не за что просить прощения»… Взаимное уважение между ними было образцом для подражания.
Дорогой читатель! Вдумайся внимательно в смысл этих немногих слов: «Мне не за что просить прощения»… Они говорят о том, что за пятьдесят четыре года совместной жизни между мужем и женой ни разу не было никаких взаимных обид – даже в самом малом! Быть может, если мы повторим эти слова сто один раз, то и мы сможем достичь столь высокой ступени. Если бы из всей Торы нашего учителя мы усвоили одно только это – того, что могли бы сказать о себе: «Мне не за что просить прощения» – нам было бы довольно…
Второй урок из слов нашего учителя: если бы каждый из нас вел свой дом по кодексу «Шулхан Арух», то есть если бы совместная жизнь основывалась у нас на точном и бескомпромиссном исполнении Закона, – это дало бы нам гарантию того, что в доме будут царить любовь и братство, мир и товарищество на протяжении всей жизни.
Скромность его – в простоте
Скромность и простота рава Шломо Залмана выходили за рамки всех наших понятий.
На похоронах гаона из Чебина, рава Дова Бейриша Вайденфельда, наш учитель встретил автора книги «Бейт Исраэль», адмора из Гуры рава Исраэля Алтера. Наш учитель высказался о гаоне из Чебина языком мишны (Сота, 49а): «Со смертью Раби (р. Йеуды А-Наси) ушла из мира скромность».
После того, как они распрощались, адмор сказал сопровождавшим его: «Не говорите о скромности [что она ушла], так как есть [у нас] рав Шломо Залман». [Примеч. автора. Намек на слова Гемары (там, 49б) по поводу сказанного в упомянутой мишне: «Сказал рав Йосеф в ответ на слова мишны: “Не говорите о скромности [что она ушла], так как есть я”».]
[Примеч. перев. Слова его могут вызвать удивление; однако сказано в «Сефер Хасидим» (15), что человек имеет право говорить о своих достоинствах, чтобы ученики и друзья его учились у него. Cм. также «Ховот а-Левавот» («Врата смирения», 9), где автор ставит вопрос: «Могут ли в сердце человека веры пребывать одновременно гордость и смирение?», – и объясняет, что есть такая гордость, которая не противоречит смирению и не вытесняет его, и это – гордость своими духовными достижениями, мудростью и добрыми делами, совершаемыми во имя служения Творцу.]
Его неприязнь к титулам
В своем завещании рав Шломо Залман написал, среди прочего, следующее: «…я страдал от почестей и титулов, которыми меня наделяли, но особенно – от преувеличений, которые пишут обо мне в последнее время».
Эти слова открывают, однако, лишь тысячную часть дела…
Когда ему приходили письма с обращением вроде «Раввин всех евреев изгнания» и т. п., он отказывался их читать, рвал их на кусочки и говорил языком Талмуда: «Мы имеем дело с глупцами».
Газета «а-Модия» много раз писала о собраниях или похоронах, на которых он присутствовал; обычно писали так: «…во главе с законоучителем поколения гаоном равом Шломо Залманом». Наш учитель обратился к редактору газеты и умолял его прекратить употреблять в отношении него такие выражения: «Прежде всего, это неверно, поскольку я пришел поздно и стоял в стороне, а не восседал во главе… А во-вторых, когда обо мне пишут “законоучитель поколения” – пронзают мне сердце».
Насколько такого рода вещи были ему ненавистны, свидетельствует рассказ сына сестры нашего учителя, рава Авраама Йосефа Лейзерзона, одного из глав организации «а-Хинух а-Ацмаи» [Системы независимого религиозного образования]: «В последний год жизни нашего учителя я участвовал в работе съезда организации “Агудат Исраэль” в Соединенных Штатах, и мне выпала честь зачитать перед участниками съезда приветственное письмо рава Шломо Залмана.
