На предложение поработать в интернате я с радостью согласился. Здание интерната располагалось рядом с моим жильем, зарплата была выше средней, и часы работы приходились как раз на вечер, так что я мог продолжать учиться в колеле полный день. Кроме всего, я считал, что из меня выйдет прекрасный мадрих и староста общежития.
Мне досталась группа мальчиков от 12 до 14 лет. Я должен был помогать им делать домашнее задание, следить за порядком в общежитии и присутствовать в комнатах во время отхода ко сну. Однако жизнь показала, насколько мои обязанности на бумаге отличались от того, с чем мне пришлось столкнуться в реальности. В первый же день работы я понял, почему в глазах каждого из моих подопечных читалась душевная боль – это были сироты. У каждого своя история: тут были дети из распавшихся семей и дети, родители которых не могли о них заботиться из-за болезни или проблем с законом, и в том числе – дети иммигрантов из стран «третьего мира», которые добирались до Израиля самыми невероятными путями – некоторые просто пришли пешком! Еще до того, как я освоился на новом месте, я понял, что моя работа будет заключаться не столько в поддержании формального порядка, сколько в том, чтобы отдать всего себя этим несчастным мальчикам, которые больше всего на свете нуждались не в порядке, а в эмоциональной поддержке, заботе и тоннах любви. Мне придется попытаться заменить им отцов, какими бы эти отцы ни были.
Я догадывался, что наладить дисциплину окажется задачей не из простых, но то, как обстояли дела в первый же мой рабочий день, просто «сбивало с ног». Сказать по правде, реальность оказалась суровее самых смелых картин, которые рисовало мое воображение при словах «интернат для мальчиков-подростков». Моя группа делала все, чтобы дать понять, что я – последний человек, которого бы они хотели видеть, и для меня же будет лучше не рисковать, отдавая им какие-либо распоряжения или приказы, а уж подготовкой домашнего задания меньше всего они собираются заниматься по вечерам. Да и вообще, лучшее, что я могу для них сделать – это проникнуться кошмаром происходящего и по-быстрому отказаться от работы, ведь именно так и поступали мои предшественники.
Однако естественное желание человека с амбициями преуспеть в работе не позволило мне так быстро сдаться. Кроме того, что я должен был кормить свою семью, мне очень хотелось помочь этим мальчишкам, поддержать их и как-то скрасить их жизнь, полную недоверия и разочарований. Осознание того, что каждый из этих мальчиков – бесценный мир, давало мне силы справляться со всеми трудностями.
Вы даже не представляете, какая битва мне предстояла!
В один из особенно тяжелых дней, когда силы были на исходе, я сидел, тупо глядя перед собой, и перебирал все возможные способы достучаться до сердец моих воспитанников. И вдруг меня осенило: комплименты! Все мы падки на лесть, если говорить откровенно, и всем нам не хватает слов поддержки. Вскоре я уже сидел в рабочем кресле и с невероятной скоростью перебирал в уме различные проекты, которые помогли бы мне реализовать эту идею.
На следующий день я заходил в общежитие, вооруженный стопкой бумаги, с лица же не сходила загадочная улыбка.
«Друзья мои, сегодня вам не придется открывать учебники и тетради! – немедленно обрадовал я своих подопечных. – Мы не будем учиться, да и домашняя работа подождет». Мое заявление было встречено молчанием – такого от меня никто не ожидал. Даже Йоси и Ици – как правило, зачинщики любого скандала – поднялись со своих мест и присоединились к остальным мальчикам, сгрудившимся вокруг меня.
На стол я выложил очки с розовыми стеклами, стопку бумаги и пачку карандашей. «У всех вас, дорогие мальчики, есть замечательные качества. В этом я уверен на все сто процентов, однако в повседневной жизни у нас часто не хватает времени подумать и осознать все эти прекрасные качества, которые бывают порой скрыты глубоко внутри. Вот я и подумал, что сегодняшний день прекрасно для этого подойдет. Все, что нужно – это пара розовых очков, чтобы легче было увидеть хорошее».
