В кругу великих — Часть 2 — Рав из Бриска — 2 глава

Дата: | Автор материала: Рав Шломо Лоренц

1728

РАВ ИЗ БРИСКА

Глава вторая

МНЕНИЕ ТОРЫ

Тринадцать (свитков) Торы написал Моше. Двенадцать предназначались для двенадцати колен[1], а один – для колена Леви: в случае, если одно из остальных колен пожелает устранить что-то из сказанного в Торе, колено Леви достанет свой свиток Торы и исправит по нему (Ялкут Шимони, Везот а-браха, 903).

Весь Израиль принял от Моше, нашего учителя, книгу Торы и переписывал свиток, храня верность оригиналу, и так – из поколения в поколение; у каждого колена был свой образец свитка Торы. Но при всем этом невозможно опираться только на эту традицию. Нужно знать, кто они – люди, ответственные за Тору[2]. Не раз случалось, что люди, движимые самыми разными побуждениями, не останавливались перед тем, чтобы искажать Тору, внося в нее свои собственные толкования. Мы нуждаемся в колене левитов, которое во все времена несло обязанность хранения Торы; это – колено, о котором сказано «Ибо блюдут они (левиты) учение Твое и завет Твой бережно хранят» (Дварим, 33:9). Его свиток Торы служит залогом того, что во всех поколениях найдется тот, кто будет хранить ее в чистоте.

Большой мудрец Торы раби Арье Зеев Гурвич сказал, что рав из Бриска был этим свитком Торы в нашем поколении. Тот, кто хотел узнать мнение Торы, истинное во всех отношениях, мог сделать лишь одно: обратиться к нашему учителю, великому мудрецу Торы р. Ицхаку Зееву. Он был «тем, кого боятся», – стоящим как скала на пути всех извращающих Тору, всех шатающихся под напором ветров эпохи, и он не отклонялся даже в самом малом от завещанного нам традицией. Он был тем самым «тринадцатым свитком Торы».

Главный раввинат не будет руководить

Как известно, наш учитель всеми средствами пытался оспаривать и ограничивать полномочия Главного раввината, влияние которого на религиозное общество в первые годы после образования государства было сильным и решающим, – до такой степени, что даже большие раввины видели в нем высший авторитет. Неприятие этого учреждения со стороны нашего учителя не было связано с личностью Главного раввина. Он видел вред в самом факте существования упомянутого учреждения и потому сопротивлялся всему, что могло привести к усилению его авторитета и власти.

В 5701 (1941) г., после того, как учащимся ешивы «Мир» удалось, милостью Небес, бежать из Польши и добраться до города Кобэ в Японии, возник вопрос, в какой день они должны соблюдать субботу и когда наступает для них пост Йом Кипур: с 18-часовым запозданием по сравнению с наступлением соответствующего дня в земле Израиля, – или же, напротив, с 6-часовым опережением. Этот вопрос был особенно актуальным в отношении приближающегося Йом Кипура, – ведь невозможно устрожить (как обычно делают в случае сомнения) и поститься в течение двух дней, поскольку это опасно для жизни.

Духовный руководитель ешивы, большой мудрец Торы р. Й. Левинштейн и другие раввины послали телеграмму главе ешивы, большому мудрецу Торы р. Элиэзеру Йеуде Финкелю, который был в Иерусалиме, и он передал этот вопрос для решения нашему учителю Хазон Ишу.

Как известно, Хазон Иш принял ясное и однозначное решение: принимать субботу и Йом Кипур с 18-часовым запозданием по сравнению с временем их наступления в земле Израиля. Свое решение он объявил в телеграмме, посланной в канун Йом Кипура, в следующих словах: «Дорогие братья, ешьте в среду и соблюдайте пост Йом Кипур в четверг, и ничего не опасайтесь» (Ковец игрот, ч. 2, 167; см. также Контрес йуд-хет шаот в книге Хазон Иш, Орах хаим, 64).

Мнение нашего учителя рава из Бриска было таким же, как и у Хазон Иша; он опирался на мнение своего отца, великого мудреца Торы р. Хаима, и мнение судьи из Бриска, раби Симхи Зелига Ригера. Однако, когда Хазон Иш попросил его поставить свою подпись рядом с его подписью на телеграмме, тот отказался – по той причине, что телеграмму отправляли во вторник, в канун Йом Кипура, и было опасение, что она будет доставлена только вечером, после того, как люди уже примут на себя пост; они уже не согласятся прервать его и будут поститься два дня, подвергая себя опасности.

