В кругу великих — Часть 3 — Рав Шах — 7 глава

Дата: | Автор материала: Рав Шломо Лоренц

2361

РАВ ШАХ

Глава седьмая

КАК ОТЕЦ – ДЛЯ КАЖДОГО ЕВРЕЯ

Я уже упоминал о том, что слышал от нашего учителя, что величие в Торе неразрывно связано с величием в добрых качествах. И действительно, он был из тех, которые «хорошо говорят – и хорошо исполняют (сказанное ими)», – и помимо того, что рав Шах был велик в Торе и полностью погружен в нее, он был всем существом своим привержен тому, чтобы творить благо ближнему. Насколько это верно, можно судить по тому, кто свидетельствует о нем: духовный наставник ешивы «Поневеж» раби Йехезкель Левинштейн сказал о нем, что он «по приверженности своей к добрым делам – величайший в нашем поколении» (как это сказано в книге Шимуша шель Тора), – а ведь известно, насколько остерегался р. Левинштейн, чтобы из его уст не вышло какое-нибудь преувеличение, несовместимое с чистой истиной.

«Я отдаю себя народу Израиля»

Раби Цви Айзенштейн, преподаватель ешивы «Тиферет Цийон», рассказывал, что однажды он извинился перед равом Шахом за то, что затрудняет его и отнимает у него время своими проблемами. Наш учитель взял его за руку и сказал: «В течение семидесяти лет я был погружен только в учебу. Теперь я уже перешагнул за восемьдесят три – достиг возраста бар-мицвы после (семидесятилетия, о котором сказано): «Дней жизни нашей – семьдесят лет» (Теилим, 70:10), и если Святой благословенный дал мне жизнь, – я отдаю себя народу Израиля…»

В глубокой старости, когда его зрение очень ослабло и ему стало трудно учиться, он был чрезвычайно удручен этим и жаловался, что у него нет возможности учиться как прежде. Но когда его личный врач спросил его, есть ли еще у него желаннее жить, он ответил: «Мое желание – продолжать жить, поскольку люди все еще приходят ко мне за советом».

Двадцать четыре часа в сутки

Иногда случалось, что в двери нашего учителя стучались в два часа ночи. Домашние уже спали, и он сам открывал и принимал того, кто хотел спросить его о чем-то.

Когда его спросили, почему он принимает людей в столь поздний час, – ведь это свыше его сил и выходит за рамки общепринятого, – он ответил: «Такое я видел и этому научился у моего дяди, великого мудреца Торы р. И. З. Мельцера. В течение всех двадцати четырех часов в сутки нужно отдавать себя нуждам общества и открывать двери, даже если стучат в середине ночи. Как знать; быть может, пришел человек с разбитым сердцем и стоит за дверью. Я не знаю, поэтому открываю всем и принимаю всех».

Когда у нашего учителя случился приступ слабости, его домашние повесили на двери объявление о том, что он болен и не может принимать. Но, увидев, что люди не идут к нему, как обычно, он стал расспрашивать и выяснять, в чем дело, и домашним пришлось сказать ему, в чем дело. Он вышел и сам снял то объявление, сказав: «У меня нет ограничений; каждый может войти независимо от того, как я себя чувствую».

Случалось, что люди входили к нему во время трапезы, и он, едва завидев их, прекращал еду, чтобы принять их. Его домашним приходилось следить за тем, чтобы он не видел людей, приходящих в дом во время трапезы, и мог поесть без помех.

Почему наш учитель не поехал на лечение?

Однажды я увидел, что наш учитель напрягается из последних сил и очень слаб. На мой вопрос об этом он ответил, что действительно находится на пределе сил. Я знал, что наш учитель не поедет на отдых в пансион или отель, и потому предложил ему побыть несколько дней в моем доме, в отрыве от общества и его забот, и отдохнуть, чтобы собраться с силами. В тот период я жил на улице А-шомер в Бней Браке; территория вокруг дома еще не была застроена и дом стоял отдельно, в отдалении от остального города. Я сказал, что приглашаю его с согласия моей жены, которая будет рада его принять.

Однако наш учитель отказался: «Мне нельзя быть оторванным от общества; нельзя, чтобы кто-нибудь нуждался во мне и не мог меня найти. Ты хочешь, чтобы я был в укрытии, чтобы никто не знал, где я нахожусь, – но я должен быть в своем доме, чтобы иметь возможность помочь тому, кто нуждается в этом, вопреки моей слабости».

Когда наш учитель вернулся к себе домой после тяжелой операции, он сказал раби Меиру Айзлеру: «Я чувствую себя плохо; у меня нет сил даже говорить». Раби Меир спросил его: «В состоянии ли глава ешивы учиться?» Наш учитель ответил ему: «Нет. Я не могу даже повернуть голову». Раби Меир спросил его: «Если это так, то почему глава ешивы находится здесь? Нужно было бы поехать в санаторий». Тот ответил ему: «Учиться я действительно не могу. Но если придет ученица из семинара «Ор а-хаим» или какого-то другого, чтобы излить передо мной то, что у нее на сердце, то я, хотя и не смогу помочь ей в моем положении, принесу ей облегчение уже одним тем, что она расскажет мне о своих заботах, а я выслушаю и посочувствую ей в ее горе. Ради этого я нахожусь здесь».

Все великие люди ездили на отдых, но наш учитель полагал, что его обязанность – отвечать людям, которые нуждаются в нем, во всякий час, как он говорил: «Быть может, за дверью стоит человек, сердце которого разбито; как я могу отказать ему?»

