В кругу великих — Часть 2 — Рав из Бриска — 6 глава

Дата: | Автор материала: Рав Шломо Лоренц

1375

РАВ ИЗ БРИСКА

Глава шестая

ИСТИНА БЕЗ КОМПРОМИССОВ

«Он весь – истина»

Основное содержание «Торы из Бриска», – такой, какой передали ее нам в наследие наши учителя, великий мудрец Торы р. Хаим и его сын р. Ицхак Зеев, – это бескомпромиссное стремление к истине, без отклонений и без добавлений. Но не только в путях учебы эта истина находит свое выражение. Всеми своими поступками наш учитель воплощал чистую истину. Никто иной, как величайший мудрец Торы раби Хаим Озер, свидетельствовал о нашем учителе, что он – «муж истины» в своем поколении, и об этом наш учитель сам рассказал мне в связи со следующим случаем.

Один из глав «Мизрахи» объезжал города Польши и Литвы и просил приема у важных раввинов, чтобы возвестить им свою идеологию и доложить о происходящем в земле Израиля.

По прибытии в Бриск он хотел встретиться с нашим учителем, но тот отказался его принять. Этот деятель говорил людям, близким к нашему учителю, что не понимает, почему тот не готов его принять. Он только что прибыл из Вильно, где его принял сам раби Хаим Озер Гродзенски, – и притом приветливо. Если он достоин быть принятым у раби Хаима Озера, то почему недостоин быть принятым у рава из Бриска?

Люди, с которыми говорил упомянутый деятель, пошли и спросили у рава из Бриска: все полагаются на то, что делает раби Хаим Озер, и если раби отнесся к тому человеку уважительно, то почему наш учитель не боится нанести ему обиду? И не нужно ли опасаться, что этот общественный деятель сделает из того, что произошло, неблагоприятные выводы относительно общества харедим?

– Я сказал этим людям следующее, – сказал мне наш учитель. – Поймите: в глазах раби Хаима Озера он – человек еще более недостойный и негодный, чем в моих глазах…

Они удивились его словам, и он объяснил: «Раби Хаим Озер принял его, поскольку опасался, что в случае отказа такой человек может нанести ущерб обществу харедим. Но я не опасаюсь его настолько; я не верю, что из-за подобного отказа он зайдет слишком далеко… Из этого следует, что я отношусь к нему лучше, чем раби Хаим Озер».

На обратном пути тот человек вновь проезжал через Вильно. Он вновь был принят раби Хаимом Озером и пожаловался ему на то, что рав из Бриска отказался его принять. Раби Хаим Озер ответил ему так: «Есть в нашем поколении один муж истины – рав из Бриска. Он весь – сама истина! Как ты можешь предъявлять ему претензии?»

«Рав из Бриска не подпишет!»

Хорошо известно, с какой самоотверженностью воевал наш учитель против постановления о «национальной службе». Он согласился с определением запрета на нее как запрета, о котором сказано: «будь убит, но не преступи», и даже лично участвовал в демонстрации за отмену этого постановления. Это был единственный случай в его жизни, когда он участвовал в демонстрации. При всем том, даже в этой войне он не был готов изменить своим обычаям и подписать письмо, в котором есть нечто от заискивания (перед властями).

Это произошло тогда, когда казалось, что уже исчерпаны все возможности, и даже после встречи нашего учителя Хазон Иша с Бен Гурионом постановление оставалось в силе. Хазон Иш спросил меня, что еще можно сделать. Я предложил направить главе правительства письмо по этому вопросу и объяснил Хазон Ишу, что, будучи хорошо знакомым с Бен Гурионом, я знаю, что на него тяжело воздействовать в ходе устной беседы. У него чрезвычайно развито стремление любой ценой одерживать победу в споре, и когда ему говорят, его уши не слышат. Вместо того, чтобы слушать и вникать в сказанное, он думает, как бы опровергнуть слова говорящего. Но, с другой стороны, мне известно, что он внимательно вчитывается в написанное. Возможно, что письмо подействует лучше и он примет написанное в нем.

Хазон Иш спросил меня, кого я посоветовал бы попросить подписаться по этим письмом, и я ответил: Хазон Иша и рава из Бриска.