Один из важных раввинов, занимавшихся этим вопросом, направил запрос Главному раввину, большому мудрецу Торы р. И. А. Герцогу. Наш учитель был чрезвычайно недоволен этим поступком того раввина, который был одним из постоянных посетителей его дома. По мнению нашего учителя, нельзя было направлять подобный вопрос в Главный раввинат.

Когда тот раввин услышал, что наш учитель недоволен им, он сразу же пришел к нему и спросил, в чем состоят претензии к нему. Тот ответил ему: «Есть у меня претензия; есть у меня недовольство, и я очень сердит на Вас!»

Тот раввин был ошеломлен; он спросил: «Что я сделал? В чем причина столь сильного гнева?»

Наш учитель ответил ему: «В недельной главе Торы Ваешев (Берешит, 40:9 – 10) сказано: «И рассказал начальник виночерпиев свой сон Йосефу, и сказал ему: во сне моем (вижу я) виноградную лозу передо мной. А на лозе три ветки; и она как будто зацвела; на ней появились почки, и созрели в гроздьях ее ягоды»». В Гемаре (Хулин, 92а) по поводу этого стиха сказано следующее:

Ученики школы раби Элиэзера сказали: «лоза» это (весь) мир, «три ветки» – это Авраам, Ицхак и Яаков; «и она как будто зацвела; на ней появились почки» – это праматери; «созрели в гроздьях ее ягоды» – это родоначальники (двенадцати) колен.

Сказал им раби Йеошуа: …«лоза» – это Тора; «три ветки» – это Моше, Аарон и Мирьям; «и она как будто зацвела, на ней появились почки» – это Сангедрин; «созрели в гроздьях ее ягоды» – это праведники, которые в каждом поколении.

Сказал рабан Гамлиэль: Все еще мы нуждаемся (в слове, которое скажет) Модаи… Раби Элазар а-Модаи говорит: «лоза» – это Иерусалим; «три ветки» – это Храм, царь и первосвященник; «и она как будто зацвела, на ней появились почки» – это молодые священнослужители; «созрели в гроздьях ее ягоды» – это возлияние (вина на жертвенник).

И далее наш учитель сказал: «В следующем стихе сказано: «И взял я ягоды, и выжал их в чашу фараона, и подал чашу в руку фараона» (там, 40:11)».

Это означает, – сказал наш учитель, – что начальник виночерпиев видел во сне, что он берет Авраама, Ицхака и Яакова, праматерей и родоначальников колен; Моше, Аарона и Мирьям; Сангедрин и праведников, которые во всех поколениях; Иерусалим, Храм, царя, первосвященника, молодых священнослужителей и возлияние вина на жертвенник, – и все это, все, что включается в «три ветки», он выжимает и передает в руки фараона… Власть над всем народом Израиля он передает в его руки…

– То, что ты сделал, – сказал наш учитель тому раввину, – не менее страшно, чем то, что видел во сне начальник виночерпиев. Верно, ты направил этот вопрос человеку, который является большим мудрецом Торы… но нельзя возводить на царский трон официальный раввинат, делая его тем, кто будет давать указания в сфере законов Торы всему Израилю, в том числе и ученикам наших ешив.

Как выбраться из грязи?

Как только этому раввину стало ясно, насколько сурово наш учитель осуждает сделанное им, он сказал, что хочет исправить это, и спросил, что он должен теперь делать.

Наш учитель ответил ему следующим рассказом.

В одном местечке разорился местный богач; лишившись средств существования, он решил сделаться извозчиком. На те небольшие деньги, которые у него остались, он купил повозку и двух лошадей. Когда об этом услышали другие извозчики этого местечка, они заволновались: их пропитание и без того такое скудное – и вот появляется еще один конкурент, грозящий урезать даже то немногое, что у них еще есть! Они собрались на совет: что им предпринять, чтобы помешать бывшему богачу стать им соперником в борьбе за пропитание?

Встал самый старый из всей их компании и сказал: «Не бойтесь! Я позабочусь о том, чтобы он не стал извозчиком!»

Этот старейшина извозного промысла отправился к бывшему богачу и сказал ему: «Я слышал, что ты сделался извозчиком». Тот ответил: «Это верно. К моему великому сожалению, я разорился и нуждаюсь в заработке. Я не только решил стать извозчиком, но уже купил себе повозку и двух лошадей и хочу начать мою новую работу уже на этой неделе».