Это – совершенно особый жизненный принцип. Ясно, что таким людям, как мы, не подняться на ступень, которой достиг наш учитель. Но из его слов и дел я понял, по крайней мере, насколько мы должны стремиться проявлять преданность по отношению к каждому человеку: я сам не мог бы даже подумать о таких вещах как о чем-то возможном.

«Дверь всегда открыта»

Однажды я спросил у нашего учителя: «Многие люди обращаются ко мне с просьбами, и я очень загружен этим – до такой степени, что у меня не остается времени. И я имею в виду не отдых, а время для учебы. Вдобавок к этому, иногда бывает, что я не в состоянии готовить свои выступления и материалы для работы в Кнессете (я был председателем финансовой комиссии Кнессета, и эта должность требовала от меня хорошей ориентации в происходящем). Приходят люди – один, за ним другой, и отнимают у меня то небольшое время, которое у меня еще остается.

Вдобавок к этому, – сказал я нашему учителю, – многие из этих адресованных ко мне обращений вообще не относятся ко мне как к представителю общины (в Кнессете). Есть среди них такие, которые следовало бы направлять адвокату, или же к другим общественным деятелям, но не именно к члену Кнессета. Если это так, – спросил я, – то можно ли моим домашним помогать мне уклоняться в какой-либо форме и говорить, что я не могу отвлечься сейчас от других дел и т. п., чтобы я был свободен от обязанности принимать их?».

Наш учитель долго думал и сказал мне так, со своей великой скромностью: «Не могу тебя к чему-либо обязывать; могу только рассказать тебе, как я сам поступаю в подобных случаях. Я тоже занят, – сказал он, – на мне лежит обязанность подготавливать уроки, и мне нужно учиться. Мне очень тяжело и больно в ситуации, когда я уже начал учиться, вошел в тему, сосредоточился на ней – и вдруг нужно прерваться. Но я прерываюсь! Если кто-то приходит ко мне, по любому делу – я прерываюсь!»

Наш учитель продолжал: «Ты утверждаешь, что есть вещи, которые не имеют к тебе отношения. Также и ко мне приходят с вещами, которые совершенно не имеют ко мне отношения; расскажу тебе одну историю.

Вчера вечером пришла ко мне одна женщина и сказала: «Раби, я хочу, чтобы ты обучил меня вкратце тому, что такое простая вера». Я очень удивился: какое это имеет ко мне отношение, обучать женщину тому, что такое простая вера? Но я объяснил ей это вкратце; она поблагодарила и ушла.

Примерно через четверть часа эта женщина вернулась и сказала: «Раби, я боюсь, что забуду то, что учила. Поэтому я принесла тетрадку и карандаш и прошу, чтобы Вы записали мне, так, что если я забуду, могла бы посмотреть в тетради»».

Наш учитель продолжал свой рассказ: «Я взял тетрадку и записал то, чему учил ее на тему простой веры.

Через четверть часа она появилась вновь и сказала, что ей тяжело разобрать у меня некоторые буквы; она боится, что не сможет прочитать их, и просит, чтобы я их поправил. И я поправил… Но эта женщина возвращалась вновь и вновь, и я всякий раз делал то, о чем она просила… Почему же я до такой степени шел навстречу ее желаниям? – спросил наш учитель. – Я видел, что она немного нервная, и я, исполняя ее просьбы, успокаивал ее. И еще я подумал, что делаю тем добро ее мужу: ее спокойствие – это благо для ее мужа».

«Так я поступаю, – подытожил рав. – Хотя это и не относится ко мне, и нет у меня времени, – все-таки делаю. Но применительно к тебе вопрос гораздо сложнее, поскольку ты – представитель общины, и дел, которыми тебя отвлекают, как я полагаю, у тебя побольше, чем у меня; по этой причине я не могу принять для тебя решение».

Понятно, что из его слов уже вытекал для меня очевидный ответ. Мне просто стало стыдно, очень стыдно: ведь если наш учитель, величайший мудрец Торы своего поколения, каждое мгновение которого более важно и свято, чем многие часы у кого-то другого, так отдает себя людям, буквально как отец – единственному сыну, – то тем более то же самое должен делать и я! И я старался следовать этому.

Разве было делом и обязанностью нашего учителя обучать неизвестную женщину тому, что такое простая вера? Ведь она могла познакомиться с этой темой с помощью учительницы в семинаре… Но, как мы уже говорили, именно так (как вел себя с ней наш учитель) ведет себя отец со своей дочерью. Дочери не отказывают, а для нашего учителя каждый был сыном или дочерью. Для меня было делом привычным бывать в домах многих людей, великих в Торе, но подобную безграничную преданность каждому человеку, способность так трудиться во благо каждого, – как сказал (по одному поводу) наш учитель: «отец не отправляет сына одного»[1], – я видел только у него.

«И БУДЕТ ПЕЧЬСЯ О ЖЕЛАНИЯХ ИХ И ОБ ИХ БЛАГЕ»[2]

Преданность общественным нуждам не освобождает

от заботы об отдельном человеке

Так же, как наш учитель самоотверженно предавал себя заботам о каждом отдельном человеке, – в полном смысле слова как отец о своем единственном сыне, – точно так же он требовал этого от представителей общины. Когда он говорил со мной о моих обязанностях как общественного деятеля и наставлял меня в общественных делах, он всегда заканчивал такими словами: «Знай: забота о нуждах отдельного человека – важнейшая вещь. Нельзя проходить мимо них, и не может быть здесь такого предлога, как занятость общественными делами».