Сказал Хазон Иш: «Твой совет принимается наполовину. Я подпишу, но рава из Бриска просить не будем». На мой удивленный вопрос, почему, он ответил: «В подобного рода письме с просьбой, обращенной к главе правительства, не может не быть каких-то внешних знаков почтения и заискивания, и поскольку рав из Бриска весь – воплощение истины, он не сможет подписать письмо, в котором есть нечто от заискивания».

Когда я по случаю рассказал об этом р. Ицхаку Зееву, он кивнул головой в знак согласия.

Письмо действительно было отослано за подписью одного только Хазон Иша. Через несколько лет после его кончины я попросил это письмо у г. Ицхака Навона, который в свое время был личным секретарем Бен Гуриона, и показал написанное в нем нескольким великим мудрецам Торы, но они не нашли в нем никаких признаков заискивания. Однако, поскольку наш учитель Хазон Иш чувствовал, что в письме таится нечто граничащее со «следами» заискивания, он решил, что рав из Бриска не может подписать его.

Когда я показал это письмо сыну р. Ицхака Зеева, большому мудрецу Торы р. Йосефу Давиду, тот указал мне в нем на следующую фразу: «Мне верится, что сердце главы правительства, в исключительной мере проникнутое идеалами свободы совести, не дает ему покоя из-за введения обязанности «национальной службы» для дочерей Израиля, – из опасения, что она затронет совесть многих людей или одного человека». Он сказал: «Действительно, в этом есть что-то от заискивания. Мы не должны, говоря о Бен Гурионе, оправдывать его, полагая, что если бы он знал, что задевает чью-то совесть, то не стал бы продвигать законопроект о «национальной службе»».

«Единственное в нашем мире средоточие чистой истины»

Я уже рассказывал, что после того, как глава правительства побывал у Хазон Иша, меня попросили устроить ему встречу также и с равом из Бриска, однако тот отказался, сказав, что не готов встречаться с главой правительства, и причины этого известны лишь ему.

Спустя какое-то время я услышал, что люди, близкие к Хазон Ишу, спросили его, как можно объяснить тот факт, что он согласился встретиться с главой правительства, а р. Ицхак Зеев отказался. Хазон Иш ответил: «Он (р. Ицхак Зеев) – единственное в нашем мире средоточие чистой истины. И что же: вы хотите искоренить и его?»

«Я не опасаюсь более положенного»

Наш учитель был известен своим критическим подходом к вещам. Очень часто, даже когда внешне казалось, что речь идет о чем-то хорошем и полезном, он объявлял это негодным.

Один еврей, считавший, что наш учитель уж слишком подозрителен, зашел к нему однажды попросить прощения, когда ему стало ясно, что тот прав и его подозрения подтвердились… Сказал ему наш учитель: «Знай, что еще не было ни разу, чтобы мои подозрения не подтверждались. Я никогда не подозреваю более положенного, – более, чем обязывает закон!»

Он сказал однажды, что из того, что он критикует какую-то конкретную вещь, нельзя делать вывод, будто его отношение ко всему делу отрицательное. Он привел на эту тему меткое сравнение. В одном городе был красивый сад, и многие приходили издалека полюбоваться и погулять в нем в свое удовольствие. Все расхваливали этот сад за великолепие его цветов и чарующую живописность.

Но был один человек, который всегда мог указать в нем на изъяны: увядший цветок, засохшее дерево, газон, не подстриженный должным образом. Это был садовник. Он не гулял по саду ради удовольствия. Его обязанность – ухаживать за растениями, и тот, чья обязанность – наблюдать за тем, чтобы с цветами все было в порядке, смотрит на них совершенно другими глазами. Разумеется, ему известны достоинства этого сада, но, будучи ответственным за его благополучие, он обращает свое внимание также и на недостатки – для того, чтобы у него была возможность исправить то, что нуждается в исправлении…

Приглашение (высокого гостя) требует, чтобы ему были

оказаны все почести

Раби Моше Шмуэль Шапиро рассказывает следующее.

Это было в один из дней шева брахот[1] младшего сына нашего учителя, раби Меира. Трапеза устраивалась в отеле «Вагшаль», и я тогда был с нашим учителем в его комнате. Когда пришло время трапезы, я сопровождал его в обеденный зал. Пока мы шли, наш учитель сказал мне: «Я приглашаю тебя на шева брахот, но только знай, что я не смогу оказать тебе честь произнесения (одного из семи) благословений, поскольку должен оказать эту честь одному из членов семьи».

