ХАЗОН ИШ

Глава восьмая

В ТЕСНОЙ БЛИЗОСТИ К НАШЕМУ УЧИТЕЛЮ

Я не считаю, что в моих силах объять величие нашего учителя, выдающегося мудреца поколения и духовного гиганта, – величие, выходящее за пределы нашего постижения. Люди, которые удостоились быть рядом с ним, действительно не нуждаются в особых описаниях и «наглядных материалах»; они просто не в состоянии забыть то, что видели и чувствовали сами. Однако для того, чтобы дать хотя бы какое-то представление людям, которые не удостоились этого, я опишу здесь личные ощущения того, кто был близок к нашему учителю, – то, как человек духовно поднимался благодаря этой близости. Каждый, кто удостоился пребывать вблизи него и слышать его слова, оказывался под его влиянием и ощущал себя на более высокой ступени; им овладевало стремление и жажда приближаться, продвигаться вперед и расти духовно.

Рамбам заканчивает свою книгу Сефер а-таара следующими словами:

Так же, как человек, который намеревается очиститься, после погружения (в очищающие воды) становится чистым, несмотря на то, что в теле его не произошло никаких изменений, – точно так же тот, кто вознамерился очистить свою душу от душевной нечистоты, то есть от греховных мыслей и дурных суждений, после того, как он принял решение в сердце своем отказаться от тех помыслов и «окунуть» свою душу в «воды мудрости», – очищается.

«Окунание» души в «воды мудрости» – именно таким было ощущение, испытываемое в тесной близости к нашему учителю. Это было внезапное ощущение приподнятости, совершенно особенного духовного блаженства, как будто очищаешься от грязи и нечистоты ничтожных дел этого мира, от нечистоты зависти, вожделений и честолюбия; ощущение, будто ты «окунаешься» в возвышенные качества того, кто принимает тебя в своем доме, – в «воды мудрости», скромности, душевного благородства, доброжелательности, любви к ближнему, – во все те качества, которые были для нашего учителя, как казалось, естественными.

Люди, которые удостоились находиться в тесной близости к нашему учителю, чувствовали, что в них что-то меняется, – как об этом писал Рамбам: «после погружения (в очищающие воды) становится чистым, несмотря на то, что в теле его не произошло никаких изменений»; казалось бы, в человеке ничего не обновилось, но он, тем не менее, стал другим. Качества, связанные с материальностью, такие, как честолюбие, зависть, вожделения, исчезают, словно их и не было, и не находят себе места в той духовной атмосфере, которая царила в маленькой и тесной комнате нашего учителя, бывшего столь далеким от материальности.

«Командир мудреца – разум»

В своей книге Эмуна увитахот (1:15) наш учитель рисует образ человека, достигшего совершенства:

И насколько же достоин восхваления тот, кто постоянным трудом, ценой неотступных усилий сумел надеть узду на свои грубые качества, – и нет больше гнева и раздражения; нет ни ненависти, ни вражды; ни мстительности, ни злопамятства; нет ни стремления к почестям, ни тяги к суетным пустым делам и развлечениям!

Каким же образом можно достичь подобной высокой ступени? Ответ на этот вопрос дает сам наш учитель (там, 1:14):

Но у человека назначен над ними (душевными качествами) мудрый командир – разум, и один корень у него – в мозгу, а другой – в высших (Б-жественных) сокровищницах (мудрости)^[1], чтобы командовать и управлять всей армией душевных сил и качеств, исправлять и направлять их путями прямыми.

Если разум – это командир, который руководит человеком, и если у этого разума «корень его – в высших сокровищницах (мудрости)», то ему под силу «надеть узду на свои грубые качества» и привести к тому, что «нет гнева и раздражения; нет ни ненависти, ни вражды; ни мстительности, ни злопамятства; нет ни стремления к почестям, ни тяги к суетным пустым делам и развлечениям».

Тот, кто удостоился быть в тесной близости с нашим учителем, видел воочию, что у него «нет гнева и раздражения; нет ни ненависти, ни вражды; ни мстительности, ни злопамятства; нет ни стремления к почестям, ни тяги к суетным пустым делам и развлечениям». Все это было для него совершенно невозможным.

Далее я попытаюсь наглядно описать, каким образом наш учитель сам проявлял в своей жизни качества, о которых он пишет.

«Нет ни гнева, ни раздражения»

В одном из писем (Ковец игрот, 2:22) наш учитель пишет: «Мне непонятно, почему здесь упомянута возможность того, будто я задет: какое отношение это имеет ко мне? Мне очень нравится все сказанное им на эту тему, и вообще я считаю чрезмерную чувствительность к этому чрезвычайно скверным качеством».

Тот, кто навещал нашего учителя, не раз слышал, как тот или другой человек просит у него, чтобы он не сердился на него, и он отвечает: «В моем магазине нет такого товара; я не знаю, что значит сердиться».

Следующую историю я слышал из уст большого мудреца Торы, р. М. М. Шульзингера, который рассказывал ее от имени своего дяди, большого мудреца Торы З. Чечика, а тот слышал об этом от самого участника событий.

Человек, нуждавшийся в денежной помощи, попросил у нашего учителя рекомендательное письмо, обращенное к одному богатому человеку в Тель-Авиве. Наш учитель согласился, но у него был обычай не упоминать имя адресата в начале письма, а только писать шалом (общее приветствие в начале письма) и «всего хорошего» (в конце), и поэтому он обусловил свое согласие тем, что это письмо не будет использовано более никаким иным образом.