И тот старейшина сказал ему: «Известно ли тебе, какая ответственность возлагается на извозчика? Готов ли ты взять на себя столь большую ответственность?»

Бывший богач удивился: «О какой ответственности ты говоришь?»

– Представь себе, – ответил ему старейшина, – ты везешь в своей повозке людей, и посреди ночи она въезжает в грязь! И это в лесу, темной ночью, когда вокруг дикие звери, – и твоя повозка там застряла! Ведь ты навлекаешь на своих пассажиров страшную опасность! Разве ты не понимаешь, какую ответственность берешь на себя?

Бывший богач выслушал все это и сказал: «Я не понимаю, в чем проблема. Я купил кнут, и если повозка застрянет в грязи, буду бить им лошадей! Они сделают усилие и вытащат повозку из грязи!»

– Правильно, – сказал старейшина, – но кнут поможет только в том случае, если грязь не будет глубокой. Что ты будешь делать, если грязь будет глубже и у лошадей не достанет сил выбраться из нее, даже если ты будешь стегать их кнутом?

– Я – человек сильный, – ответил бывший богач старейшине, – и у меня крепкие плечи! Я налягу плечом на повозку и буду стегать лошадей кнутом, пока общими усилиями не вытащим повозку из грязи!

– А если грязь будет еще глубже?

– Тогда я попрошу пассажиров сойти с повозки, – ответил бывший богач, – и мы все вместе будем толкать пустую повозку! И так, общими силами, вместе с лошадьми, мы наверняка сумеем вытащить ее из грязи!

– А что ты станешь делать, если грязь будет еще глубже? И ты со своим кнутом, со всеми твоими силами и силами лошадей, даже после того, как ты заставишь всех пассажирам сойти с повозки, все же не сможешь вытащить ее из грязи? Ты останешься там на всю ночь – в лесу, во тьме, среди хищных зверей! Разве ты не понимаешь, что попадешь в ситуацию, опасную для жизни? Да где же твоя ответственность? Как ты мог избрать для себя профессию, которая самым настоящим образом связана с опасностью для жизни?

Бывший богач растерялся и не знал, что отвечать. Он долго размышлял – и в конце концов сказал: «В такой ситуации я действительно не знаю, что делать. Напротив – научи меня ты, старейшина извозного промысла, что следует делать в подобном случае».

– Я готов открыть тебе, что нужно делать, – ответил ему тот, – но только при условии, что ты поклянешься мне, что не будешь извозчиком.

Бывший богач подумал: «А ведь этот старейшина прав. Мне нельзя быть извозчиком, потому что в этом деле есть много опасностей, о которых я не думал раньше». Любопытство тоже склонило его к согласию, и он поклялся, что не будет извозчиком.

– Сейчас я открою тебе, что нужно делать, – сказал ему старейшина извозного промысла. – Если ты влез в такую грязь, то действительно сделать ничего нельзя. Но хороший извозчик в такую грязь не влезет…

Такую историю рассказал наш учитель тому раввину, который был из числа постоянных посетителей его дома, и завершил свои слова так: «Хороший извозчик не влезет в такую грязь, но после того, как ты влез, – нет у меня для тебя совета. Того, что сделано, не вернуть; тебе уже не выбраться из этой грязи…»

Сопротивление присоединению «Поалей Агудат Исраэль»

В нашем учителе уживались вместе безграничный страх перед вынесением решений в сфере законов Торы[3] и ясность мысли, не оставлявшая места для сомнений. Когда у него созревало решение, то не было в рассматриваемом деле никаких сомнений.

Незадолго до того, как была созвана Четвертая большая конференция «Агудат Исраэль» (первая в земле Израиля) в 5714 (1954) г., возник вопрос, не следует ли приобщить к ее работе организацию «Поалей Агудат Исраэль». Точка зрения нашего учителя была ясной и категорической: не следует давать членам этой организации возможность участвовать в конференции. Он сказал мне, что если они окажутся там, то он запрещает участвовать в ней.

Его решительность в этом деле казалась мне удивительной, и он, как видно, почувствовал это. Он обратился ко мне и сказал: расскажу тебе историю, имеющую отношение к моему отцу.