Однажды произошла такая история: некий молодой человек пришел к нашему учителю в ночь (перед праздником Песах), когда проверяют дом, не осталось ли в нем квасное, и рассказал ему о своих трудностях и проблемах. Наш учитель понял, что этот парень нуждается в том, чтобы им занялся специалист; он тут же позвонил р. Шломо Офману из Иерусалима и попросил, чтобы тот принял его.

Рав Офман, пораженный этой неожиданной просьбой, не скрыл своего удивления: принимать кого-то в ночь поиска квасного? Однако наш учитель сказал ему: «Да, в ночь поиска квасного! Если молодой человек находится в состоянии душевного кризиса, мы должны помочь ему! Я тоже беседую с ним и приеду к Вам вместе с ним!» Рав Офман ответил: «Если глава ешивы просит, чтобы я принял его, то я сделаю это даже в ночь поиска квасного, – но только при условии, что Вы не будете утруждать себя приездом».

Молодой человек прибыл в 12 ч. ночи и был на приеме у р. Офмана до 2 ч. ночи. Когда он вышел из дома, р. Офман увидел, что наш учитель стоит и ждет внизу. Рав Офман вышел к нему и спросил: «Разве мы не договаривались, что рав не приедет? Почему же Вы все-таки приехали?»

Ответ нашего учителя был таков: «Сына не отправляют одного!»

Это невозможно объяснить словами; можно лишь быть глубоко тронутым… Какая любовь к добрым делам, какая любовь к людям, какая преданность! Тот молодой человек не был сыном, и тем более – единственным сыном нашего учителя. У него были тысячи учеников – и при всем этом в ночь поиска квасного он едет с тем парнем в Иерусалим… С ним договорились, что он не приедет, поскольку не хотели утруждать его и жалели его время, и вот – он прогуливается внизу в течение двух часов, чтобы парню, когда он выйдет, было с кем поговорить. И почему? – Потому, что «сына не отправляют одного!»

Дорожные невзгоды в канун Рош а-шана (Новолетия)

Однажды наш учитель увидел одного молодого человека, душевное состояние которого требовало помощи; это было в день, предшествующий кануну Рош а-шана. Он обратился к своему верному ученику р. М. Айзлеру с просьбой назначить встречу с главой ешива ктана в Иерусалиме, в которой учился тот парень, чтобы определить, в чем корень проблемы.

«Я понимаю так, что наш учитель хочет встретиться сразу после Рош а-шана», – сказал р. Меир, но наш учитель ответил ему: «Я желаю встретиться немедленно, еще до Рош а-шана. Сообщите ему, что я хочу приехать к нему в Иерусалим завтра, в двенадцать часов дня». Не следует забывать, что в те дни поездка продолжалась как минимум два часа: одним автобусом из Бней Брака в Тель-Авив и затем вторым – из Тель-Авива в Иерусалим, и тем же путем – обратно, из Иерусалима в Бней Брак.

Тот глава ешивы был потрясен, услышав о такой просьбе, однако нашему учителю невозможно было отказать, и встреча состоялась до Рош а-шана.

«Так же, как помогают сыну…»

Владелец магазина в городе Холоне, перед которым наш учитель считал себя связанным долгом благодарности, сделал помолвку своей дочери и пришел к нашему учителю получить от него благословение мазаль тов. Наш учитель пожелал ему мазаль тов, а затем спросил: «Могу ли я чем-нибудь Вам помочь?» Этот человек ответил ему: «Я нуждаюсь в займе. В Иерусалиме есть большой ГМАХ[3], но люди, которые ведут там дела, не знают меня. Может быть, рав может рекомендовать меня им?» Ясно, что рав ответил, что исполнит просьбу и даст рекомендацию в этот ГМАХ.

Но наш учитель не только дал рекомендацию. Он поехал в Иерусалим, устроил тому человеку большой заем и назавтра сообщил ему: «Я уже устроил заем; теперь Вам нужно только зайти туда и получить то, о чем Вы просили…»

Тот был чрезвычайно удивлен: «Мне никогда не приходило в голову утруждать нашего учителя! Ведь я просил только рекомендацию; если бы он только написал две строчки, этого было бы достаточно!»

Наш учитель рассмеялся и сказал: «Если хочешь помочь, нужно делать это от всего сердца, – так, как помогают сыну. Рекомендация еще не означает исполнение долга; нужно устроить все, от начала до конца».

Сам едет в Иерусалим

Одному авреху из Бней Брака были предложены две должности, связанные с преподаванием Торы: одна в Бней Браке, а другая в Иерусалиме. Он обратился к нашему учителю с вопросом, какую из них ему предпочесть. Тот ответил ему, чтобы он пришел через несколько дней за ответом.

Через несколько дней этот аврех вновь пришел, и наш учитель сказал ему, что должность в Иерусалиме лучше. Аврех поехал в Иерусалим и был принят на работу. В ходе беседы с ним глава той ешивы спросил его: «Скажите мне, какая связь есть у Вас с нашим учителем?»

Аврех ответил: «У меня нет никакой связи или родства с ним; я только советовался с ним, какую должность принять».

Глава ешивы сказал ему: «Не могу поверить! Знай, что наш учитель был здесь сам, чтобы выяснить все условия работы на этом месте, – и, судя по всему, сделал это для того, чтобы иметь возможность принять решение и дать тебе совет согласиться на эту должность!»