Вернувшись в Израиль, я, как обычно, пришел к нему и, едва войдя, увидел, что лицо его, обращенное ко мне, не таково, как прежде; на нем не было ни утонченной улыбки, ни характерной для него теплоты. Он тут же спросил меня: “Есть ли у Вас несколько минут?” После моего положительного ответа ввел меня в свою комнату и достал сложенную газету “а-Модия” с репортажем о работе съезда. В нем было сказано, что приветствие нашего учителя законодателя поколения гаона рава Шломо Залмана Ойербаха было зачитано р. А. Й. Лейзерзоном.
“Вы так меня назвали?” – спросил меня наш учитель.
Я помолчал мгновение и ответил: “Я зачитал письмо, но слов этих для газеты не писал”. А рав снова спрашивает: “Но вы их сказали?”
Мне пришлось признаться, что я их действительно сказал. Лицо рава стало красным, и он спросил меня: “Какое зло я причинил Вам когда бы то ни было, что Вы стоите и позорите меня перед тысячами евреев?”
Я объяснил нашему учителю, что так принято повсюду, и я не отступил от принятого в обществе. Рав Шломо Залман ответил: “Я не могу воевать со всем миром; но я не ожидал, что кто-нибудь из моего дома и моей семьи сделает мне такое…” И добавил: “Раз так, – Вы больше не получите от меня письма, адресованного съезду”.
В том году наш учитель поднялся в Высшие миры; в следующем году в своем выступлении на съезде я со слезами рассказал о том эпизоде и завершил такими словами: “Действительно – как и сказал рав Шломо Залман, в этом году у меня нет письма от него, чтобы зачитать его участникам съезда”. И не было в зале никого, кого бы не растрогал мой рассказ».
Не утруждал других
Наш учитель всегда старался не утруждать других, и в том числе своих домочадцев.
Рассказывает его внук рав Арье: «После того как рабанит, мир ей, покинула этот мир, мои родители стали жить вместе с равом в его доме. Моя мама, пусть даст ей Б-г долгие годы, рассказывала мне, что рав Шломо Залман, закончив еду, всегда сам уносил свою посуду со стола на кухню и споласкивал ее водой, смывая остатки еды, – чтобы не быть обузой и бременем для других. Он добавлял, что хотел бы сам довершить мытье, но из-за своей старости опасается, что не сможет отмыть посуду так же чисто, как другие члены семьи, и потому оставляет это им».
«Поместить меня в каком-нибудь хорошем учреждении…»
Чрезвычайная осторожность в том, чтобы не быть обузой для других, побудила нашего учителя написать в завещании следующее: «Если последние годы моей жизни будут, не дай Б-г, тяжелыми, я прошу поместить меня в каком-нибудь хорошем учреждении, поскольку не желаю быть обузой и бременем для членов моей семьи…»
Слова эти потрясают и глубоко впечатляют той необыкновенной скромностью, которая стоит за ними. Представим себе: наш великий учитель, глава ешивы и законоучитель, делавший добро тысячам людей, так, что многие-многие обязаны ему благодарностью в духовном и материальном и были бы счастливы заботиться о нем, – он просит, чтобы в случае, если его последние годы будут, не дай Б-г, тяжелыми, его поместили в каком-нибудь хорошем учреждении, как человека простого и никому не известного! Он боялся быть обузой членам своей семьи, и ему не приходило в голову, что каждый был бы счастлив заботиться о нем!
Какой должна быть надпись на его памятнике
Приведем еще отрывок из его завещания: «Памятник будет обычным… Можно добавить следующие слова: воспитывал учеников в ешиве “Коль Тора” и распространял Тору среди многих».
Наш великий учитель, который самоотверженно распространял Тору во всей общине Израиля и заботился обо всех, как добрый отец, разрешил в своем завещании написать на памятнике лишь короткое предложение – сжатое и, казалось бы, обычное.
По закону разрешается добавить на памятнике немного похвальных слов об умершем, только без преувеличений, – и сыновья решили добавить два слова: «Воспитал много учеников в ешиве “Коль Тора” и всю свою жизнь распространял Тору среди многих».
Такова она, истинная скромность: до последнего мгновения!
