Мы обожали тетю Шули Баум. Она была единственной сестрой мамы и нашей единственной тетей в Израиле. С папиными родственниками в Америке все обстояло по-другому: связь с ними осуществлялась посредством их редких заокеанских звонков, посылок с поношенными (и больше не нужными им) вещами и их редких визитов, когда за выходные мы успевали как-то пообщаться на нашем не самом лучшем английском языке.
Вся наша семья сделала алию, когда мне было всего два года, и изначально мы решили поселиться поблизости от тети Шули, в мошаве на юге Израиля. Однако у Всевышнего были свои планы относительно нашей семьи – папе предложили хорошую работу в Иерусалиме, где мы и обосновались. Но несмотря на расстояние, мы всегда были близки к тете Шули и ее семье. Мои самые радостные воспоминания детства – о том, как мы весело проводим время, бегая среди персиковых деревьев и курятников в их небольшой и аккуратной деревне на юге страны.
Наши семьи разделяло большое расстояние, да и в жизни происходило многое – мы росли, заводили собственные семьи, растили детей. Однако наша связь оставалась неизменно тесной все эти годы, и мы все время старались собраться вместе – в холь а-моэд, на семейные торжества и просто на каникулах.
Когда настало время бар-мицвы Исраэля Баума, вся наша семья, включая женатых детей со своими семьями, решила собраться в мошаве у Баумов, чтобы провести вместе особый Шаббат. Из всего нашего клана только мой старший брат Арье не смог прилететь из Англии, где он жил со своей уже немаленькой семьей. Что и говорить, это должно было стать единением во всех смыслах! Мы предвкушали радость от долгожданной встречи, и никто даже не мог предположить, что что-то может пойти не так…
Как и всегда во время подобных встреч, папе оказали честь говорить речь на кидуше в местной синагоге. Я понятия не имею о том, что именно он сказал в своей речи – как и большинство женщин нашей семьи, в это время я была занята тем, что помогала тете Шули накрывать на стол и заботиться о гостях. К тому же, мне нельзя было спускать глаз с моих перемазанных шоколадным пирогом детишек, которые счастливо носились вокруг столов.
Похоже на то, что Сатан испытывал особую неприязнь к нашей дружной семье в тот день, потому что когда кидуш окончился, и мы собрались на трапезу в доме тети Шули, без вмешательства дурного начала не обошлось. Ведь как по-другому объяснить почти видимые вспышки пламени, которые нельзя было не почувствовать в таком еще недавно гостеприимном доме?
Все, что мне удалось узнать – это то, что папа что-то такое сказал в своей речи на кидуше. Сын тети Шули высказал свое мнение, а потом к нему присоединился дядя Йосеф, и его мнение как-то разошлось с мнением папы. За субботним столом возник серьезный спор – настолько серьезный, что папа, человек обычно довольно покладистый, буквально «изменился в лице» от этого спора. Однако все это донесли до меня потом. Пока шла трапеза, мы на женской половине разговаривали, смеялись и обменивались новостями, как ни в чем ни бывало. Мы только поняли, что папа был расстроен и обижен на кого-то из семьи.
Спор не прошел бесследно, и разговоры на мужской стороне как-то сникли. Это стало настолько очевидно, что натянутая атмосфера передалась даже нам через перегородку. Ни шоколадный мусс на десерт, ни субботние песни, которые мужчины все еще пытались спеть вместе, не смогли разрядить обстановку. Между гостями как будто разверзлась пропасть – а ведь считанные минуты назад мы все были одной счастливой семьей!
Когда наступило время третьей трапезы, мама объявила, что папе нездоровится, и меня отправили в дом к тете Шули извиниться за то, что наша семья не сможет присутствовать на трапезе. Тетя Шули пожелала папе скорейшего выздоровления и нагрузила меня сдобными булочками, гефилте-фиш и салатами – чтобы мы могли организовать трапезу в своем домике.
Наше расставание на исходе Шаббата получилось скомканным и быстрым. Мы кое-как промямлили обычные для такого случая «спасибо, были рады повидаться», и мужчины как-то вяло пожали друг другу руки. С детьми, чемоданами и колясками мы направились в сторону автобусной остановки на выезде из мошава, и никто не пошел нас провожать. Всю дорогу до Иерусалима нас не покидала атмосфера стыда и разочарования.
Мама просто не находила себе места – это ведь ее единственная сестра! Как она может допустить такую ситуацию? Даже при том, что мы так толком и не поняли, что же произошло и в чем была причина спора, достаточно было того, что над нашими семьями нависла атмосфера взаимной обиды и отдаления. Неужели мама может допустить, чтобы какое-то недопонимание – даже такое глубокое – разрушило единство наших семей, которое ничто до этого не могло поколебать? Тут даже не о чем было думать – мама просто обязана была сгладить все углы и восстановить любовь и дружбу в наши семьях. В ту же неделю мама села к телефону, чтобы позвонить сестре в мошав. Когда она услышала ее голос на другом стороне провода, ее сердце забилось с удвоенной силой: я должна быть тем человеком, который сделает первый шаг к примирению! Неважно, насколько задеты мои чувства, главное сейчас – постараться быть хорошей сестрой и верным другом!