И вот, тот богатый человек был чрезвычайно тронут письмом нашего учителя; он сразу дал крупную сумму денег. После столь блестящего успеха обладатель письма решился на то, чтобы использовать его повторно, и в тот же день обошел еще несколько человек; таким образом с помощью этого письма он сумел собрать приличную сумму денег.

Вернувшись домой, этот человек стал глубоко раскаиваться в том, что нарушил свое обещание показать письмо только тому, к кому оно было изначально обращено. Всю ночь он не сомкнул глаз; ему было ясно, что он должен попросить прощения у нашего учителя, но он не знал, как сможет стоять перед ним, как сможет открыть рот и признаться в своем тяжком грехе.

Под утро он отправился к нашему учителю, чтобы принять участие в ранней общественной молитве^[2], которая постоянно устраивалась у него. На протяжении всей молитвы он пребывал в ужасе и страхе, думая о стыде, который ожидает его, когда он предстанет перед нашим учителем, – и кто знает, до какой степени тот будет недоволен им…

После молитвы наш учитель увидел его и подозвал к себе. Зубы его стучали, он не знал, как открыть рот, но наш учитель сказал ему: «Ничего не имею против тебя. Я знал, что так будет!»

«С душой драгоценной»

Приведем еще одну выдержку из книги Эмуна увитахон (1:11):

Есть люди, стремящиеся делать добро ближнему. Встреча с ним радует им сердце; такой человек всегда встречает ближнего приветливым выражением лица, всегда опасается, не сделал ли чего-то неугодного ближнему, не сказал ли чего-либо не так, как нужно, ибо самая большая сердечная боль для него – задеть чем-нибудь честь товарища. Он опасается, не упустил ли случай воздать ближнему добром, – и никогда не обижается, ибо сердце его, полное любви, прощает и покрывает всякий грех других людей, и он заранее готов принять с любовью раны, наносимые ближним, и его упреки, ибо он знает, что большинство людей не обладают благородными и возвышенными душевными качествами, и невозможно требовать от них много. И, тем не менее, он ценит и уважает людей, и нет у него в душе помысла дурного – пренебрежения к достоинству их…

Такой человек с душою драгоценной уже не должен требовать от себя подвигов сдержанности и собирать все свои силы, чтобы справиться с естественной раздражительностью, гневом и болью, причиняемой унижением… Ибо душа его вычищена до блеска, к ней уже не пристают грязь и пятна, и она наполнена всегда радостью, счастьем и красотою вечной.

Другими словами, такой человек с душою драгоценной не нуждается в том, чтобы бороться с побуждением к «естественному раздражению» и не должен превозмогать «боль, причиняемую унижением», ибо душа его настолько «вычищена до блеска», что он совершенно не ощущает обид. Он может и дальше делать добро тому, кто опозорил его и задел его. Напротив; вся забота его – лишь о том, чтобы добро (воздаваемое им другим) было полным и совершенным, ибо «самая большая сердечная боль для него – задеть чем-нибудь честь товарища», – и какого же товарища? Того самого, который ранит его, упрекает его…

Кто же он, этот «человек с душою драгоценной», достигший столь высокой ступени? Ясно, что здесь для нашего учителя наступает момент, когда он открывает перед нами свою душу: тот «человек с душою драгоценной» – это не кто иной, как он сам! Ведь тот, кто далек от подобной ступени, находящейся вне нашего постижения, – с какой стати он станет писать о подобных вещах?! Совершенно ясно, что все, о чем он здесь пишет, – реальность его жизни, и мы все действительно ощущали, что у него это именно так.

Порицание, но не гнев

Наш учитель не раз говорил людям очень тяжелые вещи, мог сделать даже форменный выговор. Известно его письмо одному общественному деятелю, который не подчинился ему в вопросе о «национальной службе» (для девушек), – письмо, написанное чрезвычайно резко, так, как должен писать великий мудрец поколения и руководитель народа Израиля, в котором наш учитель предостерегает и угрожает последствиями, ожидаемыми, если тот человек не подчинится ему. Чтобы не было сомнений, что именно он писал это письмо, он написал его своей рукой.

Однако даже после того, как были сказаны тяжелые слова, наш учитель никогда не впадал в гнев и раздражение. Он сам как-то сказал после одного подобного случая, когда внешне казалось, будто он был сердит: «А что я мог поделать? Я знаю, что этот человек может принять то, что ему говорят, только тогда, когда ему говорят тяжелые вещи, и я был вынужден сделать ему резкое внушение для того, чтобы он сделал то, что нужно, – но я не гневался, не дай Б-г, и совершенно не сержусь на него».

Тот, кто был знаком с душевными качествами нашего учителя, понимал, что гнев у него был таким, как описывает Рамбам в Илхот деот, 2:3:

(Человек) должен приучать себя не впадать в гнев, и даже из-за того, из-за чего это было бы оправданным. И если он пожелает припугнуть своих детей или домочадцев, или же пригрозить общине, если он – руководитель общины и хочет показать людям гнев, чтобы они исправились, – то пусть он «изобразит» перед ними гнев, чтобы проучить их этим, но сам при этом останется спокойным и уравновешенным, как человек, который притворяется разгневанным в минуту, когда ему нужно быть в гневе, – но при этом не гневается.