Я сказал ему, что мне вообще не приходило в голову, что мне это полагается, но наш учитель ответил, что в любом случае он был обязан сообщить, что он приглашает меня только участвовать в трапезе, и это не подразумевает, что мне будет оказана честь произнести благословение.

Наш учитель полагал, что если бы он пригласил большого мудреца Торы р. Моше Шмуэля на трапезу, не сказав ясным образом, что приглашение не подразумевает оказание чести произнести благословение, то он был бы подобен тому, кто приглашает товарища на трапезу и не подает ему еду…

Напомнит ему о дне смерти

Также и в своих взглядах на текущие события наш учитель не соблазнялся поверхностными выводами и очень часто приходил к выводам, обратным по отношению к мнению большинства людей.

Однажды р. Ицхак Зеев спросил меня: «Какое событие волнует тебя больше: то, что молодой человек, переходивший шоссе, задавлен насмерть, или же то, что старик умирает в своей постели?» Наш учитель имел в виду, что, по обычаям этого мира, люди испытывают потрясение, услышав, что молодой человек погиб при трагических обстоятельствах, тогда как похороны старика никого не трогают…

Наш учитель объяснил, что это не что иное, как поверхностный взгляд, тогда как в действительности должно быть наоборот. – В первом случае, – объяснил он, – из-за того, что молодой человек задавлен на шоссе, люди должны испытывать меньшее потрясение, ведь такого рода случай – исключительный, и каждый думает, что «со мной этого не случится». С другой стороны, когда мы слышим о старике, умершем в своей постели, это известие должно действовать на каждого из нас, поскольку мы знаем, что таков конец каждого из нас…

Не отчаиваться!

Последовательность и верность поставленной цели были из числа наиболее выдающихся качеств нашего учителя. Когда он брал на себя какую-то миссию, не было в мире силы, которая могла бы заставить его отказаться от ее исполнения. Он не считался ни с какими естественными препятствиями. Даже когда логика обязывала поднять руки и сдаться, он не подчинялся ей; он видел только священную цель и полагался на Г-спода.

Следующую историю наш учитель рассказал мне в то время, когда велась кампания против «национальной службы» для девушек, в 5713 (1953) г. Борьба была тяжелой, и по указанию величайших мудрецов поколения, в том числе и нашего учителя, была организована большая демонстрация в Иерусалиме, подобной которой до того не было. В этой демонстрации участвовали почти все величайшие мудрецы поколения, и среди них – наш учитель; были там также старый адмор (духовный руководитель хасидов) из Бельц, адмор из Гур, великий мудрец Торы из Чебина, никогда не участвовавшие в демонстрациях. Но, как известно, несмотря на всю эту борьбу, соответствующий закон был принят в третьем (окончательном) чтении в Кнессете.

После того, как закон был принят, я пришел, как обычно, к нашему учителю, чтобы доложить ему о том, что произошло. Он спросил меня, можно ли сделать еще что-то, чтобы отменить этот закон. Мой ответ был – ничего. Не осталось ни одной идеи, которую мы бы не испробовали; мы сделали все возможное в стране и за границей – но бесполезно.

Сказал мне наш учитель: «Наши мудрецы учат нас, что даже если острый меч приставлен к шее человека, он не должен удерживать (себя от того, чтобы просить) милосердия (Брахот, 10а)». И здесь имеется в виду, что слова «даже если острый меч приставлен к шее человека» нужно понимать в буквальном смысле этого слова.

Он увидел, что я не понял его мысль, и сказал: «Объясню тебе, что означают мои слова, на примере одной истории времен моей жизни в Бриске». И он рассказал мне следующее. Незадолго до Рош а-шана[2] ему стало известно, что габаим (ответственные лица) большой синагоги решили изменить место, где стоял хор, сопровождавший своим пением кантора. До этого хор находился вблизи кантора, а теперь он должен был стоять на помосте, по обычаю, установленному маскилим. Было поздно (приближался заход солнца), и уже не оставалось времени для того, чтобы приглашать габаим и отговаривать от задуманного, но в душе наш учитель твердо решил не допустить того, чтобы хор изменил свое место.

Он подчеркнул, что не анализировал ситуацию в отношении того, идет ли здесь речь о запрете. Он понял, что габаим движимы в этом деле не побуждениями «во имя Небес»; все, чего они желают, – это произвести в синагоге «модернизацию», в подражание более «прогрессивным» синагогам.