Мама быстро справилась с волнением и максимально приятным голосом приветствовала сестру: «Шалом! Доброе утро!»
Клик, отбой, короткие гудки. Тетя Шули просто бросила трубку, не сказав маме ни слова в ответ на ее сердечное приветствие. Слова застыли у мамы на языке, и кровь отлила от лица. Те, кто живут в доме в далеком мошаве, очевидно не хотят даже слышать ее голоса. Они просто не могут вернуться к «нормальным» отношениям после того, что произошло в Шаббат. Мама была разбита, вне себя от разочарования. Стало очевидно, что трещина, возникшая тогда, вряд ли сможет когда-либо затянуться.
Шли годы, а наше отдаление не уменьшалось – наоборот, взаимная холодность только увеличивалась: мы не присутствовали на свадьбе Хаима Баума в конце года, а семья Баум не то что не приехала – даже не поздравила нас, когда выходила замуж моя младшая сестра полгода спустя.
Время шло, и каждый был занят своей собственной жизнью, пока вдруг в один из дней не раздался звонок из Англии. Звонила жена моего старшего брата, и она едва смогла вымолвить слово в перерыве между рыданиями. Как-то справившись с собой, она сообщила, что Арье – мой брат – за решеткой! Она смогла рассказать, какой это был кошмар, когда среди ночи в их дом стали стучать полицейские в форме, и как они защелкнули наручники за спиной еще не до конца проснувшегося Арье, и с каким ужасом за всей этой сценой наблюдали их дети – Браха Лея и маленький Ицхак – как их папу уводят среди ночи в наручниках двое полицейских, как его сажают в фургон для преступников и увозят неизвестно куда – скорее всего, в тюрьму…
Вот так внезапно наша семья оказалась втянута в уголовный процесс в другой стране. Было точно известно, что Арье невиновен, и нам надо было как можно быстрее вытащить его из ужасной лондонской тюрьмы. Мой папа вылетел первым же рейсом, чтобы на месте разобраться в деле и встретиться с адвокатами и лидерами общины, а мы остались дома, в Израиле – собирать необходимые для процесса средства.
Пока папа был в Лондоне, до нас дошли ужасные слухи про семью Баум: дядя Йосеф серьезно повредил позвоночник в дорожной аварии, пережил непростую операцию, и сейчас не только его возможность самостоятельно передвигаться – сама его жизнь находилась под вопросом. Мама чувствовала себя совершенно разбитой, притом, что она совершенно ясно осознавала, что все эти события не случайны и связаны между собой.
«Это все из-за спора! Эти раздоры разрушают нашу семью!» И мы не могли с ней не согласиться…
Мама решила оставить в стороне все обиды и действовать. На следующий же день она села в автобус, который привез ее в мошав, где все еще жила тетя Шули с семьей.
Дица, младшая дочь Баумов, буквально отпрыгнула от двери в недоумении, когда увидела там мою маму. «Я узнала, что ваш папа серьезно пострадал в аварии, – немного неуверенно начала моя мама. – Могу я войти?»
Тетя сидела на диване в салоне, и как только глаза сестер встретились, от нахлынувших чувств они не могли произнести ни слова. Они плакали и плакали за все годы обид и непонимания, боли и разочарований, пока не выплакали все, что могли, – и тогда обе они смогли поговорить и объясниться. Взаимные извинения лились нескончаемым потоком, и вот уже сестры говорили спокойно – так, как это было годы до этого.
Тетя Шули кстати вспомнила, что как раз в неделю после бар-мицвы в их поселке начались ремонтные работы, и именно в то время, когда раздор в семье только начинался, она хотела позвонить сестре, но никак не могла, потому что телефонная линия почти не работала, и это причиняло им много неудобства. Так что тот звонок от мамы, когда на другом конце провода раздались короткие гудки, закончился не отказом тети говорить – это были просто неполадки на линии!
А пока мама была у тети Шули, наслаждаясь давно забытым чувством семейного единения, в процессе над моим братом Арье произошли существенные изменения. Один из свидетелей обвинения, игравший решающую роль в ходе процесса, внезапно изменил свое решение и отказался давать показания. Адвокат Арье смог добиться для него освобождения под подписку о невыезде и заверил нас в скорейшем завершении дела оправдательным приговором.
Необходимость в присутствии папы в Лондоне отпала, и он тут же прилетел домой. Первым его визитом стала больница, где находился дядя Йосеф. Как же он был счастлив, когда увидел, что состояние дяди Йосефа заметно улучшилось, несмотря на неутешительные прогнозы врачей! Видно, ангел милосердия, созданный примирением наших семей, посетил также и палату дяди и способствовал его скорейшему выздоровлению.
Хорошие новости сыпались на нашу семью как никогда раньше. Вскоре после этого мы праздновали помолвку Дицы, и радости наших семей не было предела – наконец-то, спустя долгие годы шидухов, младшая дочь Баумов выходит замуж!
Нужна ли здесь мораль? То, что не смогли организовать лучшие шадханы страны для нашей незамужней сестры, то чего не могли добиться известные лондонские адвокаты для моего брата, и то, что самые дорогие врачи не могли предложить для выздоровления моего дяди, – смогли сделать моя мама и тетя Шули своим примирением, любовью и воссоединением наших семей.
Перевод А. Швальб