«Меня невозможно обидеть»
Один из глав ешив жаловался раву Шломо Залману, говоря: «Я завидую Вам; я живу буквально в аду!», – и он описал, как его беспрестанно обижают конфликтующие с ним. «А вот Вы», – обратился он к нашему учителю, – «живете будто в райском саду! Душевное спокойствие, которое Вы распространяете вокруг себя, свидетельствуют, словно тысяча свидетелей, что Вас не обижают!»
Сказал ему рав Шломо Залман: «Верно, все это так, я живу в райской атмосфере – и хочу объяснить Вам причину этого. Когда я чувствую, что кто-то хочет немного отодвинуть меня в сторону, – я тут же отступаю на несколько миль… Еще до того, как кто-то думает меня обидеть – ему уже некого обижать, так как я давно уже покинул свое место и свою позицию!»
«Я не имею никакого отношения к погоне за почестями»
Было однажды, что гаон рав Шимон Моше Дискин, преподаватель ешивы «Коль Тора», поспорил с нашим учителем, каким образом главы ешивы должны вести свою работу с учащимися. После обсуждения проблемы рав Дискин, разумеется, принял точку зрения рава Шломо Залмана; но у него было опасение, что, когда в ходе дискуссии он пытался объяснить свою позицию, он мог задеть честь и достоинство рава Шломо Залмана.
Рав Шимон Моше попросил моего сына рава Ицхака, чтобы тот попросил от его имени прощения у нашего учителя.
Однако наш учитель сказал в недоумении: «Я не понимаю, за что он просит прощения! Мы вели обсуждение совместно, прояснили вместе эту тему, и он даже принял мою точку зрения, хотя и не был обязан этого делать. Как видно, он неправильно трактует слова наших мудрецов о том, что в молодости у человека есть тяга к наслаждениям, а в старости – к почету. Как видно, согласно его пониманию, каждый старик гонится за почестями, – но это не так! Истинный смысл слов наших мудрецов таков: когда человек скатывается вниз в духовном плане, то у молодых испытание связано с наслаждениями, а у старых – с почестями.
Я, слава Б-у, не в положении человека, сошедшего с пути… У меня нет никаких испытаний и никакого отношения к делам, связанным с почетом; они далеки от меня – и, само собой, мне нечего прощать в связи с якобы задетой моей честью».
Мой сын Ицхак очень упрашивал нашего учителя, чтобы он ясно сказал, что прощает, и объяснил, что рав Дискин неспокоен и весь в горе из-за этого дела.
И тогда наш учитель сказал: «Скажите ему, что я прощаю! Но истина в том, что прощать мне не за что…»
Просьба о прощении
Тот, кто хочет увидеть скромность гаона рава Шломо Залмана, пусть заглянет в приведенную в моей книге «Милуэй Шломо» нашу с ним переписку на тему «Женщина, говорящая [мужу]: “Я нечиста для тебя”» [признаваясь в разврате во время замужества].
Великий гаон переписывается со мной, человеком обычным, как все, – как будто я стою на той же ступени, что и он. В наших разговорах на темы учебы он тоже общался со мной на равных.
Его великая скромность и манера общения, дружеская и простая, приводили к тому, что я (и нет сомнения, что так было и с другими), к сожалению, разговаривал и переписывался с ним как с близким, без достаточного ощущения, что между нами – огромное расстояние, и я, человек простой, разговариваю с гигантом из гигантов.
И я хотел бы воспользоваться возможностью перед лицом читателей попросить в этих строчках прощения у нашего великого учителя.
Ожидает своей очереди
Однажды наш учитель захотел побеседовать с врачом, доктором Роу, по поводу одного больного. Доктор Роу принимал пациентов в больнице «Шаарей Цедек»; рав Шломо Залман пошел туда и ожидал в очереди, как все. Время шло; врач выходил и входил, входил и выходил, но рава Шломо Залмана все никак не вызывали, пока медсестра не заметила врачу: «Тут есть старик-еврей, который ждет уже несколько часов».
Доктор Роу вышел и только теперь обратил внимание на нашего учителя, сидящего в ожидании своей очереди. Он сразу начал оправдываться: «К сожалению, я не заметил, что Вы здесь сидите! Если бы я знал, что высокочтимый рав здесь, – я, конечно же, сразу бы его принял, прежде всех… Почему Вы не подошли ко мне, когда я выхожу и вхожу?»