Как известно, великий мудрец Торы р. Хаим в свое время объявил движение «Мизрахи» не соответствующим принципам Торы и даже резко выступил против него. Несколько раввинов из числа тех, которые поддерживали это движение, обратились к нему с таким вопросом: «Всем известно, что Вы принадлежите к тем, которые боятся давать указания в сфере законов Торы. И если в легких вопросах, таких, как «яйцо с молочным блюдом»[4], Вы по этой причине не выносите решений, то как же в деле, касающемся десятков и сотен тысяч религиозных евреев, во главе которых – духовные руководители (хасидов) и важные раввины, Вы принимаете решение самым определенным и решительным образом?»

Раби Хаим ответил им: «В этом (в той решительности, о которой вы говорите) все и дело! Вы видите, что когда у меня есть сомнение, даже самое малое, я не принимаю решений. И потому, если я решил, что движение «Мизрахи» не соответствует принципам Торы, это означает, что по этому поводу у меня нет ни малейшего сомнения…»

– Также и я, – сказал мне наш учитель, – повторяю сейчас те же самые слова. Ты ведь знаешь, что я тоже отношусь к тем, которые боятся выносить решения в сфере законов Торы, и если я сейчас выношу именно такое решение – можешь быть уверен, что у меня нет в нем ни малейших сомнений…

Наш учитель попросил меня, чтобы я публично огласил его точку зрения. Обычно он хотел, чтобы я оглашал его точку зрения без упоминания его имени. Я сказал ему, что в данном случае смогу огласить его мнение только в том случае, если получу разрешение говорить от его имени, – по той причине, что слова, которые должны быть сказаны, сами по себе непонятны людям и не будут приняты в обществе. Наш учитель ответил: «Ты можешь послать ко мне любого, и я повторю ему эти слова», – несмотря на то, что он совершенно не был заинтересован в многочисленных визитерах. И действительно, по этому вопросу многие приходили к нему, чтобы узнать его мнение, и он повторял им те же слова, которые сказал мне.

«Никогда не стану оспаривать мнение рава из Бриска»

Деятели «Поалей Агудат Исраэль», между тем, не соглашались принимать участие в той конференции, если не будут удовлетворены выдвинутые ими условия. Совет выдающихся мудрецов Торы собрался в полном составе, чтобы обсудить этот вопрос. В середине совещания прибыл великий мудрец Торы р. Аарон Котляр – прямо из аэропорта. Когда он услышал, какая тема обсуждается, он поднялся и произнес пламенную речь, и среди прочего говорил о праве деятелей «Поалей Агудат Исраэль» участвовать в работе конференции; он говорил, что мы обязаны уступать им и приближать их.

В ходе его речи, после того, как он уже высказал свою позицию, я послал ему записку, в которой написал, что прошу у него прощения, но вместе с тем обязан сообщить ему, что наш учитель – против сказанного им. Когда р. Аарон прочитал эту записку, он прервал свою вдохновенную речь на середине и попросил объявить перерыв.

Мы вышли в боковую комнату, вместе с главой ешивы «Мир», моим учителем, великим знатоком Торы р. Э. Й. Финкелем, и я пересказал им все, что слышал от нашего учителя. Я добавил, что не знаю, как мне следует вести себя в этой ситуации: с одной стороны, я – представитель Совета выдающихся мудрецов Торы и должен действовать в соответствии с его решениями, а с другой стороны – мне известна точка зрения нашего учителя, а я всегда поступал согласно его указаниям.

Рав Аарон ответил мне такими словами: «Между равом из Бриска и мной не может быть споров. То, что он говорит, – свято; закон устанавливается по его мнению. Но я не могу принять эти слова от Вас; я должен услышать их от него». Он вернулся на заседание Совета и попросил объявить перерыв на час. Мы отправились вместе в дом нашего учителя, и р. Аарон пересказал то, что слышал от меня. Наш учитель сказал ему: «Совершенно верно! Можно полагаться на р. Шломо; он способен повторять сказанное мной абсолютно точно. Мое мнение именно таково (как он изложил его), и нет у меня в этом вопросе ни тени сомнения!»

Выслушав это, р. А. Котляр вернулся на конференцию, продолжавшую свою работу. Не пытаясь ограждать и щадить свою честь, он вновь выступил с пламенной речью – против участия «Поалей Агудат Исраэль» в конференции, и соответствующее решение действительно было принято.

«Это написано в Десяти заповедях!»

Один рав из Соединенных Штатов спросил нашего учителя, где он нашел в Торе запрет на «национальную службу».