«Нет стремления к почестям»

Тот, кто приходил к нашему учителю, входил к нему в страхе и трепете, зная, что стоит перед главой и учителем Израиля. И вот – он вдруг видит перед собой человека, который принимает его с теплотой и любовью, с неизменной улыбкой на лице, разговаривает с ним как давний и любящий друг, спокойно, почти неслышным голосом, как будто стесняясь того, что к нему обратились.

Наш учитель был величайшим из величайших [мудрецов], таким, к которому все обращаются за указанием, советом и помощью. Но тот, кто вступал в близкий контакт с ним, ощущал его скромность настолько, что даже трудно себе представить. Это был яркий и наглядный пример того, о чем сказали наши мудрецы (имея в виду самого Б-га): «В месте величия Его ты обнаруживаешь Его скромность» (Ялкут Шимони, Дварим, 10, п. 856)^[3].

Насколько же возвышенным и трогательным зрелищем было то, как наш учитель уделяет время четырнадцати-пятнадцатилетним подросткам, которые приходили к нему рассказать о своих проблемах, или для того, чтобы он объяснил им непонятное место в Гемаре, – то, как он сидит и отвечает им с безграничным терпением и скромностью, не жалея ни времени своего, ни сил!

Великий мудрец Торы из ешивы Поневеж, р. Йосеф Шломо Каанеман однажды сказал, что если мы хотим оценить большого человека из народа Израиля, мы должны быть близкими к его духовному образу. Воспользуемся здесь тем, что наш учитель написал о самом себе.

У меня всегда много ошибок: иногда в суждении, иногда в (понимании) Гемары, – но я не стыжусь этого. Ведь в этом нет причины для стыда, за исключением должного стыда (за ошибку), поскольку, если (человек) не стыдится (ошибки, которую он сделал при исследовании закона), он как будто, не дай Б-г, не придает важности закону. Однако за (свою) природу (недостаток сил и способностей, ставший причиной ошибки) нет причины стыдиться, – тем более такому маленькому человеку, как я. (Ковец игрот, ч. 1, 194)

В других письмах он пишет:

В действительности, я готов получать (то есть учиться) у любого человека, и я с легкостью говорю «я ошибся», и я рад при этом (открывшемуся мне) свету истины.

(Там, ч. 2, 19)

Я с желанием принимаю истину от всякого человека, и не в моем обычае упрямо стоять на своем – но, напротив, слушать, ибо знаю я, что человек полон ошибок…

(Там, ч. 2, 79)

Свое письмо за 5686 (1926) г., адресованное тому, кто должен был стать мужем его сестры, великому мудрецу Торы, р. И. Я. Каневскому (Стайплеру), автору книги Кеилот Яаков, – письмо, в котором наш учитель предлагает ему поехать на отдых и подробно объясняет необходимость этого, – наш учитель завершает следующими словами: «Все это я написал относительно самого себя. Нет сомнения, что у Вас есть свои постоянные правила и не мне говорить Вам что-либо по этому поводу, но я не удержался от того, чтобы высказать свое замечание». Наш учитель, которому тогда было почти пятьдесят лет, пишет р. Стайплеру, молодому человеку примерно двадцати шести лет, что не может указывать ему, ведь у него наверняка есть в этом свои постоянные правила…

Раби Барух Грайнеман свидетельствует о случае, о котором ему рассказал его отец и учитель, р. Шмарьяу. Однажды наш учитель отказался от написанного им в книге Хазон Иш, – от целой главы (из-за того, что он после более тщательного анализа изменил свою точку зрения по одному из обсуждаемых там вопросов); это была глава 12 в трактате Келим. По прошествии времени, когда стали готовить книгу к печати, р. Шмарьяу хотел сделать 13-ю главу 12-й, 14-ю сделать 13-й и т. д., чтобы стало незаметным отсутствие одной главы. Но наш учитель попросил оставить нумерацию такой, какая была, – для того, чтобы люди видели, что одна глава изъята, и чтобы тем самым показать и научить, что не следует жалеть даже целую главу, когда обнаруживается, что была сделана ошибка!

Трудно принять слова нашего учителя: «у меня много ошибок», хотя он и написал это сам. Рав И. Я. Каневский, автор книги Кеилот Яаков, говорил мне множество раз: «Хазон Иш умел взвешивать и принимать решения, и он никогда не ошибался»; и если он свидетельствует о нашем учителе, что тот не ошибался, при этом подробно и воодушевленно рассказывая о том, как тот принимал решения, о его первоначальных предпосылках, о том, что у него все было точно и выверено, – трудно понять, что же наш учитель пишет о себе…

Он сам как-то сказал мне в ответ на мой вопрос о «подпольщиках», которые, среди прочего, планировали подложить петарду (с целью запугивания) в Кнессете во время обсуждения закона о мобилизации девушек, и один из них сказал мне, будто бы наш учитель приказал им действовать в подполье: «Невозможно, чтобы я говорил что-либо подобное, – ведь я не в состоянии сказать что-либо такое, что противоречит закону Торы».