Так поступает только отец со своим сыном. Тот аврех не был единственным, кто задавал ему подобные вопросы (по своим личным делам), но наш учитель не довольствовался тем, чтобы просто ответить на вопрос. Он сам поехал в Иерусалим, чтобы выяснить все и дать ответ.

Наш учитель помогает получить место в пансионате

Эту историю я слышал от большого мудреца Торы р. М. Апольёна, главы ешивы «Беер а-Тора» для молодых учащихся. Он обратился ко мне, зная, что я приближен к нашему учителю, и, как сказано в Гемаре: «Одежда, которую (человек привык) надевать на себя (то есть нечто близкое ему), дорога ему» (Шабат, 10б), – другими словами, всякая вещь, связанная с нашим учителем, дорога мне.

Его отец был записан на летний отпуск в пансионат в рамках мероприятия, организованного движением «Цеирей Агудат Исраэль» (в поселке) Кфар а-ноар Хазон Йехезкель. Желающих попасть туда было много, а количество мест – ограниченное. Отец вначале записался, но затем передумал, отменил свою просьбу и забрал денежный задаток.

Через какое-то время он пожалел об этом и захотел снова записаться туда на отдых, но оказалось, что теперь уже все заполнено и мест нет. «Отменил, – сказали ему, – потерял свое место».

Раби Мордехай продолжал и рассказывал: «Я был тогда молодым человеком, лет семнадцати-восемнадцати, и отец просил, чтобы я пошел к нашему учителю и попросил его помочь, – несмотря на то, что тот не знал нас. Так уж это было принято: когда нужна помощь, адрес, куда можно обратиться за ней, – рав Шах.

Я сказал отцу: «Как я могу идти к нашему учителю по такому делу? Какое отношение имеет к нему то, что мой отец хочет попасть в пансионат в Хазон Йехезкеле? А кроме того – у меня нет связи с нашим учителем; я – молодой ученик ешивы и не смею подойти к нему». Но папа упрашивал меня, говоря: «Я приказываю тебе сделать это во исполнение заповеди почитания отца». У меня не было выбора, и я пошел.

Я вошел к нашему учителю, дрожа всем телом, и буквально не мог открыть рта. Рассказал ему эту историю. Сказал, что отец приказал мне во исполнение заповеди почитания отца обратиться с просьбой к раву, и добавил, что он тяжело работает весь год и очень нуждается в том, чтобы отдохнуть где-нибудь в свой отпуск.

Наш учитель сразу же подошел к телефону, позвонил в правление «Цеирей Агудат Исраэль», рассказал тому, кто был на другом конце провода, всю эту историю и добавил: «Я понимаю, что когда кто-нибудь оказывается от своего места, его сразу же отдают другому, и понимаю, что у вас нет мест, – ведь иначе вы, несомненно, приняли бы его. Но здесь речь идет о человеке, который тяжело работает весь год, нуждается в оздоровлении и, как видно, не может устроиться в другом месте. Я очень прошу вас: добавьте кровать, найдите какую-то возможность принять его».

Разумеется, когда наш учитель лично высказал эту просьбу, там решили проблему и приняли отца».

Речь идет о человеке, у которого не было никакой связи с равом Шахом. Но он знал, что если у него есть проблема и он нуждается в помощи, то единственный адрес – это наш учитель. И он не был разочарован – тот помог ему… Ибо человек, чье душевное свойство – творить добро, любящий людей так, как наш учитель, чувствует, что он должен помогать каждому, – всем без исключения. Каждый, даже тот, кого он не знает лично, для него – сын…

Больным встает с постели

В один из тех дней, когда рав Шах лежал больной, ему сказали, что такой-то молодой человек пришел поговорить с ним. Наш учитель был с ним знаком и знал, что его проблема очень сложна и тяжела. Он сразу оделся и вышел на улицу, чтобы поговорить с ним.

Ему говорили: «Мы понимаем, что это важное дело, и потому Вы принимаете его. Но зачем же нужно выходить к нему на улицу – в таком состоянии, с температурой сорок градусов?»

Наш учитель ответил: «Его проблема очень тяжела; не знаю, как помочь ему. Я хочу продемонстрировать самоотверженность и надеюсь, что в заслугу этого удостоюсь Б-жественной помощи, чтобы я смог дать ему верный совет».

Также и здесь каждое слово сверх сказанного было бы излишним. Поразительная история – такая, что почти невозможно поверить… Только тот, кто весь одержим желанием творить добро, тот, кто исполнен любовью к людям и предан каждому, способен на подобный поступок!

Нужды другого человека – превыше собственных

В то время, когда наш учитель был болен и даже не мог самостоятельно подняться со стула, к нему пришел один человек и рассказал, что его жена неважно себя чувствует. Врачи опасаются за нее, но она отказывается идти на прием. Наш учитель спросил: «А если я скажу ей, она пойдет?» Тот человек ответил: «Думаю, что да». Он сразу же позвал: «Йехезкель, Йехезкель (Асхайк), принеси мне мою шляпу, я должен ехать в Иерусалим, повлиять на одну женщину, чтобы она пошла к врачу!» В то время, когда он не способен был встать со стула, он решил, что даже в этом состоянии обязан ехать в Иерусалим – помочь человеку, с которым не был знаком! (Со слов раби Меира Айзлера, который присутствовал при этом).