В Рош а-шана наш учитель пришел в синагогу. Хор занял свое место на высоком помосте, согласно желанию габаим. – Я знал, – сказал мне наш учитель, – что габаим не подчинятся мне, и потому поднялся на помост и обратился прямо к участникам хора. Я сказал им: «Спускайтесь! Вы не останетесь здесь!» Участники хора, которыми были простые домохозяева и дети, разумеется, подчинились моим словам и вернулись на свое прежнее место.

После того, как они спустились, габаим велели им вновь подняться; те так и сделали. Наш учитель вновь поднялся и велел им спуститься, и они спустились. И так повторилось много раз: поднимались и спускались, поднимались и спускались; наш учитель всякий раз поднимался и приказывал им спуститься.

– Я думал, – рассказывал он, – как я могу достичь того, чего добиваюсь? Что еще я могу сделать? Сколько раз я смогу повторить этот прием? Я решил, что все время, пока у меня есть силы подняться, – буду подниматься и приказывать хору спуститься. После нескольких раз я уже подумал было, что этот раз – последний, и у меня больше уже не будет сил подняться. Поднялся вновь, прикрикнул на участников хора и приказал им спуститься. Но как только они спустились, подошли габаим и приказали им подняться.

В этот момент открылись окна отделения для женщин; женщины, и в их числе также жены габаим, начали громко кричать: «Что это за наглость – перечить раввину!»

– То, чего я не достиг своими силами, – рассказывал наш учитель, – я достиг благодаря крикам женщин, и хор остался на своем месте внизу.

Закончив свой рассказ, наш учитель сказал мне: «В случае, подобном этому, ты наверняка бы отчаялся и сказал: разве что-то еще не сделано? Не знаю, сколько десятков раз я поднимался, чтобы заставить хор сойти вниз; какая же может быть польза от того, что я поднимусь еще раз, чтобы заставить хор спуститься? Что я мог сделать такого, чего не сделал в своих предыдущих попытках?

Но я исполнил сказанное нашими мудрецами: «Даже если острый меч приставлен к шее человека», согласно смыслу этих слов, как я его понимаю: «к шее» – в буквальном смысле этого слова, – даже тогда «он не должен удерживать (себя от того, чтобы просить) милосердия». Все то время, пока не произошел суд, нанимают самых лучших адвокатов. Однако после суда, когда смертный приговор обвиняемому уже вынесен и острый меч уже приставлен к его шее, чтобы исполнить приговор, – что еще можно сделать?

Поэтому говорят наши мудрецы: «Даже если острый меч приставлен к шее человека» – в буквальном смысле этого слова, «он не должен удерживать (себя от того, чтобы просить) милосердия!» Нельзя отчаиваться! Спасение придет путем сверхъестественным. Если человек не отчаивается, а делает все до исчерпания своих сил, Святой благословенный помогает ему. Я говорю тебе, – закончил наш учитель, – продолжайте действовать и делать необходимое, даже если по всем правилам логики в этом нет никакой пользы, – и, в конечном счете, злое постановление будет отменено».

Мы исполнили то, что говорил наш учитель, продолжили борьбу против закона о «национальной службе», – и, как известно, до сегодняшнего дня этот закон не исполнялся, и мы надеемся, что никогда исполняться не будет.

Эти слова нашего учителя были для меня отличным уроком законов и правил, которых следует держаться тому, кто занимается общественной деятельностью. До того я полагал, что наши обязанности стараться и прикладывать усилия простираются до той черты, где логика и разум еще внушают нам надежду на пользу и успех наших усилий, – но после того, как пройдены все рубежи и все, что будет делаться дальше, будет напрасным и выставит нас, как нам кажется, на смех, – нет обязанности что-либо делать. Однако от нашего учителя я научился тому, что нельзя уступать, и не только в случае с «национальной службой», но и во всяком деле. Я сделал для себя вывод, что действовать нужно не только лишь до границы, определяемой логикой и законами природы, но делать все, – и тогда, в конце концов, приходит спасение – не путем природным.

«Даже если острый меч приставлен к шее его» – в

буквальном смысле слова

Есть еще одна история на ту же тему, слышанная мною от нашего учителя и раскрывающая перед нами тот же его подход; она доказывает, что нельзя отчаиваться, и учит, до какой степени мы обязаны действовать вопреки логике, когда она говорит нам, что более ничего нельзя сделать.