– Действительно, в книге Шульхан арух и в (комментарии) Беер эйтев этого закона нет, – ответил ему наш учитель, – он написан в Десяти заповедях!

Дурно отзываться о мудреце Торы накануне Йом Кипура?!

В нижеследующем рассказе я хочу показать, до какой степени наш учитель остерегался взглядов, не соответствующих чистому мнению Торы, и особенно тогда, когда сталкивался с подобными взглядами у знатоков Торы. По этой причине он, не колеблясь, говорил со мной о недостатках в мировоззрении определенных людей и даже не просил хранить содержание этих бесед в тайне.

Однажды в канун Йом Кипура я шел с нашим учителем в похоронной процессии; хоронили одного большого и уважаемого человека. И пока мы шли, провожая его, наш учитель сказал мне, что некоторые вещи в мировоззрении умершего были неверными. Он разъяснил мне, что это за вещи и что именно было в них ошибочным.

Я был удивлен. Ведь во время проводов умершего принято говорить о нем хорошее! И если наш учитель счел нужным участвовать в похоронах этого человека в канун Йом Кипура, ясно, что он уважает его; почему же тогда он говорит о его отрицательных сторонах, да еще в такой день – канун Йом Кипура?

Поскольку я получил от нашего учителя разрешение спрашивать обо всем, что мне непонятно, я набрался храбрости, – хотя задать такой вопрос было совсем не просто, – и спросил его обо всем этом.

Наш учитель внимательно выслушал вопрос, что само по себе означало согласие с ним, и сказал мне: «Ты спрашиваешь по существу. Наверняка ты хочешь сказать, что, как кажется, сказанное мной – это лашон а-ра (злоязычие). Более того, я говорю об умершем в тот час, когда мы провожаем его в последний путь, и все это – в канун Йом Кипура. Хорошо, что ты спрашиваешь; однако следует знать, что разрешено и что запрещено согласно законам лашон а-ра.

Когда кто-нибудь хочет основать совместное дело с другим человеком и спрашивает твоего совета, стоит ли вести с ним дела, а тебе известно, что тот человек способен обмануть его даже на пять лир (небольшую сумму), – нет сомнения, что, согласно закону, не только можно, но ты даже обязан рассказать правду. Это ясно; и если ты не скажешь, что опасаешься обмана со стороны того человека, то поступишь вопреки закону.

Если так обстоит дело, когда речь идет об ущербе в пять лир, то тем более есть обязанность открыть истину относительно неверных взглядов тому, кто может потерпеть от них ущерб, – ведь это ущерб, который невозможно измерить. И если это так, когда речь идет об ущербе, угрожающем обычному человеку, то тем более следует открыть истину тому, кто является общественным деятелем, который может (даже сам того не подозревая) способствовать тому, что вред будет нанесен многим. И поскольку ты – общественный деятель, я обязан сообщить тебе сейчас, что хотя умерший и был большим знатоком Торы, в его взглядах было то, что является для нас неприемлемым.

А в ответ на твой вопрос о том, почему именно сейчас, когда мы провожаем умершего в последний путь, да еще в канун Йом Кипура, я стал говорить обо всех этих вещах, – скажу тебе: именно поэтому.

Законы лашон а-ра очень сложны и тяжелы, и когда есть разрешение говорить вещи, подпадающие под определение лашон а-ра, человек должен спросить самого себя, действительно ли им руководит только желание спасти товарища от ущерба, или же, быть может, оно состоит в том, чтобы заодно с этим просто сказать дурное о ближнем. Если человек подозревает себя в том, что он не чист от всех посторонних побуждений, то ему запрещено говорить правду, даже если в этом есть необходимость.

Пока мы шли, провожая умершего, в канун Йом Кипура, я взвешивал это и пришел к выводу, что в такой ситуации и в такой день даже у меня[5], рава из Бриска, нет причины подозревать себя в том, что, быть может, у меня есть какое-то (иное) побуждение плохо говорить о ближнем (помимо намерения предотвратить вред), и потому я решил сообщить тебе о нем нечто такое, о чем ты должен знать».

Из этой истории мы должны усвоить также и следующее: наш учитель отказывался от тысячи разрешенных вещей ради того, чтобы не нарушить один запрет. Но он не делал этого без разбора. Все шаги его были вымерены и взвешены на весах закона Торы, с особой, свойственной ему ясностью мысли: действительно ли в данном случае уместно устрожать или, быть может, это окажется «устрожением, ведущим к облегчению», о котором сказано в покаянной молитве Видуй, автор которой – рабену Нисим Гаон: «В том, что Ты облегчил, я устрожал».

