Редакция «Беерот Ицхак» благодарит правнучку рава Шимшона Рафаэля Гирша рабанит Хаву Крускаль за право переводить ее книгу на русский язык и неоценимую материальную поддержку. Все права на данный материал защищены! Редакция «Беерот Ицхак» не дает права на перепечатку либо копирование данного материала в любой форме, кроме как с разрешения рабанит Хавы Крускаль. Данная книга основана на реальных исторических фактах и написана в оригинальной форме ради удобства восприятия материала читателем.
Глава 16. Некогда великая община на грани исчезновения
Юный Эммануэль Шварцшильд возвращался домой после утренней молитвы. На лице его лежал отпечаток невеселых мыслей: снова не удалось помолиться в миньяне. Кроме него, только восемь евреев пришли в маленькую квартиру, которую арендовали в качестве временного места для молитвы.
«Может быть, мне нужно было приложить больше усилий, пойти в другое место для молитвы, которое еще есть у нас во Франкфурте?» – укорял он себя, хотя на самом деле прекрасно знал, что и там вряд ли нашел бы десяток молящихся. Эммануэль глубоко вздохнул, вспомнив старую синагогу, в которой молился со своей семьей, будучи ребенком. Обе синагоги Франкфурта уже давно были заброшены и оставлены молящимися. И тут тоже реформисты приложили свою руку. Тогда было еще около двухсот человек, верных слову Творца. Они хотели за свой счет отреставрировать синагоги и привести их в порядок, но реформисты запретили им это делать!
Эммануэль прижал к груди маленькую сумку с тфилин – драгоценные тфилин, которые он получил в подарок от родителей на бар-мицву. Каждое утро, надевая их, юноша ощущал истинную радость от того, что он удостоился принадлежать к такой семье, одной из немногих, оставшихся во Франкфурте, которые все еще были полностью преданы великой традиции нашего народа. Эммануэль хорошо знал, что он практически единственный из своих сверстников во всем городе, кто еще до сих пор накладывает тфилин. Он очень гордился тем, что не реагировал на насмешки своих знакомых. Все они уже сбросили с себя бремя Торы и заповедей, и ощущали себя просвещенными и современным. Они порвали свою связь с «темным», «галутным», по их словам, иудаизмом, ради прогресса, просвещения и реформ.
Эммануэль ускорил шаг. Он вспомнил, что договорился со своим одноклассником Гансом подготовиться вместе к экзамену по математике, который должен был состояться на этой неделе. Он шел учиться в реформистскую семью лишь потому, что не было другого выбора. Что поделаешь, если этот Ганс – гений в математике, и гораздо лучше Эммануэля умеет решать сложные уравнения? Однако кроме этого, у них нет ничего общего. Ведь из-за преданности вере отцов Эммануэль выглядит, в их глазах, мягко говоря, слабоумным. Ладно, пожилые люди – им, мол, можно простить, как презрительно говорят реформисты. Они уже не могут измениться, они ведь уже одной ногой в могиле… Однако молодой парень, у которого вся жизнь впереди, как он может так глупо себя вести? Он что, не понимает, что весь мир движется вперед, а он все еще держится за старые суеверия?
Все утро подростки сидели и прилежно учились, решая совместными усилиями уравнение за уравнением. Они почти не общались, и когда Ганс пытался разговорить Эммануэля по поводу той или иной детали его мировоззрения, тот спешил свернуть разговор на другую тему. Так его учил отец: нечего спорить с реформистами, они уже пали жертвой духа отрицания веры. «Все обратившиеся к ней (т. е. к вероотступникам) не вернутся» (Мишлей, 2:19, Авода Зара, 17а). Они совершенно не готовы ничего слушать, и нет никаких шансов вернуть их на правильный путь. Мы сами должны укрепиться в своей вере, и стараться, насколько это, возможно, избегать любых споров с ними.
Стук в дверь застал их в середине очередного упражнения. Мать Ганса стояла в дверях:
– Мы собираемся обедать. Присоединишься к нам? – пригласила она Эммануэля.
Тот опешил. Такого он не ожидал. И как теперь откажешься?
– Пожалуйста, пообедай с нами вместе! – стал уговаривать его Ганс.
Эммануэлю было неудобно отказываться, и он нерешительно согласился. Ганс уже тащил парня за собой, и они вместе зашли в столовую. Все расселись по местам. Накрытый стол ломился от разных явств. Эммануэль стал внимательно рассматривать полные подносы и тарелки, изучая их содержимое.
– Бери, бери, не стесняйся! Чувствуй себя, как дома! – улыбнулась хозяйка.
Эммануэль взял поднос со свежими овощами и наполнил ими свою тарелку.
Ганс передал ему поднос с мясом:
– Пожалуйста, бери! Моя мама прекрасно готовит!
– Нет, спасибо, – вежливо отказался Эммануэль.
– Ты что? Мясо не любишь?! – поразился Ганс.
– Я не ем некошерную еду,_– мужественно ответил Эммануэль.
– Э, какие глупости! – раздраженно проворчал отец Ганса.
Мать посмотрела на мужа пронзительным взглядом, и тот замолчал.
– Не волнуйся, дорогой Эммануэль, ты можешь кушать в свое удовольствие, – обратилась она к юноше, подмигивая ему, – среди нас доносчиков нет, никто не расскажет твоим родителям, что ты ел у нас мясо.