Это было в 5680 (1919) г. во время войны между Польшей и Советской Россией (город Бриск находился тогда под польской властью). Еврей из Бриска был заподозрен в шпионаже и отдан под суд. Было ясно, что если он будет найден виновным, то его ждет смертная казнь.

Наш учитель действовал для его спасения всеми возможными путями. Он собирал деньги, нанимал лучших адвокатов, приказал всем, у кого были связи с членами правительства, использовать свое влияние для предотвращения смертного приговора. Однако все эти усилия провалились, еврей был обвинен и приговорен к смерти. Наш учитель продолжал использовать свои связи и дал указание своим людям попытаться склонить представителей власти к отмене приговора, – но все усилия не помогали.

Согласно порядку приведения в исполнение смертного приговора, принятому в Польше в те дни, казнь может быть приведена в исполнение только после того, как раввин общины или (не будь упомянут рядом) священник произнесут видуй (покаянную молитву) вместе с осужденным. В качестве раввина города наш учитель должен был сказать видуй вместе с тем осужденным евреем. И хотя это была лишь формальность и у раввина не было никакой возможности воспротивиться, – тем не менее, пока он не исполнит свою обязанность сказать видуй, осужденного на казнь не выводили.

Наш учитель сказал: «Я никогда не совершу ничего такого, что содействует умерщвлению еврея и становится причиной его смерти!»

Люди, близкие к нему, удивлялись его словам и говорили, что его сопротивление ничего не даст: если он не исполнит свою обязанность по-доброму, его заставят сделать это силой. Но он стоял на своем: «Никогда не соглашусь!»

Приговор должен был быть приведен в исполнение в Рош а-шана или в Субботу раскаяния (между Рош а-шана и Йом Кипуром); точно не помню. В то время как наш учитель стоял, погруженный в молитву, в синагоге, к нему подошли и сообщили, что прибыли представители властей, чтобы забрать его для исполнения обязанности сказать видуй перед приведением в исполнение приговора. Он сделал знак руками, показывая, что не может прервать молитву на середине. В действительности, с точки зрения законов (молитвы), он мог бы прерваться, но он притворился, будто не может.

Подходившие к нашему учителю вышли и объяснили представителям властей, что такое молитва «Восемнадцать благословений», и что раввин не может прерваться сейчас. Те ждали четверть часа, полчаса, час и два часа… В конце концов они потеряли терпение и начали кричать. Они вызвали ответственных лиц синагоги и предупредили, что если раввин не выйдет тотчас же и не исполнит своих обязанностей, то они должны будут арестовать его, и он должен будет предстать перед судом по обвинению в «причинении ущерба военным усилиям» – преступление само по себе чрезвычайно серьезное.

Наш учитель остался верен себе и продолжал делать знаки руками, что он не может прекратить. Так проходили часы, и молящиеся пришли к выводу, что он никоим образом не согласится, – чем бы это ни кончилось, – сказать видуй с осужденным на смерть и тем самым помочь казни еврея.

Поскольку было ясно, что представители властей намереваются осуществить свои угрозы и арестовать раввина, ответственные лица синагоги посоветовались и сказали тем представителям, что в общине есть еще один раввин, и он может исполнять обязанности раввина Соловайчика. Они показали на одного старого еврея, стоявшего в синагоге, будто он – второй раввин. Этот еврей согласился, против своей воли, идти с ними. Он сказал видуй с осужденным, и того сразу же казнили.

Через несколько минут после этого прибыл специальный посыльный из Варшавы с известием, что смертный приговор вынесен ошибочно, и он отменен!

Также и в этом случае наш учитель сам исполнил сказанное нашими мудрецами: «Даже если острый меч приставлен к шее человека, он не должен отчаиваться» – буквально к его шее, согласно его пониманию. Ведь то, что он делал, было, казалось бы, бесполезным. Сколько времени человек может «читать» молитву «Восемнадцать благословений»? Сколько времени можно было задерживать представителей властей на пороге синагоги? Ведь они в конце концов должны были войти и заставить нашего учителя пойти с ними и исполнить свою обязанность – сказать видуй вместе с осужденным! И что пользы в том, что его согласие было задержано на три или четыре часа?