На похоронах своей жены, рабанит Гутл, мир ей, наш учитель всю дорогу горько плакал; ему даже потребовалось успокоительное. Но, несмотря на это, встретив во время похорон одного человека, он сказал ему: «Такой-то юноша несколько опустился в своей учебе; нужно позаботиться о хевруте[4] для него» (Раби Хаим Клофт в своей речи в память о нашем учителе).

Почему наш учитель не танцевал на свадьбе?

На свадьбе дочери рава Йехезкеля Асхайка, – того, который удостоился в течение многих лет обслуживать нашего учителя с такой преданностью, которую не описать никакими словами, а близость и любовь к нему со стороны нашего учителя были исключительными, буквально как у отца к сыну, – наш учитель не танцевал. Его спросили, почему он не танцует, как он обычно танцевал на свадьбах учеников, тем более, что речь идет о любимом им раве Йехезкеле Асхайке.

Наш учитель ответил: я слышал сегодня от одного из своих учеников, что врачи сообщили ему, что у него никогда не будет детей. Он (наш учитель) настолько потрясен этим известием, что просто не в состоянии танцевать.

«Обратил свой взгляд и сердце»[5]

Однажды во время первой ливанской войны, когда изо дня в день гибли солдаты на полях сражений, ученики стояли и беседовали с нашим учителем на тему изучаемого материала. В середине беседы он вдруг прервался, начал причитать, и глаза его источали слезы: «Что будет? Что будет? Каждый день гибнут евреи! Что будет?» И сказал, обращаясь к молодым ученикам: «Для вас они – только «солдаты»; а ведь они – совсем мальчики, и у каждого есть мать, которой больно. Ой, что же будет?..»

Затем наш учитель добавил явно критическим тоном: «Все это – последствия гордыни тех, которые решили по собственному своему разумению войти туда и воевать. А ведь в те времена, когда народ Израиля был во всей славе своей, перед каждой войной советовались с урим и тумим и с Сангедрином[6]. Теперь же люди, в гордыне своей, принимают на свои плечи такие решения…»

«Я до сих пор молюсь за него три раза в день»

Рав З. Марголит из Англии, из числа приближенных к раву Шаху, сын которого был очень болен, попросил нашего учителя молиться о нем. Прошло много времени; наш учитель встретил того рава и спросил его о сыне. Рав ответил, что с Б-жьей помощью сын очень быстро выздоровел; он здоров и благополучен.

Наш учитель сказал ему: «Почему Вы не сообщили мне об этом? С тех пор, как Вы просили, я молюсь о нем три раза в день!»

Такова была преданность нашего учителя. Хотя он и не получал известий в течение долгого времени, имя больного не стерлось из его памяти. Он продолжал молиться все время, пока не узнал, что больной выздоровел.

Принести мир в семью

Наш учитель посвящал много времени делам, связанным с установлением мира в семье. Однажды он услышал, что об одном из его учеников распространяют дурные слухи после его помолвки, и уже было опасение, что она расстроится. Наш учитель немедленно поехал в Тель-Авив, к будущему тестю жениха, и сказал ему: «Я приехал, чтобы сказать Вам мазаль тов и сообщить, что Вы удостоились исключительного жениха», – и начал перечислять достоинства того молодого человека. Ясно, что слова нашего учителя оказали большое влияние, и все закончилось благополучно.

Однажды наш учитель дал такой совет молодому жениху: «Всегда приходи домой с улыбкой, и когда выходишь из дома, – выходи с улыбкой».

Большой знаток Торы р. Ш. Биденбойм, глава ешивы «Мир» в Соединенных штатах, сказал в своей речи, посвященной памяти рава Шаха: «Мне известна история о том, как наш учитель сосватал одну пару, а через несколько лет у них возникли проблемы с миром в семье. На протяжении более чем двух лет наш учитель не давал себе покоя; он ездил к ним домой и подолгу оставался с ними, чтобы установить мир в их доме». И еще сказал раби Шмуэль: «Когда я рассказываю об этом, люди отказываются верить. Ведь речь здесь идет не о молодом человеке, – и он утруждает себя, проявляя величайшее самопожертвование! Лишь такое потрясающее величие, которое отличало нашего учителя, может объяснить это чудесное деяние!»

Взгляд того, кто стремится творить добро

Вот что рассказал мне р. Исраэль Глис: «Рав Шимон Брук, внук большого мудреца Торы р. Б. Ц. Брука, пришел к нашему учителю и предложил ему быть сандаком[7] у одного из двух его сыновей-близнецов. Рав Шах принял это приглашение, только добавил, что ему хотелось бы быть сандаком также и у второго сына. И даже после того, как р. Шимон объяснил, что они хотят оказать уважение деду со стороны жены, предложив ему быть сандаком у второго сына, поскольку чувствуют себя обязанными предложить ему это, наш учитель продолжал настаивать на своем и сообщил, что не согласен быть сандаком только у одного. «Либо у обоих – либо ни у кого!»

Отец был смущен. Подумав, он выразил свое согласие с тем, чтобы наш учитель был сандаком у обоих сыновей, но спросил: почему же рав не готов быть сандаком только у одного? Тот ответил ему с улыбкой: «Дети вырастут и, как это случается у них, будут ссориться. Если я буду сандаком только у одного, он может сказать второму: «У меня был сандак более важный, чем у тебя!» Чтобы такого не случилось, я решил, что буду сандаком только у обоих…»

«Стремление делать добро» – тема, требующая глубокого

изучения

Наш учитель был полностью погружен в Тору. Это был весь его мир, и, разумеется, мелкие дела из сферы материальной жизни и повседневности не имели для него никакого значения. Однако все это – только в том, что касалось его самого. Когда шла речь об интересах других людей, все было иначе. Здесь он доходил до малейших деталей и углублялся в проблему, как будто речь идет о теме из трактата Бава Кама

Одна семья переехала из Иерусалима в Бней Брак и поселилась неподалеку от нашего учителя. Он сам постучал в их двери, чтобы сообщить, что в Бней Браке, в отличие от Иерусалима, невозможно достать кур в пятницу; здесь их покупают раньше – в среду или четверг.