Сразу после этого удивленные мальчики взяли по карандашу и листу бумаги. Их заданием было описать самые лучшие и самые яркие качества каждого мальчика в группе. Надо сказать, что все без исключения отнеслись к заданию со всей ответственностью. Даже Мойши, который обычно не участвовал в групповых занятиях, сидел за столом, как самый прилежный ученик, и заполнял строчку за строчкой, вписывая лучшие качества своих друзей.
К концу вечера я получил двадцать два листа бумаги, исписанных от края до края. Уходя, я пообещал мальчикам, что вторая часть проекта состоится на следующий день.
Поздно ночью я сидел в салоне своей квартиры, весь обложенный бумагами. Для каждого ученика я завел блокнот, написал имя мальчика на первой странице, и самым аккуратным почерком заполнил страницы теми хорошими словами, которые друзья написали про него. Комплимент шел за комплиментом, и блокноты заполнялись страничка за страничкой. Это занятие настолько меня вдохновляло, что я не чувствовал ни усталости, ни того, что время пойти спать давно прошло.
Когда я зашел в общежитие на следующий вечер, мальчики окружили меня с возгласами: «Раби Эли! Раби Эли! Вы обещали, что сегодня мы будем опять играть в комплименты!»
«Раз так сказал – придется выполнять обещание!» – ответил я с улыбкой, затем открыл портфель и начал вынимать оттуда блокноты. Я вручил каждому из учеников его блокнот, и комната наполнилась улыбками. Мое предположение оказалось верным: добрые слова были бальзамом для их истерзанных душ. «На самом деле? – услышал я шепот одного из них. – Я и не представлял, что кому-то есть дело до меня». «Я даже не думал, что кто-то в нашем интернате хорошо думает про меня…» Если мне и нужно было какое-то доказательство чудодейственной силы добрых слов, в эти моменты я получил его во всей полноте.
И на этом все не закончилось, потому что ситуация в моей группе с того дня полностью изменилась. Как будто растаял какой-то лед, и колкость моих подопечных, служившая им защитой от разочарований, исчезла, как больше не нужная, а тропинка, которую я проложил к их сердцам, понемногу превращалась в широкую дорогу.
Шли годы, и я приобрел определенное имя и вес в области воспитания «трудных подростков». В каком бы месте мне ни приходилось работать, неизменным началом любого учебного года была моя «игра в комплименты». Кто-то назовет это одним из «фокусов», но факт остается фактом: незамысловатые слова поддержки и похвалы меняли мир для этих мальчиков.
В один из ненастных зимних вечеров меня пригласил в свой кабинет директор интерната. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего, и ему пришлось несколько раз прокашляться, прежде чем он смог сказать, зачем меня позвал: «Кхм…. Это Рафи… Он же был вашим учеником в первый год работы в нашем заведении, вы припоминаете?»
Конечно, я помнил Рафи, да и как я мог его забыть? Он был сиротой, совершенно не помнил своей матери, а его далекий от религии, да и вообще от относительно прямой дороги в жизни отец не нашел в себе сил самому воспитывать сына. Рафи скитался от одной приемной семьи к другой, и нигде не мог почувствовать себя дома. Он был очень способным и одаренным, но выражение грустных темно-карих глаз выдавало скрытую глубоко внутри боль. Кажется, годы, проведенные в интернате, были началом лучшей жизни для Рафи.
Прежде он был ребенком, проводившим дни в ожидании очередной приемной семьи, и по-настоящему своим мог назвать только зеленый чемодан, который купил для него один из социальных работников. Рафи никогда не знал, когда в следующий раз ему придется вытащить этот чемодан из-под кровати и отправиться в очередную приемную семью. Да и то, вероятно, ненадолго, потому что через короткое время, скорее всего, и эта приемная семья не сможет его содержать. В интернате же он изменился, наконец почувствовав себя частью семьи, состоящей из таких, как он, неприкаянных, но близких ему по духу несчастных мальчишек.
Между тем, выражение лица директора не предвещало ничего хорошего. «Рафи пострадал в серьезной дорожной аварии, – сказал мой начальник, – он в отделении интенсивной терапии, сильно повреждена голова, и он уже перенес несколько операций».