Но если сказали наши мудрецы, что нельзя отчаиваться, даже когда острый меч действительно приставлен к шее, – нужно исполнять сказанное ими, даже когда нет уже никакой надежды. В конечном итоге, «нелогичное» действие могло спасти того еврея от смерти: в то самое время, когда наш учитель задерживал представителей властей, – и дело это казалось бесполезным, – пришла помощь с Небес. И только из-за нескольких людей, лишенных крепкой веры, которые действовали исключительно «по логике» и не понимали глубинный смысл слов наших мудрецов так, как объяснял его наш учитель, оборвалась жизнь того еврея.

Спасти одну душу

Большой мудрец Торы р. Мешулам Давид (сын нашего учителя) рассказал мне следующее. Один еврей, житель Бриска, у которого была большая семья и который для пропитания себя и семьи занимался ввозом из-за границы тканей и вывозом их, был однажды схвачен властями из-за нарушения таможенных правил. Он мог получить очень тяжелое наказание, вплоть до ссылки на каторжные работы на много лет в холодную Сибирь.

Как только об этом услышал наш учитель, он срочно вызвал к себе большого адвоката и рассказал ему, будто, к великому сожалению, он сам был пойман на нарушении таможенных правил и в ближайшие дни должен предстать перед строгим судом, и душа его терзается вопросом, что делать.

Тот адвокат, хотя он сам бросил изучение и соблюдение Торы, услышав этот рассказ, перепугался. Кровь его застыла в жилах, и он стал шептать на ухо нашему учителю, что, по его большому опыту, касающемуся подобных случаев, в таком положении нет никаких шансов. Можно сделать лишь одну-единственную вещь: он берет на себя войти в архив суда, где ему очень доверяют, и выкрасть оттуда папку с обвинительными материалами. Хотя, делая это, он подвергает опасности самого себя, – ведь если его схватят, наказание будет страшным, – он готов пожертвовать собой ради того, чтобы спасти рава из Бриска.

После того, как адвокат закончил объяснять детали этого дерзкого плана, наш учитель р. Ицхак Зеев открыл ему, что обвиняемый – это не он, а такой-то человек из числа жителей города, и рав позволил себе «внести изменение» в рассказ только для того, чтобы узнать, каким может быть путь спасения. Разумеется, когда адвокат услышал это, он отказался осуществлять этот план и рисковать собой ради того еврея. Наш учитель немало потрудился, чтобы объяснить ему, что муки того еврея – это его личные муки в полном смысле слова, ибо по своей природе он очень страдает от горя других евреев, и спасение того обвиняемого – это буквально спасение его самого. Эти слова подействовали на сердце адвоката, но он поставил условие: чтобы наш учитель пообещал ему и дал ему благословение на то, что он не будет пойман на краже, не дай Б-г, и с ним не случится ничего плохого.

Наш учитель согласился и пообещал ему, что с ним ничего не произойдет. Адвокат сделал, как сказал: когда представился удобный случай, он вынес папку с обвинительными материалами из архива и сжег ее, и суд над тем евреем из Бриска вообще не состоялся.

Не только критика…

Следующая история произошла в период борьбы против строительства здания «Эйхаль Шломо», в котором главы «Мизрахи» планировали основать «Всемирных духовный центр». Наш учитель воевал против этого плана всеми доступными ему средствами. Однажды он попросил меня повлиять на одного американского еврея по имени Густав Штерн, который собирался пожертвовать большую сумму на завершение здания, с тем, чтобы он не приводил свою мысль в исполнение.

Я обратился к г. Штерну и сказал ему, что у меня есть поручение к нему от рава из Бриска. Но когда он услышал о раве из Бриска, сразу ответил: «Я не готов принимать никаких поручений от этого рава. Он человек злой и нехороший; все люди для него плохи, и он умеет только критиковать других!»

Я сказал ему, что не обязываю его выслушивать, в чем состоит поручение, а только хочу рассказать ему что-то о раве из Бриска. После того, как он милостиво согласился выслушать, я сказал: «Я хочу рассказать тебе историю, относящуюся к тому периоду, когда он был раввином Бриска.

В Бриске были дети, о которых было неизвестно, кто их отцы, и у матерей не было возможности растить их. Никто не был готов взять на себя тяжкую ношу заботы о них. Что же делали несчастные матери? Они знали, что есть один-единственный адрес, по которому можно обратиться: дом раввина…

И они глубокой ночью оставляли ребенка возле входа в дом раввина; тот находил его утром плачущим и вносил в дом. Он брал на себя бремя найти того, кто позаботится о ребенке, и если не находил, то он сам лично заботился о всех его потребностях».