Большой мудрец Торы р. Х. М. Штейнберг рассказал мне: «После моей помолвки я договорился учиться в хевруте с шурином (братом моей невесты), который был моложе меня. Через несколько дней ко мне подошел наш учитель и сказал, что мне не стоит учиться со своим молодым шурином: «Он должен учиться со сверстниками, чтобы не терять связей со своими товарищами»».

«Как пастух, свое стадо пасет»[8]

Я, как правило, не делаю примечаний к приводимым здесь историям из жизни великих мудрецов Торы, но все же не могу не отметить, что мы никогда не слышали о каком-либо главе или духовном наставнике ешивы, который вел бы себя с учениками так, как наш учитель. На такое способен лишь человек, который воспринимает их как своих сыновей, – и даже более того: каждый из них для него – в полном смысле слова как единственный сын. По моему скромному мнению, это и есть та особенная сила, которая характеризует истинного руководителя, как это мы находим (в Писании): Г-сподь избрал Моше, чтобы вести Израиль, после того, как тот пожалел ягненка, убежавшего из стада[9], и такое же качество мы находим у царя Давида.

Это трудно понять. Ведь сегодня принято, что руководитель посвящает свое время только общественным делам, и, как кажется, ему нельзя терять свое драгоценное время, являющееся достоянием общества, «растрачивая» его на заботу об одном человеке. Я вижу необходимость подчеркнуть, что наш учитель был руководителем совершенно иного склада – таким, о котором пишет Рамбам в Илхот млахим (гл. 2, п. 6):

Так же, как уделило ему (царю) Писание великий почет и все обязаны почитать его, – точно так же оно повелело ему, чтобы сердце его было приниженным и смирным, как сказано: «И сердце мое усмирено во мне» (Теилим, 109:22). И он не должен являть Израилю гордыню сверх меры, как сказано: «Чтобы не возносилось его сердце над братьями его» (Дварим, 17:20), – но должен быть милостивым и милосердным к малым и большим. И будет печься о желаниях и о благе их, и щадить будет честь и достоинство самого малого из них… и скажет (самому себе словами Писания): «Если сегодня будешь слугой народу этому»[10] (Млахим-1, 12:7). Всегда должен вести себя с величайшей скромностью; ведь нет у нас более великого, чем наш учитель Моше, – а он сказал (о себе и Аароне): «А мы – что есть мы?» (Шмот, 16:7). И будет нести груз забот о них, и терпеть тяготы, и жалобы, и гневливость их, как воспитатель – (груз забот) о младенце; «пастырем» зовет его Писание… И обычаи пастыря разъясняет Писание: «Как пастырь, пасет Он стадо Свое, мышцей Своею ведет, собирает ягнят и на груди Своей носит; водит (кормящих) маток» (Йешаяу, 40:11).

Таким был наш учитель, глава ешивы.

В один из первых семи дней скорби по раби Мордехаю Апольёну пришел к нему для утешения скорбящих сын нашего учителя р. Эфраим. Он обратился к сыновьям и сказал: «Я пришел сидеть (в трауре) с вами, так как р. Мордехай был как сын для нашего учителя, и потому я – брат, и должен соблюдать по нему траур…» После этого стало известно, что то же самое он говорил во время траура по раби Йосефу Фарбштейну. Некоторые удивлялись этому и видели в том, что говорил р. Эфраим, формальные слова утешения… Но я понял его и был солидарен с ним в его чувствах. Я знал, что он может говорить это вновь и вновь, и в словах его никогда не будет преувеличения, ибо для нашего учителя каждый еврей действительно был «сыном», и даже «единственным сыном».

НАШ УЧИТЕЛЬ ПООЩРЯЕТ ИЗУЧЕНИЕ ТОРЫ

Поощрение молодого знатока Торы

Когда мой сын раби Йосеф Арье закончил свое первое сочинение Мишнат рабейну Акива Эгер, я пришел с ним к нашему учителю, чтобы показать ему рукопись и попросить рекомендацию на книгу. Рав сказал, что перестал давать рекомендации, поскольку ему трудно читать книги, которые ему приносят, однако добавил: «Оставьте здесь эти листы, и если у меня будут силы, я попробую прочитать их».

Когда мы пришли снова через несколько дней, он сказал нам: «Я успел посмотреть в книге несколько тем и решил, что на эту книгу дам рекомендацию, – потому, что она постоянно будет находиться на стендере, а не в книжном шкафу. Ее будут изучать, и она принесет пользу изучающим ее». Ясно, что мой сын почерпнул большую поддержку и поощрение из слов нашего учителя.