«Кроме того, что я – раввин, я еще и еврей»

Однажды наш учитель сказал мне: «Врачи забывают, что наука – для человека, а не человек – для науки. Они, как правило, видят в больном человеке только объект – источник обогащения их познаний. Они, конечно, обманывают себя мыслью о том, что их исследования, в конечном счете, приносят пользу людям, однако в большинстве своем не достигают этой цели».

Однажды, в период своей болезни, наш учитель рассказал одному из врачей, лечивших его, что в то время, когда он был раввином в Бриске, его спрашивали: как возможно, что он так отдаляется от сионистов и людей, состоящих в движении «Мизрахи»? Ведь он – раввин всей еврейской общины, и тем, что он отстраняет от себя сионистов, он превращает себя в раввина лишь одной ограниченной группы людей!

– Я ответил им, – сказал наш учитель, – что в том, что касается «правил, которым должен следовать раввин», они, несомненно, правы: во всем, что связано с моей должностью, я должен быть раввином всей общины Бриска. Но что же мне делать, если, вдобавок к тому, что я – раввин, я еще и еврей, и как еврей не могу вести себя иначе, чем так, как должен вести себя еврей?!

В ходе этого разговора наш учитель обернулся к врачу и сказал: «Я хотел бы знать, действительно ли Вы, помимо того, что Вы врач, Вы еще и человек. Ибо если это не так, то я не хочу, чтобы Вы были моим врачом».

Там же, где его величие, – там и скромность его[6]

Решительность и напористость нашего учителя не пребывали в противоречии с его великой скромностью. В истории, которую я намерен сейчас рассказать, оба эти качества проявляются одновременно.

В период его борьбы против строительства здания «Эйхаль Шломо» (которое должно было служить резиденцией Главного раввината)[7] министр по делам религий р. Фишман-Маймон опубликовал гневную статью в газете «А-цофе», в которой были грубо задеты честь и достоинство нашего учителя. Община харедим бурлила. Такого тяжкого оскорбления в земле Израиля ей никогда еще не наносили.

Мне припоминается, что в тот день ко мне пришли большой мудрец Торы р. Ш. Швадрон и р. Х. Ш. Карелиц и сказали, что они прибыли прямо с собрания бней Тора, на котором было решено выступить на борьбу за честь Торы и разъяснить общественности, кто он – наставник всех евреев, великий мудрец Торы из Бриска, на честь и достоинство которого посягнул р. Фишман-Маймон. Все это должно делаться путем повсеместной организации больших собраний, распространения печатных материалов и других мероприятий. И поскольку они видят, что наиболее соответствующая задачам и способная решить их организационная структура – это учреждения «Цеирей Агудат Исраэль», они просят, чтобы я лично возглавил исполнение намеченного дела, чтобы обеспечить его успех.

Я сказал им, что я солидарен с принятыми решениями и сам уже обдумывал подобные действия. Я добавил к этому, что постараюсь освободиться от всех остальных моих занятий, чтобы полностью отдаться этому важному делу, но прежде всего мне нужно сделать одну вещь. Я сообщил этим двум уважаемым посланникам, что наш учитель просил меня, чтобы я не делал ничего такого, что имеет к нему отношение, даже самого лучшего, без его согласия, и с тех пор я со всей тщательностью исполняю эту его просьбу. Поэтому я обязан сообщить ему о том, что мы, члены организации «Цеирей Агудат Исраэль» и бней Тора, приступаем вместе к осуществлению акции протеста.

Услышав мои слова, р. Ш. Швадрон и р. Х. Ш. Карелиц сказали, что они сомневаются в том, что в таком деле, касающемся чести и достоинства нашего учителя, с ним можно советоваться. Но я сказал, что у меня нет иной возможности действовать и я чувствую себя обязанным подчиняться его указаниям.

Я пошел к нашему учителю и рассказал обо всем этом деле. Он выслушал и сказал: «Очень хорошо, что ты пришел, и очень хорошо, что ты исполняешь мои просьбы. Слушай внимательно то, что я говорю тебе: не пошевели даже пальцем (в этом деле)! Не пытайтесь делать ради моей чести абсолютно ничего!»