Наш учитель свидетельствует о себе, что он не в состоянии ошибиться в делах, имеющих отношение к закону Торы, – и, тем не менее, в великой своей скромности он пишет: «у меня много ошибок». Насколько я понимаю, он пишет это, движимый своим великим чувством скромности, чтобы научить других тому, что не следует стыдиться признаваться в своих ошибках…

Стремящийся спрятаться

Кто, подобно ему, был способен скрываться и учиться в течение десятков лет в Доме учения, (как он это делал) в г. Койдане, а после – в Вильно, так, чтобы люди не знали о его величии и о нем лично даже внутри мира Торы (за исключением великого учителя Израиля, р. Хаима Озера Гродзенского)?

Даже когда он издавал свои книги, они выходили анонимно. В мире Торы изучали книги Хазон Иш, не зная, кто их автор. И только в известном письме р. Хаима Озера, написанном после того, как наш учитель прибыл в землю Израиля, сказано было, что отныне и впредь, после того, как «лев поднялся из Бавеля», не следует больше присылать ему (р. Гродзенскому) вопросы, – потому, что теперь есть у кого спросить в земле Израиля, – и так он явил миру величие нашего учителя. Если бы р. Хаим Озер не открыл его миру, наш учитель оставался бы неизвестным в течение всей своей жизни.

Приведу еще один чудесный пример его скромности.

Однажды наш учитель рассказал мне, что он собирается вскоре издать одну из своих книг. Я спросил, сколько экземпляров он намеревается отпечатать, и он ответил: примерно сто.

Я спросил: «Почему Вы печатаете так мало?» Он объяснил мне свое отношение к печатанию собственных книг: «Я бы не печатал книг для других. Я печатаю свои книги для себя, поскольку мне тяжело читать свои рукописи; я печатаю, чтобы иметь возможность изучать написанное мною».

Я вновь спросил его: если так, то было бы достаточно отпечатать только одну книгу? Он ответил: «Поскольку я печатаю для себя, то с моей стороны будет правильным не препятствовать другим, желающим изучать мои книги… Если бы я не должен был печатать для себя, я бы не печатал своих книг…»

Сколь же много в отношении скромности мы можем и должны выучить из этих его слов!

«И возвысилось сердце его на путях Г-сподних»

Однако когда нужно было «закрыть брешь в ограде»^[4], как это было в деле с мобилизацией девушек и «национальной службой», наш учитель действовал согласно сказанному: «И возвысилось сердце его на путях Г-сподних» (Диврей а-ямим-2, 17:6)^[5], – в одно мгновение человек скромный, принижающий себя, превращался в воина-богатыря, как сказано на эту тему в его книге Эмуна увитахон (1:11): «Утонченность душевных качеств облагораживает обладателей их, давая им [способность] пользоваться, во имя добра во всей полноте его, одновременно двумя противоположными [душевными качествами]»^[6].

Премьер-министру тех дней, Бен Гуриону, наш учитель без колебаний сказал: «Мы сильнее, чем ваша полиция и армия» (как я уже писал). Это качество (скромность и вместе с тем – мощь и напор) – из числа качеств Самого Святого благословенного, как об этом сказали наши мудрецы: «Во всяком месте, где ты находишь величие Святого благословенного, находишь вместе с тем Его скромность». Величие и скромность – между ними нет никакого противоречия. Величие и возвышенность сердца – это два качества, место которых – «на путях Г-сподних», когда они востребованы в целях служения Г-споду, тогда как скромность и простота уместны, когда речь идет о самом человеке (во всех остальных жизненных ситуациях).

«Нет тяги к суетным пустым делам и развлечениям»

Великие мудрецы Торы пребывают в непрерывном блаженстве и волнении душевном от сияния мудрости и света сокрытых (сокровищ Торы) (Ковец игрот, ч. 2, 173, п. 20).

Раби Симха Васерман рассказал мне, что Хафец Хаим сказал в последний Йом Кипур в своей жизни, в 5693 (1933) г.: «Наши мудрецы сказали (как это приведено у Раши в конце главы Бешалах; см. Шмот, 17:16): «Не будет имя Г-спода полным и цельным и не будет трон Его полным и цельным, пока не будет стерто имя Амалека». И если у Г-спода нет трона, который был бы цельным, – как возможно, чтобы у нас были стулья целые? И действительно: как известно, у Хафец Хаима не было стульев со спинкой».

Те, которые удостоились бывать у больших мудрецов Торы наших дней, так, как я – бывать у Хазон Иша, у рава из Бриска, у автора книги Кеилат Яаков, у великого мудреца Торы, р. Э. М. Шаха и других, с которыми мне выпало тесно общаться, тот удостоился увидеть, в какой скромной обстановке они жили. Мы не видели там никаких излишеств, – только разбитые стулья. Также и великие мудрецы Торы в богатой стране, в Соединенных Штатах Америки, у которых я удостоился бывать, как, например, р. А. Котляр, р. М. Файнштейн, р. Я. Каменецки и другие, – все жили очень скромно.

Когда наш учитель услышал об одном человеке, утверждавшем, что если раввин города не живет в самой лучшей квартире в этом городе, то это – осквернение имени Б-га, он сказал: «Наоборот! Когда у раввина лучшая квартира в городе, это – осквернение имени Б-га!» Об этом случае я слышал от великого мудреца Торы, р. А. Й. Штейнмана, который добавил, что сказанное верно только с точки зрения самого раввина; что же касается остального общества, возможно, что люди должны полагать, что у раввина должна быть приличная квартира.