Когда книга уже была отпечатана, мы вновь пришли к раву Шаху. Мой сын сказал ему, что принес книгу, и он ответил, что принимает ее, но желает заплатить, а не получать ее в подарок. Наш учитель встал, достал из шкафа сто долларов и дал их сыну. Тот был удивлен и сказал, что книга не стоит таких денег; цена ее – лишь пятнадцать шекелей. Но наш учитель рассмеялся и сказал ему: «Я понимаю, что ты не требуешь за эту книгу сто долларов. Но я даю их тебе, чтобы показать важность этой книги, – чтобы ты знал, насколько я ценю ее». Легко понять, каким поощрением была для молодого авреха такая оценка.

Через год или два мой сын принес раву Шаху свою вторую книгу, и наш учитель принял ее. Следующим утром, в шесть часов, к сыну позвонил рав Ханания Чолк и сказал, что наш учитель просит прийти к нему. Мой сын ответил: «Я еще не молился. Сразу после молитвы, перед завтраком, зайду к нему». Но рав Ханания сказал ему: «Что ты говоришь? Ты должен прийти немедленно! Наш учитель просил меня позвать тебя еще в четыре часа утра, и я сказал, что не хочу будить тебя так рано. Но он ждет тебя с четырех утра».

С чувствами страха и любви мой сын поспешил домой к нашему учителю, недоумевая, почему он потребовался ему в четыре часа утра. Когда он вошел, наш учитель сказал ему: «Вчера вечером, когда ты дал мне эту книгу, я был настолько уставшим и слабым, что у меня не было сил поблагодарить тебя за книгу и уплатить за нее, и мне неудобно. Сейчас я хочу поблагодарить тебя, сказать, насколько ценю твою книгу, и хочу заплатить тебе». Наш учитель вновь подошел к шкафу и дал сыну сто долларов, как в предыдущий раз.

Я уверен, что это не был единичный случай, и наш учитель делал это не потому, что перед ним был мой сын. Таков был его метод – поощрять и формировать людей, чтобы у них была уверенность в себе и стремление двигаться вперед.

Наш учитель содержит незнакомого авреха

Вот что рассказал мне рав Ц.

Это было тогда, когда он учился в одном колеле, и однажды в конце учебного семестра ему сообщили, что руководство решило закрыть этот колель из-за отсутствия средств на его содержание в следующем семестре. Он пытался поступить в несколько других колелей, но всюду получал отказ. Он не знал, что делать; в прошлом он учился в ешиве тихонит, и потому не знал, к кому обратиться.

Поскольку он слышал, что все обращаются к нашему учителю, он тоже обратился к нему – не имея до того никакой связи с ним, – и спросил, что ему делать в положении, в котором он оказался. Он сказал нашему учителю, что, как ему кажется, у него нет другого выбора, кроме того, чтобы идти работать, чтобы содержать свою семью.

Тут же, на месте, наш учитель дал ему солидную сумму денег, достаточную на целую зиму, и сказал: «Иди и учись там, где пожелает твое сердце, в месте, наилучшем для твоей учебы. Ты не должен получать деньги в колеле; если в дальнейшем не сможешь устроить свои дела, – приходи, и я дам тебе еще».

Рав Ц. рассказывал мне об этом с большим чувством. «Я был для него незнакомым аврехом, не имевшим с ним никакой связи, и только просил у него совета. Мне не приходило в голову, что он поможет мне деньгами, и вот – наш учитель дал мне возможность учиться целый учебный семестр и благодаря этому остаться бен Тора, для которого изучение Торы – основное дело его жизни…»

Когда один молодой учащийся, сирота, мать которого, вдова, тяжело работала, чтобы прокормить свою семью, подал на уроке удачную идею, наш учитель не счел за труд позвонить его матери, чтобы сообщить ей эту добрую весть: «Ваш сын высказал сегодня на уроке отличную мысль!»

Вкус к учебе – жизненно важное дело

Следующую историю рассказал мне большой мудрец Торы, р. М. Айзлер, который присутствовал при происходящем.

Наш учитель пригласил к себе домой общественных деятелей, в основном из-за границы, по одному важному общественному делу. Ввиду чрезвычайной важности собрания домашние решили в этот день не допускать к нашему учителю посетителей. И вот, пришел отец с четырнадцатилетним сыном и попросил у присутствующих разрешения войти к нашему учителю всего лишь на одну минуту, чтобы сын получил у него благословение на успехи в Торе. Собравшиеся сказали, что на одну минуту они готовы согласиться.

– Отец с сыном вошли к нашему учителю и находились у него долгое время, – рассказывал рав Айзлер, – насколько я помню, как минимум час-полтора. Когда они вышли, люди, ожидавшие за дверью, стали укорять их: «Разве так можно? Ты говорил, что войдешь на минуту, и оставался там больше часа!»

Отец ответил: «Я не виноват; я зашел только для того, чтобы получить благословение, и больше ничего. Расскажу вам, как это было. Когда я попросил благословение для сына на его успехи в Торе, наш учитель спросил его, испытывает ли он радость от учебы. Сын ответил, что, по правде говоря, он не испытывает радости. Наш учитель спросил: почему? Сын ответил: потому, что я не понимаю того, чему меня учат.

Наш учитель спросил его: что вы учите сейчас? Тот ответил: главу Элу мециот[11]. Наш учитель взял два тома Гемары, один – для себя, а второй – для этого четырнадцатилетнего подростка, и начал учиться с ним, объясняя ему суть понятия иуш шело мидаат[12], – подробно, всем существом своим выражая при этом такое наслаждение учебой, как это только он умел делать. В конце он спросил: теперь ты понимаешь эту тему? Подросток ответил: да, понимаю очень хорошо! И он начал плакать. Наш учитель спросил его, почему он плачет, и тот ответил: от радости, что впервые удостоился понять тему основательно, до конца, – и я впервые ощущаю вкус к учебе!