В моей памяти Рафаэль был высоким, статным, лицо обрамляли темно-каштановые пейсы, которые закручивались приятными локонами, и эти глубокие карие глаза… Как бы я ни силился, никак не получалось представить его на больничной койке, подключенным к множеству аппаратов и трубок.
«У Рафи двое маленьких детей. Община делает все для того, чтобы он вернулся к жизни, соседи и приятели по колелю установили дежурства и никогда не оставляют его одного в палате. Они учат Гемару у его кровати, поют, играют, рассказывают истории, просто говорят с ним… Они считают, что ты тоже должен прийти».
Мужчина, сидящий у кровати больного, казался просто сломленным горем. Отец Рафаэля? Но и он догадался, кто я: «Ах, рав Эли, помнится мне, Рафи всегда рассказывал о вас, когда приезжал на Шаббат», – сказал он, и глаза его начали наполняться слезами. Я кивнул. Да и что можно было ответить? Какими словами можно было выразить общее горе?
Я взял стул и сел рядом с кроватью Рафи. Мне никогда не приходилось быть так близко от пациента, находившегося в столь тяжелом состоянии. А еще меня мучила мысль о том, что молодая женщина и двое малышей пребывают в отчаянии, и молятся только о том, чтобы их муж и папа побыстрее вернулся домой.
«У меня есть кое-что для вас, – отец вдруг поднял на меня глаза, а затем наклонился к ночному столику у кровати. – Мы нашли это в кармане пиджака Рафи после аварии. Я заметил вашу подпись на бумагах».
Он вытащил из ящика два пожелтевших листочка, с явными признаками потертости на сгибах. Я пришел в замешательство. Это были те самые листочки с комплиментами его друзей, написанные в интернате много лет назад! «Большое спасибо вам, рав Эли, за то, что вы сделали тогда, – сказал отец Рафаэля, пожимая безжизненную руку сына. – Вы видите, что Рафи хранил эти листочки в нагрудном кармане, как самое большое сокровище!»
И отец вложил листочки в слабую руку сына.
В этот момент занавеска рядом с кроватью зашевелилась, и перед моими глазами предстали еще две знакомые фигуры – Мойши и Ици, старые друзья Рафи по интернату, которые пришли его навестить.
«Шалом алейхем, реб Элия», – сказали они, пожимая по очереди мою руку. Особенно рад я был увидеть Ици, чье прошлое имело мало общего с Торой. В начале нашего общего пути очень трудно было поверить в то, что он все-таки примет те ценности, которые мы прививали своим воспитанникам.
Глаза Ици остановились на сложенных листочках: «Вы не поверите, но я тоже с любовью храню эти страницы! – сказал он, смущенно улыбаясь. – Они лежат в верхнем ящике комода у меня в спальне, и это как батарейка, которая заряжает меня энергией и дает силы жить дальше!»
«А я свои листочки постоянно ношу в бумажнике! – добавил Мойши. – Кажется, каждый из нас сохранил эти листы. И нам не надоедает перечитывать их – ведь оттуда мы черпаем свои силы!»
Когда пришло мое время уходить, сложенные листы все еще были в руке у Рафи. Я попрощался и пообещал его отцу прийти еще раз. И мне показалось, что я заметил какое-то движение глаз Рафи, но я списал это на свое излишне разыгравшееся воображение.
К концу недели Рафи вышел из комы. Все отделение было в крайнем воодушевлении, даже самые скептически настроенные доктора были полны радости.
Новость распространилась быстро, и все взрослые и дети, молившиеся о выздоровлении Рафи, говорили о свершившемся чуде. С помощью Всевышнего, доктора считали, что у Рафи хорошие шансы на полную реабилитацию. Мы все понимали, что впереди его ждет длинный и непростой путь, но это была дорога к долгой и счастливой жизни.
Два пожелтевших листка из кармана пиджака Рафи сопровождали его в этом нелегком пути. Они всегда поддерживали его, и будут продолжать поддерживать всю его жизнь.
Перевод А. Швальб , по материалам издания «Мишмерет а-Шалом»