Человек, входивший в дом нашего учителя, застывал от удивления. Все говорило о простоте и скромности: железная кровать, разбитых стульев больше, чем целых, шаткий стол. В его доме не было шкафа, не считая самого простого книжного; немногие предметы одежды, сюртук и шляпа, – по слухам, еще со времен его свадьбы, – висели на гвозде, вбитом в стену. Так было, когда он жил в своем маленьком доме в Гиват Роках (в Бней Браке), и точно так же было после переезда в более просторную квартиру на улице, называемой теперь его именем. Многие были бы счастливы, если бы им позволили внести свою лепту в улучшение его благосостояния, – и, тем не менее, все было у него так бедно и просто… Это зрелище производило на посетителей настолько сильное впечатление, что его невозможно описать.

И вот что писал наш учитель, р. Хаим Озер, в своем письме: «Я был рад получить весть о нашем друге и наставнике, великом мудреце Торы р. Аврааме Йешаяу Карелице, – однако тяжко было слышать о том, что положение его чрезвычайно бедственное, и ему не хватает средств на лечение и пропитание» (Ковец игрот Ахиэзер, ч. 2, 422).

У нашего учителя не было имущества, и даже полного комплекта Гемары Вильно^[7] не было в его распоряжении. (Об этом я слышал от большого мудреца Торы, р. Ш. Вознера; см. его рекомендацию на данную книгу). И при всем этом наш учитель говорил, что он богаче Ротшильда, как об этом говорилось в гл. 1^[8].

«Если мне приносят (еду), – это причина полагать, что я еще

не ел»

Чтобы дать читателю представление о том, насколько наш учитель был далек от дел материальных, расскажу небольшую историю.

Однажды я пришел к нему рано утром. Я подумал о том, что он, может быть, еще не завтракал, и спросил, ел ли он уже; если нет, то я не хочу мешать и могу подождать. Наш учитель сказал мне: «Я не помню…» Я спросил: как возможно, что человек не помнит, ел он или нет? Он ответил, что для него нет различия (в состоянии его) до еды и после еды.

– Если так, – позволил я себе спросить в шутку, – то почему же наш учитель нуждается в еде? Ведь человек ест тогда, когда чувствует голод, но тот, кто не чувствует никакой разницы, ел он или нет, – почему он ест? Ведь возможно, что он уже ел!

Наш учитель улыбнулся и сказал: «Я действительно не знаю, ел я или нет, но я полагаюсь на моих домочадцев, подающих мне еду. Если они приносят мне завтрак – это причина полагать, что я еще не ел. Если бы я не верил им, то не знал бы…»

Благородство души

Процитируем еще один отрывок, в котором наш учитель определяет «человека с душою драгоценной» в своей книге Эмуна увитахон (1:11):

Утонченность душевных качеств облагораживает обладателей их, давая им [способность] пользоваться, во имя добра во всей полноте его, одновременно двумя противоположными [душевными качествами]: с одной стороны, обвинять себя, находя малейший изъян в том духовном совершенстве, которого он требует от самого себя, а с другой стороны – полностью оправдывать ближнего, даже когда велик и тяжек его грех.

Яркий пример подобных благородных душевных качеств я увидел в том, как он вел себя с Бен Гурионом, согласно тому, как наш учитель сам рассказывал мне. Это было, когда Бен Гурион встречался с ним в его доме и беседовал по поводу «национальной службы» (как это подробно описано в 4-й главе). Наш учитель рассказывал, что он давал ему «пощечины», но после каждой – «гладил»… – «Пощечины» он получал от меня, – объяснял наш учитель, – за все, за что ему полагалось, а «гладил» я его потому, что он, в конце концов, был моим гостем, а качество душевного благородства обязывает заботиться о том, чтобы гость хорошо себя чувствовал.

Глубина мысли – потрясающая! Наш учитель взвешивает на точных весах и находит «точку равновесия»: сколько «пощечин» следует дать, и напротив этого – сколько раз «погладить»… Людям (простым), подобным нам, легко понять то, что относится к «пощечинам», но трудно понять относящееся к «ласкам». Недостает нам утонченности душевной, и нет у нас понятия, что значит «благородство души» – такое, какое было у нашего учителя.

Приведу еще один пример на эту тему, – то, что я слышал из уст большого мудреца Торы, р. Ш. Даблицкого. Один раз он пришел к нашему учителю и попросил освободить его от обета^[9]. В доме нашего учителя находился еще один еврей; наш учитель попросил выйти и привести еще кого-нибудь, так, чтобы были трое (не считая просившего), которые могли бы составить бейт-дин (суд Торы) и отменить обет. Раби Ш. Даблицки вышел на улицу и привел еврея – кого-то из прохожих; наш учитель усадил (того еврея, поскольку судьи должны сидеть), спросил (у р. Даблицки), по какой причине он раскаивается в своем обете, и после этого все трое (судей) сказали ему троекратно, как положено: «отменен тебе (твой обет)».

Когда все это было закончено, наш учитель попросил р. Ш. Даблицкого, чтобы тот остался, поскольку он хочет что-то сказать ему. Как только ушел тот человек, приведенный с улицы, наш учитель сказал: «Знай, что твой обет не отменен. Все это не было отменой, поскольку тот третий, которого ты привел с улицы, не может отменять обеты; он не знает, что это такое – причина, по которой давший обет может раскаяться в нем. Несмотря на это, я усадил его здесь и делал вид, будто отменяю обет, чтобы не обидеть его, не дай Б-г, если скажу, что он не может присоединиться к нам для участия в отмене обета. А теперь пойди и приведи еврея, сведущего в Торе, и тогда мы сможем отменить твой обет».