Эммануэль почувствовал, как в нем просыпается гнев, и сказал уверенным голосом:
– Я боюсь лишь своего Небесного Отца! Я не ем эту еду не из-за родителей, а потому, что сам понимаю, что принадлежу к святому народу, которому Тора запрещает оскверняться такой пищей!
Окружающие разразились громким смехом. Старший брат Ганса возмущенно сказал, указывая на Эммануэля:
– Ганс, зачем ты привел к нам в дом этого сумасшедшего?
– Сумасшедший? – сказал отец, – да нет, он ханжа и лицемер! Хочет отличаться от всех, и делает вид, что он праведник, этот ханжа! «Принадлежу к святому народу»! – передразнил он Эммануэля.
– Ты что, на самом деле веришь, что есть хоть какая-нибудь разница между мясом, которое твоя мать с большими трудностями покупает в Дармштадте – у нас в городе уже нет шойхетов – у еврея с ножом размером с его бороду, и тем мясом, которое моя мать покупает в лавке на соседней улице? Где твой разум?! – присоединился и Ганс к своему семейству.
Эммануэль встал, так и не попробовав ни крошки, быстрым шагом покинул столовую и вышел из дома.
Злился ли он? Был ли обижен издевками своих знакомых? Чувствовал ли себя смущенным или запутавшимся?
Вовсе нет! Эммануэль понял, что произошедшее в доме реформистов лишь закалило его, и был очень доволен собой, что сумел решительно высказать свое мнение. Юноша был благодарен Всевышнему, что он и его семья не числятся в рядах реформистов, которые докатились до такого поведения по отношению к Б-гобоязненным евреям. Эммануэль чувствовал, что за эти несколько минут он повзрослел и поумнел на несколько лет. Он получил ответ на вопрос, который не давал ему покоя: зачем реформистам было нужно последние пару десятков лет злодейски, методично и безжалостно разрушать великолепную общину Франкфурта? Община, которая на протяжении сотен лет была колыбелью мудрецов и знатоков Торы, город, который являлся вершиной расцвета иудаизма в Германии? Во Франкфурте жили мудрецы высочайшего уровня: рав Йешаяу Горовиц, известный, как Шла а-Кадош, рав Йеошуа Фальк, автор книги «Пней Йеошуа», рав Пинхас Горовиц, автор книги «Афлаа», – и каждый в свое время занимал пост главного раввина Франкфурта. Там же родился и вырос рав Моше Софер – Хатам Софер – который в своей книге «Вопросы и ответы Хатам Софера» так описал свой родной город: «Он единственный для своего народа, во всем мире нет подобного города».
Теперь Эммануэль понял: за действиями реформистов кроется сильнейшая ненависть, страшное пренебрежение к Творцу и его Торе, и кроме того – опасение, что иудаизм окрепнет и вернется к своей былой мощи. Поэтому-то они и желали разрушить все, что имеет отношение к святости. Они позаботились о том, чтобы правительство всегда было на их стороне, и посредством государственных законов получили в свои руки власть над всеми сферами жизни общины. По их инициативе изучение Торы стало считаться уголовным преступлением, а дети и подростки вместе со своими учителями были вынуждены учиться подпольно, чтобы не попасться в руки полиции. Уроки Торы не разрешалось организовывать даже на дому. Эммануэль с отвращением вспомнил о школе под названием «Филантропин», которую открыли реформисты. Ее главной целью было разрушение истинного еврейского воспитания, и ученики этой школы постоянно глумились и приставали к Эммануэлю. «И эта школа считается еврейской! – с горечью думал Эммануэль. – Деньги, выделяющиеся на благотворительность, предназначенные для того, чтобы поддерживать знатоков Торы, сейчас направляются на обеспечение этой, фактически, антиеврейской школы!»
В родительском доме Эммануэль был немало наслышан о выходках реформистов: о запрете «хевра кадиша», вместо которой погребение было передано в руки наемных рабочих, о том, как зацементировали микву и запретили раздачу кошерной пищи евреям в больницах.
Эммануэль вспомнил последнего главного раввина города, рава Залмана Трира, который занимал свой пост в течение нескольких десятков лет. Реформисты так опозорили пожилого рава, что в итоге он подал в отставку по собственному желанию: они назначили ему в заместители, без его ведома и согласия, реформиста Леопольда Штайна!
«Кто знает, может быть, именно те тяжелые страдания, которые рав пережил, привели к тому, что он вскоре покинул этот мир», – с болью в сердце думал юноша.
«И теперь этот Леопольд Штайн занимает пост главного раввина общины! Он утверждает, что в школах разрешается писать в Шаббат! Он заменил ”Леха Доди“ при встрече Субботы на немецкие песни!» – с презрением вспомнил Эммануэль.
Он продолжил идти, встревоженный и огорченный, и никак не мог успокоиться. Юноша чувствовал, что на сердце у него лежит тяжелый камень.
«Нет, это просто невыносимо! Больше такое нельзя терпеть! – пришел к выводу Эммануэль, – нужно начать действовать, чтобы создать новую общину, независимую организацию, которая позволит нам жить, будучи преданными Всевышнему и Его заповедям евреями, и защитит нас от нападок реформистов!»
С этой решительной мыслью Эммануэль Шварцшильд вошел в дом.
Перевод – Г. Л. Шухман