Я сказал ему, что, как мне кажется, в этом деле я не должен подчиняться и исполнять то, о чем он просит. Есть ясный закон в книге Шульхан арух (Йоре дэа, 243, п. 9), который гласит: «Если его (мудреца Торы) оскорбили публично, ему запрещается прощать посягательство на свою честь» (см. там все сказанное на эту тему). Перед тем, как идти к нашему учителю, я проработал эту тему много раз, и, излагая ему мой вопрос, точно цитировал сказанное в книге.

Наш учитель ответил с улыбкой и сказал: «Раби Шломо, прочитай еще раз написанное там, в Шульхан Арухе». Я сделал это. – Ты цитируешь точно, – сказал он и добавил с улыбкой. – Может быть, ты сможешь процитировать и то, что пишет Рамо в 7-м параграфе? И что пишут другие мудрецы, устанавливающие закон?

– Этого я не знаю – сказал я.

Наш учитель вновь улыбнулся и сказал: «Рамо говорит, что в наше время нет (достойного особого статуса) мудреца Торы (на которого распространяется упомянутый выше закон)[8], и то же самое сказано у других законоучителей».

Наш учитель вновь попросил, чтобы не было никакой реакции (на ту оскорбительную публикацию), и добавил: «Можно ожидать, что авторы материалов газеты «А-модия»[9] захотят отреагировать на эту оскорбительную публикацию. Потребуй от них от моего имени, чтобы они не делали этого. Я понимаю, – сказал наш учитель, – что в газету поступит множество протестов (и так это действительно было). Попроси у них от моего имени, чтобы они не публиковали ни одного протеста. Нужно перейти к обычным делам, как будто ничего не случилось».

На тот самый день или на следующий день в Совете ешив было созвано расширенное собрание с участием всех глав ешив под председательством большого мудреца Торы р. Й. Абрамского. На этом заседании было решено, что, поскольку оскорбление нанесено великому мудрецу поколения, светочу Израиля, нельзя игнорировать это и нужно отреагировать. Рав Ш. Швадрон и р. Х. Ш. Карелиц передали главам ешив слова, которые я слышал от нашего учителя, но вопреки этому они единогласно решили, что по данному вопросу не следует принимать его мнение, поскольку оно – плод его великой скромности, и потому не следует считаться с ним.

После собрания в Совете ешив ко мне вновь пришли посланники и просили, чтобы я взял на себя организацию протеста против посягательства на честь нашего учителя. У меня не было другого выхода, кроме того, чтобы принять на себя исполнение решения глав ешив.

Однако, при всем этом, я решил сообщить о происходящем нашему учителю. Я пришел к нему и рассказал о решении, принятом в Совете ешив согласно мнению всех глав ешив, и сказал, что я чувствую, что на этот раз у меня не было иного выбора, кроме того, чтобы подчиниться им.

Наш учитель вновь заговорил и просто упрашивал меня: «Не считайся с тем, что решили в Совете ешив! Они действительно приняли такое решение, которое должны были принять, но я говорю тебе и прошу о том, чтобы не было никакой реакции! И если ты послушаешься меня – обещаю тебе, что тебе будет хорошо!»

После столь ясной и определенной просьбы и после того, как наш учитель так упрашивал и настаивал на своем, я, разумеется, действовал в соответствии с его просьбой и позаботился о том, чтобы не было никакой реакции. Уже написанные статьи были отправлены в архив; острые протесты от имени разных учреждений мира Торы, поступавшие в редакцию газеты сотнями, не вышли в свет, – все произошло так, как желал того наш учитель.

Я, однако, все еще был не в ладу с самим собой. С одной стороны – ясная и однозначная просьба нашего учителя не предпринимать никаких действий, а с другой стороны – весь мир Торы и руководители ешив под руководством большого мудреца Торы р. Й. Абрамского настоятельно требуют проведения акций протеста. Как я должен вести себя в столь сложной ситуации?!

Я решил спросить об этом великого мудреца Торы из Чебина. Я пришел к нему и изложил перед ним все мои сомнения. Сказал ему, что я ничего не делаю без согласия нашего учителя, – но, с другой стороны, речь идет о его чести и о единодушном мнении всех глав ешив.

Великий мудрец из Чебина ответил мне: «Если бы это дело касалось лично меня, я вел бы себя согласно мнению нашего учителя и просил бы не реагировать. Но при этом я не могу ответить на твой вопрос, так как речь идет о великом мудреце поколения, и, возможно, в этом случае следует вести себя иначе!»