Мне кажется, что всякие комментарии здесь излишни…

Хочу еще раз воспользоваться отрывками из писем нашего учителя: «Следует остерегаться, чтобы не причинять неприятных чувств другому человеку (даже) маловажным высказыванием, даже на одно мгновение, и это – запрет Торы, как сказано в конце главы А-заав (Бава меция, 41а)» (Ковец игрот, ч. 1, 211).

А в другом месте он пишет: «Я нахожу удовольствие в том, чтобы радовать сердца людей, и (чувствую себя) в высшей степени обязанным остерегаться, чтобы не причинять людям неприятных чувств даже на одно мгновение, – но что я могу сделать…» (там, ч.1, 33), и это – излияние души совершенно исключительное.

Мы обязаны очень-очень хорошо изучить эти слова, чтобы понять из них, что долг человека – «радовать сердца людей», и обязанность его – «остерегаться, чтобы не причинять людям неприятных чувств даже на одно мгновение», вместе с суровым предостережением: «(даже) маловажным высказыванием, даже на одно мгновение, и это – запрет Торы». Если мы удостоимся усвоить то, чему учит нас наш учитель этими словами, то удостоимся искоренить из наших душ такое дурное качество, как неумение считаться с чувствами других, – качество, которое дурному побуждению удается внедрить в сердца людей, особенно в нашем поколении.

Правдивость

Благородство души нашего учителя, вследствие которого Бен Гурион удостоился от него «ласки», не противоречило «пощечинам», которые тот получил от него. Качество правдивости, которое было неотъемлемой чертой нашего учителя, изначально исключало всякую возможность угодничества или всякого подобия его. Следующие слова, приводимые от имени нашего учителя в книге Работейну (принадлежащей перу большого мудреца Торы, р. Й. Вольфа), говорят сами за себя.

Находим в Гемаре (Мегила, 16а), что когда Эстер говорила: «Тот человек, гонитель и враг, – Аман-злодей» (Эстер, 7:6), ее рука указывала в сторону Ахашвероша^[10]; пришел ангел и ударил ее по руке, направив ее на Амана. Кажется странным: как могло прийти в голову Эстер подвергать опасности весь еврейский народ, указывая на Ахашвероша? Дело здесь в том, что черта правдивости, запечатленная в глубине души Эстер, не позволила ей воздержаться от того, чтобы сказать правду, поскольку именно Ахашверош был тем самым «гонителем и врагом». И только через того ангела, который был послан в тот момент ради спасения Израиля, была отвращена опасность.

Раби Шмуэль Грайнеман рассказывает: «Однажды постоянный миньян^[11] для ранней послеполуденной молитвы минха собрался в доме нашего учителя с большим трудом и с опозданием. Когда пришел десятый, я сообщил ему о том, что пригласил к себе гостя как раз на это время, и спросил: должен ли я задержаться здесь, пока мы не помолимся, или, может быть, мне нужно пойти домой? Наш учитель ответил: «У того, кто привержен качеству правдивости, в этой ситуации даже не может быть вопроса». И действительно, в результате в этот день не молились в миньяне раннюю минху в его доме». (Эту историю я слышал из уст рава Шенфилда).

Качество правдивости ярко проявляется также и в приведенном выше письме, в котором наш учитель пишет: «Я нахожу удовольствие в том, чтобы радовать сердца людей, и (чувствую себя) в высшей степени обязанным остерегаться, чтобы не причинять людям неприятных чувств даже на одно мгновение, – но что я могу сделать…» Другими словами (говорит он), качество правдивости принуждает меня переступать через мои склонности в том, что касается причинения неприятных ощущений другому человеку, – «но что я могу сделать» – ведь истина любима мною больше всего… А в другом месте он пишет: «Из глубины любви и бурлящего во мне милосердия я делаю над собой усилие, чтобы говорить слова порицания – против природы моей» (Ковец игрот, ч. 1, 8).

Удостоился многого

Раби Меир говорит: каждый, кто занимается Торой ради нее самой, удостаивается многого.

(Пиркей авот, 6:1)

В течение десятилетий наш учитель вел скрытный образ жизни, учась в скромной синагоге в г. Койдан, а после – в Вильно, и ни один человек не знал о нем. Люди изучали его книги Хазон иш, но не знали, что он – их автор. Возможно ли претворение в жизнь принципа изучения Торы «ради нее самой» большее, чем это?

Наш учитель изучал Тору «ради нее самой» – и поэтому удостоился многого. Мне выпало пребывать в тесной близости с ним на протяжении четырнадцати лет, изо дня в день, и я видел воочию, как осуществляются для него слова автора приведенной мишны, раби Меира.

Это было великим чудом: наш учитель ориентировался в вопросах медицины и анатомии, как крупный врач. Рассказывают много историй о советах, которые он давал больным. То же и в астрономии: ему были ведомы пути небесных светил, и это стало широко известным, когда он прояснил до самой глубины вопрос о времени наступления субботы и Йом кипура в районах Дальнего Востока^[12] для учащихся ешивы «Мир» в период Второй мировой войны^[13]. Также и в торговых делах делился он своей мудростью с большими людьми, занятыми в этой сфере. Не раз приходили к нему большие бизнесмены, чтобы попросить совета в самых запутанных экономических вопросах, и он предлагал хорошие советы и решения.