Наш учитель приветливо ответил ему: «Я не имею права отвлекать Вас, когда Вы лечите больных. Я ведь пришел только посоветоваться по поводу одного больного! Больные, ожидающие Вас для лечения, должны быть приняты раньше меня».
Из уважения к людям
То, как наш учитель считался с людьми и шел в этом до конца, видно из следующей истории, поведанной нам гаоном равом Авиэзером Шапиро.
Рав Шломо Залман имел обыкновение проведывать больную родственницу, жившую на пятом этаже. Ее соседи хотели облегчить ему это и поставили по стулу на каждом этаже, чтобы он мог присесть и передохнуть по пути. Но он сказал сопровождавшим его, что нет в том пользы, так как ему тяжело всякий раз садиться и вставать, – но, тем не менее, обязательно присаживался на каждом этаже. Он опасался, что, если соседям станет известно, что он не пользуется их стульями, им будет обидно, – и он утруждал себя, садясь и вставая по пути четыре раза; и все это – из уважения к людям.
Негодный свидетель
Однажды нашему учителю пришлось быть месадер кидушин [проводящим свадебную церемонию по законам Моше и Израиля] у одной пары из общины Йемена. Перед хупой один из присутствующих, из его доверенных людей, шепнул ему на ухо, что один из свидетелей – раввин из секты «дардаим», отрицающей святость книги «Зоар».
Положение было сложное и неловкое. Хупа уже был растянута, жених и невеста готовы, и собравшиеся напряженно ожидали начала церемонии. Что можно сделать в такой ситуации? С одной стороны – нельзя опозорить свидетеля перед всеми, не давая ему исполнить назначенную ему роль, а с другой – он негоден в свидетели!
Наш учитель с его острым умом тут же нашел выход. Он обратился к тому свидетелю и сказал: «У меня есть просьба к Вам. Поскольку я никогда в жизни не был свидетелем на свадьбе и мне очень хочется один раз исполнить эту роль, – я прошу Вас поменяться со мной ролями. Вы будете месадер кидушин, а я – свидетелем». Тот начал было говорить, что не по достоинству нашего учителя быть свидетелем, но рав стоял на своем. У того свидетеля не было выбора, – и все завершилось благополучно.
Уважительное отношение – также и к далеким
Уважительное отношение распространялось у нашего учителя не только на «людей нашего круга», но в той же мере и на людей, далеких от Торы.
Однажды, когда он ехал в автобусе, рядом с ним села женщина в нескромной одежде. Рав Шломо Залман тут же нажал на кнопку звонка, поднялся и сошел с автобуса на ближайшей остановке, далекой от нужной ему. «Я мог ехать дальше стоя», – объяснил он одному из приближенных к нему, – «но это задело бы честь дочери Израиля… поэтому я предпочел сойти и идти дальше пешком».
«Это было просто потрясающе», – рассказывает его зять, гаон рав Ицхак Йерухам Бородянский, – «как приветливо он обращался с рабочими, работавшими в его доме, или таксистами, которые его обслуживали; как он разговаривал с ними, относился к ним и интересовался их жизнью. Он чувствовал к ним благодарность за их работу, хотя они и получали за нее полную плату».
«Нужно быть человеком!»
Наш учитель, при всей его погруженности в Тору, находился в тесном общении с людьми. Он глубоко проникался чувствами других и разделял с ними их тяготы.
Когда его приглашали на роль ведущего свадебную церемонию, он приходил на четверть часа раньше. «Жених и так достаточно взволнован и напряжен, – так пусть он увидит, что по крайней мере одно дело устроено», – объяснял он.
Было однажды, что он упрекнул одного из членов семьи за то, что тот не приветствовал при встрече свою племянницу «по соображениям скромности». – «Вы не говорите ей шалом?», – удивлялся он. – «Разве не нужно быть человеком?»
Продолжение следует
Перевод: рав Пинхас Перлов