По прошествии времени я рассказал об этой беседе нашему учителю. Я сказал ему, что спросил мнение великого мудреца из Чебина, и передал полученный от него ответ. Наш учитель с удовлетворением принял этот ответ и сказал: «Великий мудрец из Чебина – это человек, который понимает меня!»

Мудрецы прежних поколений подобны ангелам

В то время, как наш учитель находился в больнице «Бикур холим» на обследовании и нужно было долго ждать от одной рентгеновской съемки до другой, он подолгу говорил со мной о глубоких различиях между поколениями, о которых наши мудрецы сказали так: «Если первые поколения – как ангелы, то мы – как [обычные] люди; если же они – как люди, то мы подобны ослам» (Шабат, 112б).

Чтобы сделать свои слова более ясными и наглядными, он сказал мне фразу, которую я никоим образом не мог понять: «Знай, что отличие между мной и моим отцом, великим мудрецом Торы р. Хаимом, больше, чем отличие между мной и тобой».

Наш учитель почувствовал, что эти слова показались мне странными, и спросил, почему мне трудно согласиться с его точкой зрения.

Я ответил ему: «Как можно так говорить? Ведь Вы хорошо понимаете слова Торы Вашего отца, р. Хаима, тогда как я затрудняюсь понимать слова Вашей Торы!»

Кроме этого, я утверждал, что всем известно, как ценил р. Хаим своего сына, р. Ицхака Зеева. Известен рассказ о том, что еще в пору его молодости его отец, р. Хаим, зашел на кухню их дома, переполненный радостью и удивлением, и обратился к жене: «Мазаль тов (поздравляю)! Я рад сообщить тебе, что наш сын Вельвел умеет учиться лучше меня!» Так как же можно говорить, что отличие между ним и его отцом, р. Хаимом, больше, чем между мной и им?

И еще я сказал нашему учителю, что сказанное им – это не более, чем выражение его скромности: сын хочет представить себя малым по сравнению с отцом, в особенности таким великим, каким был р. Хаим.

Наш учитель ответил мне так: «В отношении первого твоего довода: знай, что то, что я понимаю Тору моего отца, р. Хаима, объясняется огромным трудом и усилиями, которые я вкладываю, чтобы понять ее; если бы ты вкладывал свои труды и усилия в той же мере, то и ты был бы способен понять мою Тору не хуже, чем я понимаю Тору моего отца, р. Хаима.

На второй твой довод – нет нужды отвечать…

А на третий довод, будто я говорю все это только для того, чтобы представить себя малым по сравнению с отцом из скромности, – знай, что все, что я говорю, я говорю и о других великих мудрецах Торы нашего поколения».

Наш учитель долго рассказывал мне о величии мудрецов Торы прежних поколений, как в знании ее, так и в Б-гобоязненности и мудрости, и также об их силе творить вещи чудесные… И все это – лишь для того, чтобы я принял его слова и почувствовал глубину пропасти, разделяющей поколения.

  1. Без колена Леви, но считая отдельно колена Эфраима и Менаше – сыновей Йосефа.
  2. Здесь автор имеет в виду уже не только правильное переписывание свитков, то есть сохранение письменной Торы, но и верную передачу комментариев и вообще всего, что относится к устной Торе.
  3. Страх при мысли о том, что в случае ошибочного решения многие евреи по его вине будут нарушать закон Торы.
  4. Это выражение употребляется в Гемаре как пример легкого вопроса с совершенно очевидным ответом: яйцо в смеси с молочным блюдом разрешено.
  5. Притом, что рав из Бриска, как уже говорилось выше, чрезвычайно боялся всякого греха, даже самого малого и скрытого.
  6. Рассказывая о душевных качествах нашего учителя, автор использует слова, подобные тем, которые сказали наши мудрецы о Всевышнем (см. Мегила, 31а), – ведь наш учитель, несомненно, следует в этом сказанному в Торе: «Идти всеми путями Его» (Дварим, 11, 22). Раши приводит там слова мудрецов (см. Сифри) о нашей обязанности подражать качествам Всевышнего: «Он милосерден – и ты будь милосерден и т. д.», – и это, несомненно, относится также и к качеству скромности. И то, каким образом следует этому наш учитель, должно быть примером для нас.
  7. См. выше, гл. 1.
  8. В то время, когда он жил, – и тем более в последующие эпохи, включая современную.
  9. «А-модия» – газета «Агудат Исраэль».

http://www.beerot.ru/?p=9514