Казалось бы, какое ему дело до всего этого?! Не иначе, как он получил все это в виде дара с небес, – «удостоился многого»… (Эти слова сказал великий мудрец Торы р. Исер Залман Мельцер в своей речи, посвященной памяти о нашем учителе).

Брат нашего учителя, р. Меир, свидетельствовал о нем после его кончины, что со времени своей бар-мицвы он принял на себя обязательство учить Тору только ради нее самой.

Труд его над Торой были трудом до полного истощения всех сил, в полном смысле этого слова. Однажды случилось так, что его домочадцы нашли его, к ужасу своему, лежащим на полу рядом с кроватью. Он объяснил, что учится все время, пока есть силы; он рассчитывает их и оставляет столько, сколько нужно, чтобы дойти до кровати и лечь. В этот раз он ошибся в расчете, и у него не хватило сил лечь на кровать, и потому он упал на пол…

Также и он сам свидетельствовал о себе, что он так углубляется в учебу, что подвергает себя опасности: «Иногда меня удерживает обязанность остерегаться, чтобы не «напрягать чрезмерно умственные мышцы» при углублении (в изучаемое)» (Ковец игрот, ч. 2, 107).

И потому нет ничего удивительного в многочисленных рассказах, которые ходили о нем. Но индивидуальное своеобразие нашего учителя состояло вовсе не в чудесах, – хотя и в них не было недостатка, – а именно в делах на первый взгляд малых, и в вещах каждодневных.

Дарующий зрение слепым

В числе благословлений, которые мы произносим утром (до основной части утренней молитвы), есть такое: «(Благословен Ты, Г-сподь, Б-г наш, Царь вселенной), дарующий зрение слепым». Есть две возможности помочь слепому. Первая состоит в том, чтобы показать путь и помочь ему в его трудном положении, а вторая – это путь Святого благословенного, Который «дарует зрение». Она – в том, чтобы открыть людям глаза, и тогда они смогут видеть сами.

Подобное можно сказать и о руководителях поколений. Есть два вида руководителей. Есть такой, который держит слепого за руку и ведет его прямым путем; и есть руководитель, которого можно назвать «дарующим зрение слепым». Наши мудрецы говорят: «(Сказал ему): если бы я не убрал этот глиняный черепок, ты не увидел бы жемчужины, которая была под ним» (Бава меция, 17б); другими словами, я, по сути, не открыл ничего нового, и сказанное мною растолковано в ясно написанной мишне; но если бы я не обратил твоего внимания на это открытие, ты сам не обратил бы на него внимания, и потому я подобен тому, кто поднимает глиняный черепок, лежащий на улице, и открывает жемчужину, скрытую под ним.

Именно такого рода руководителем был наш учитель. Он срывал завесу тьмы эпохи, чтобы мы сами могли открыть в свете Торы истину, сокрытую этой тьмой. В его силах было поднять человека и дать ему толчок вперед, так, чтобы в дальнейшем он мог сам открывать истину.

Когда я задавал ему вопрос, он начинал объяснять мне разные стороны его, и пока я анализировал, он вставлял свои замечания, здесь и там, – пока я вдруг заявлял: «В сущности, здесь нет вопроса; все ясно». А он с легкой усмешкой говорил: «Безусловно, нет здесь вопроса; так это и должно быть». Это и есть пример того, как «даруют зрение слепым».

Возле нашего учителя мы удостаивались слышать слова мудрости, – но также и большего: набираться мудрости, покидать его дом умудренными, такими, что нам было под силу самостоятельно решать вопросы, возникавшие в дальнейшем. Те, которые удостоились побывать в тесной близости с нашим учителем, свидетельствуют, что покидали его, не просто получив решение какой-то определенной проблемы, но также и поднявшись в мудрости. Всякий, кто выходил из его комнаты, чувствовал себя на более высокой ступени мудрости.

«Святой благословенный поместил их во всех поколениях»

Я думаю, и это чувство сопровождает меня постоянно, что если бы я пришел в этот мир только для того, чтобы удостоиться пребывать в тесной близости с нашим учителем Хазон Ишем примерно в течение четырнадцати лет, этого было бы для меня довольно. И сколь же чудесны слова поэта в молитве Йом кипур там, где он завершает описание служения этого дня (во времена Храма): «И все это было, когда Храм стоял на основаниях своих… и первосвященник стоял и служил; поколение его видело это и радовалось. Счастливо око, видевшее все это!»

В его время считалось общепринятым среди больших мудрецов поколения, что Хазон Иш – руководитель, масштаб личности которого не соответствует ступени этого поколения, и к нему относится сказанное (нашими мудрецами): «Увидел Святой благословенный, что праведники немногочисленны, и поместил их во всех поколениях» (Йома, 38б). Когда Святой благословенный видит поколение низкое, нуждающееся в совершенно особом поднятии, он помещает в него большого праведника, такого, который возвышается над всеми, чтобы поднять поколение путями, отличными от путей естественных.

Вот что писал наш учитель: «Наблюдение Святого благословенного в каждом поколении – (это прежде всего наблюдение) над теми немногими (праведниками), которых Он поместил во всех поколениях, чтобы они обучали Израиль Его законам и уставам. И когда они углубляются в закон, они в этот час подобны ангелам, и дух с высот (небесных) властвует над ними» (Ковец игрот, ч. 1, 33).