Г. Штерн был потрясен услышанным и сказал: «Если это так, то я должен признаться, что ошибся в своей оценке, и я желаю услышать, в чем состоит поручение, желательное раву».

Я объяснил ему, в чем причины сопротивления нашего учителя проекту «Эйхаль Шломо», и сказал, что он послал меня попросить его, чтобы он воздержался от того, чтобы давать пожертвование на эту цель. – Ты прибыл вовремя. – сказал мне г. Штерн, – в ближайшие дни я собирался перевести деньги, но после того, что услышал, я дам указание отменить этот перевод.

Я рассказал нашему учителю о том, как происходила беседа, и он с большим удовольствием выслушал рассказ о том, как мне удалось преуспеть в объяснении дела и переубедить того еврея.

Почему наш учитель отменил собрание?

Согласно законам городских властей г. Бриск, резка скота могла осуществляться только на территории городской скотобойни. Власти, взимавшие налог с каждой головы зарезаемого скота, относились очень строго к исполнению этого закона, чтобы иметь возможность контролировать количество зарезанного скота. Но некоторые мясники, чтобы избежать уплаты налога, начали приглашать к себе резников, чтобы те резали скот в их личных загонах. Это явление не нравилось нашему учителю, по известным ему причинам, и он, желая предупредить резников о серьезности дела, созвал их на собрание у себя дома.

В назначенный час резники собрались в доме нашего учителя. Он вошел в комнату, но говорить не начинал. Прошли десять минут, двадцать минуть и даже больше, но наш учитель не открывал рта. Видя это, присутствующие начали поодиночке потихоньку уходить, пока не разошлись все, и собрание само собой отменилось.

После этого нашего учителя спросили, почему он, созвав специальное собрание по поводу незаконной резки, не сказал своего слова? Он ответил: «Я видел, что тот резник, который соблазнился предложениями мясников и сделал незаконную резку у нескольких из них, тоже пришел, и поэтому я предпочел отменить собрание, но не позорить его при всех».

Вдумаемся в это: несмотря на то, что наш учитель видел большую опасность в резке скота в личных загонах[3], – до такой степени, что счел нужным специально собрать в связи с этим резников, – все это не выдержало в его глазах сравнения с недопустимостью того, чтобы причинить стыд одному резнику! И это – невзирая на то, что речь идет о том самом резнике, из-за которого возникла вся проблема, – при всем том наш учитель предпочел отменить собрание, но не стыдить его.

(Приведенную историю я слышал из уст сына нашего учителя, большого мудреца Торы р. Мешулама Давида).

Врата слез не заперты

Последовательность в делах у нашего учителя была легендарной, но вместе с тем сердце его было широко открытым, как вход в большой зал торжеств, и когда к нему приходил еврей, заливаясь слезами о своих бедах, – он изменял своим обычаям.

Наш учитель принципиальным образом воздерживался от написания рекомендательных писем с целью сбора денег для любых учреждений, о каких бы из них ни шла речь. И потому во время одной из моих поездок в Соединенные Штаты для меня было большой неожиданностью увидеть р. Ханоха Кронжека, руководившего сравнительно небольшим учреждением, с рекомендательным письмом от рава из Бриска в руках.

Вернувшись в Израиль, я спросил нашего учителя, что это означает, и почему он отступил от своего обычая, дав рекомендательное письмо этому учреждению, тогда как более крупным учреждениям Торы он не писал рекомендаций. Я хотел узнать, обладает ли данное учреждение какой-то особой важностью.

Ответ нашего учителя был краток: «Против слез я не могу устоять. Раби Ханох, который видел, что его учебное заведение стоит на пороге полного краха, плакал передо мной…»

  1. Шева брахот – буквально «семь благословений». Так называются семь благословений, которые произносятся над бокалом вина в ходе брачной церемонии, проходящей по традиционному еврейскому обряду, а затем – в завершение трапезы. Принято устраивать праздничные трапезы на протяжении еще шести дней, следующих за днем свадьбы. Эти трапезы также завершаются произнесением шева брахот, и потому они сами называются шева брахот.
  2. Рош а-шана – еврейский Новый год.
  3. Видимо, не только в связи с возможными неприятностями со стороны властей, но и в связи с отсутствием в таких условиях всякого наблюдения за выполнением всех правил кашерной резки скота.

http://www.beerot.ru/?p=9518