Кто же они, эти «немногие, которых (Святой благословенный) поместил во всех поколениях»? Таким был он, наш учитель, которого Провидение поместило, единственного в своем роде, в нашем поколении! Счастлив глаз, удостоившийся видеть его, и тот, кто удостоился пребывать в близости к нему!

Закончу (мое повествование о нем) двумя отрывками из его писем, которые, по моему мнению, в немногих словах открывают нам суть его жизни:

Главное особенное свойство Торы – то, что она приводит человека к величайшему подъему и к пониманию своего долга в мире, в котором он находится. И это достигается трудами над Торой. И чем больше он трудится, тем более разрывает путы дурного побуждения и гнушается пустыми удовольствиями. И душа его жаждет ощущения святости, блаженства мудрости, сладостных чувств, доставляемых чистотой сердца, и осознания, что человек – это не только плоть и кровь.

(Ковец игрот, ч. 1, 37)

Главное в служении – это служение в радости, ибо в действительности нет никаких (причин для) печали в мире для тех, кому знаком свет огней истины.

(Ковец игрот, ч. 1, 36)

1. Речь идет об искрах Б-жественной мудрости, даруемой свыше достойным того мудрецам Торы; эта мудрость превосходит человеческую, свойственную человеку по естеству его (корень которой – в мозгу его, как сказано выше). ↑
2. Речь идет о ватикин – самой ранней утренней молитве, время которой устанавливают с таким расчетом, чтобы начало «восемнадцати благословений» совпадало с моментом восхода солнца. Этого обычая придерживаются люди, стремящиеся к самому лучшему и точному исполнению заповедей. ↑
3. Автор цитирует здесь сокращенно и приблизительно; в действительности там сказано так: «Во всяком месте, где ты находишь величие Святого благословенного, находишь вместе с тем Его скромность… как сказано: «Ибо Г-сподь, Б-г ваш, Он – Б-г богов и Владыка владык» (Дварим, 10:17), и сказано вслед за этим: «Он творит суд сироте и вдове, и любит пришельца» (там, 10:18)». ↑
4. Там, где «проломлена ограда закона», – другими словами, когда нужно было возглавить борьбу в каком-то деле, важном для общества. ↑
5. Так сказано в Писании о Йеошафате, сыне Асы, праведном царе Иудеи. ↑
6. Другими словами, проявлять душевные качества, нужные в данный момент, иногда – противоположные, но всегда – во имя добра. Например, как мы видим здесь у нашего учителя, нужно, оставаясь внутренне скромным и храня это качество как главное, коренное свойство своей души, «прятать» его тогда, когда оно может помешать и воспрепятствовать исполнению общественного долга, и проявлять при этом качества обратные: напористость, властность и силу, – появляясь в центре событий, беря на себя руководство, обвиняя и обличая, кого нужно и когда нужно, и т. п.Заметим, что сам Хазон Иш в приведенном отрывке из книги Эмуна увитахон имел в виду иную пару противоположных душевных сил, как это будет видно далее в этой главе, где тот же отрывок приводится вновь. ↑
7. Наиболее распространенная и общепринятая печатная версия Гемары. ↑
8. Там, в гл. 1, наш учитель объясняет это так: «У Ротшильда есть только один кошелек – его собственный, а у меня – кошельки всех евреев». Но деньги «из кошельков всех евреев» он употреблял только на общественные нужды, но ни в коем случае не на собственные. ↑
9. Тора очень серьезно и строго относится ко всему, что человек произносит своими устами, и потому столь велик грех злословия или неисполнения обещаний, данных как другому человеку, так и Б-гу, и особенно – если они даны в форме обета или клятвы (см. Бемидбар, 30:3).Обет может быть отменен, если человек сожалеет о нем, говоря, что если бы он, давая его, знал о таких-то и таких-то обстоятельствах, которые сделают невозможным его исполнение, то ни в коем случае не давал бы его. Отменить обет может бейт дин – суд в составе трех судей – евреев, имеющих достаточные познания в этом вопросе. ↑
10. Речь идет о событиях, в связи с которыми нашими мудрецами был установлен праздник Пурим. Аман, при всем своем влиянии в государстве и ненависти к евреям, не мог расправиться с ними без сочувствия царя Ахашвероша его планам и без его позволения, и поэтому Эстер указывает на Ахашвероша как на истинного виновника опасного и бедственного положения, в котором оказался тогда еврейский народ. ↑
11. Миньян – собрание для общественной молитвы как минимум десяти совершеннолетних евреев-мужчин. ↑
12. То есть вопрос о том, где в точности проходит «линия смены дат» применительно к еврейскому календарю и с какой стороны этой линии находится Япония: встречать ли в Японии субботу тогда же, когда и в Китае, или днем позже. ↑
13. Это связано с чудесной историей спасения большой группы учащихся и преподавателей ешивы Мир и отчасти – других ешив, которые великими чудесами спаслись из когтей нацистов, проделали длинный путь, не прерывая учебы, по Транссибирской железной дороге, через всю сталинскую Россию, на Дальний Восток, и нашли убежище в Японии, которая была союзницей гитлеровской Германии, а затем – в Китае, в Шанхае. После войны часть из них обосновалась в Соединенных Штатах, а другая – в Израиле. Эти люди составили костяк обновленного мира ешив в послевоенное время. ↑