И только после этого наш учитель дал ему благословение; он сказал: «Если это так – я благословляю тебя, чтобы у тебя всегда был вкус к учебе, и чтобы у тебя был в ней успех!»» И отец закончил свои извинения такими словами: «Поймите, что я не виноват! Я не мог прервать нашего учителя, который сидел и учился с моим сыном!»

Сразу после этого наш учитель вышел и извинился за задержку, которую он причинил всем пришедшим по его приглашению из-за того, что занимался делом, не терпящим никакого отлагательства, и был обязан уделить ему время. Он сообщил, что сейчас он так устал, что не может проводить совещание с приглашенными, и попросил отложить его назавтра.

Раби Меир (Айзлер) добавил к этому следующее. Наш учитель объяснил, почему он предпочел посвятить это время, которое первоначально было выделено для совещания, тому мальчику, не чувствовавшему вкуса к учебе. Он сказал так: «Чувствовать вкус к учебе – жизненно важное дело. Тот, у кого нет вкуса к изучению Торы, подобен опасно больному человеку. Из-за опасности для его жизни я должен был посвятить ему время, – и даже за счет людей, ждущих за дверью».

Наш учитель экзаменовал детей, приходивших к нему по субботам. Когда он видел, что мальчик не знает как следует того, что учил, он звонил его меламеду и советовал, как заниматься с ним, чтобы он понимал и знал как положено, – точно так, как это делает отец для своего сына.

ОТЕЦ ДОЧЕРЕЙ ИЗРАИЛЯ

Отец учениц семинара «Ор а-хаим»

Наш учитель был известен как «отец» учениц семинара «Ор а-хаим». Тем из них, которым обычно не к кому было обращаться со своими проблемами, он был как милосердный отец, и они позволяли себе обращаться к нему со всеми вопросами. Дирекция семинара, однако, пришла к выводу, что недопустимо в такой степени загружать нашего учителя этими заботами, и было издано распоряжение о том, что ученицам не разрешается обращаться к нему ни по какому поводу без разрешения дирекции.

Наш учитель увидел, что ученицы перестали приходить, и стал выяснять, в чем причина. Его домашние рассказали ему о решении руководства запретить им приходить без разрешения.

Наш учитель немедленно попросил отменить это распоряжение и разрешить всем ученицам, чувствующим необходимость прийти к нему, независимо от причины, делать это без опасений и без контроля.

Одна среди тысяч…

Одна из историй – об ученице семинара «Ор а-хаим», родители которой были недовольны семинаром и хотели забрать ее оттуда; она пришла к нашему учителю, плакала и просила, чтобы он помог ей. Она знала, что если уйдет из «Ор а-хаим», то потеряет весь идишкайт (истинную еврейскую жизнь), страх перед Б-гом и все, чего достигла в этом.

Наш учитель успокоил ее и сказал: «Будь спокойна; тебя не заберут из «Ор а-хаим»». Он пригласил родителей прийти к нему и сердечно поговорил с ними. Родители действительно поняли и согласились с тем, чтобы их дочь продолжала учиться в «Ор а-хаим». Наш учитель сразу же послал сообщить той ученице о согласии родителей не забирать ее из семинара.

Она была лишь одной из тысяч учениц, и глава ешивы посвятил ей часть своего драгоценного времени: приглашал, говорил, оказывал влияние и даже потрудился сообщить ей о согласии родителей. Такова была непостижимая преданность нашего учителя, недоступная нашему пониманию. Единственное объяснение этому состоит в том, для него каждая ученица была как бы родной дочерью.

«Не стоит жаловаться!»

Ученица семинара пришла к нашему учителю с жалобой на свою учительницу. Как видно, эта девочка полагала, что адрес для жалоб на учительницу – это он, поскольку он принимал каждого человека с особой сердечностью… Она излила перед ним все, что было у нее на сердце: то, что, как ей кажется, учительница преследует ее и т. д.

Каждый из нас знаком с рассказами девочек, без конца жалующихся на своих учительниц, однако наш учитель прореагировал на это следующими словами: «Прежде всего, нужно выслушать обе стороны. Я не могу выслушать лишь одну. Послушаем тебя вместе с учительницей. Но я хочу сказать тебе еще вот что. Ты – молодая девушка; ты удостоишься, с Б-жьей помощью, выйти замуж и создать свою семью, вырастить детей и дать жизнь следующим поколениям. Склонность жаловаться – очень плохое качество, которое будет мешать тебе в жизни. Не следует жаловаться и искать недостатки в других людях. Вглядись в то, сколько добра делает тебе эта учительница! Вся школа, руководство ее и весь коллектив воспитательниц, призваны служить тебе; ты должна смотреть на них так же, как человек, обязанный думать: «Ради меня сотворен мир» (Сангедрин, 37а). Посмотри на вещи с этой стороны – и тогда в будущем будешь знать, как смотреть на мужа, как смотреть на детей…»

Разумеется, та ученица не пришла еще раз к нашему учителю вместе со своей учительницей. Она рассказала учительнице и своим подругам, что наш учитель осветил ей жизнь. Он пробудил ее мысль, озарил ее сердце и сделал ее счастливой, так как после его слов она приучилась не жаловаться и не искать недостатки у других людей. Наш учитель уделил ей много своего драгоценного времени, ибо отец не жалеет своего времени, когда речь идет о воспитании его дочери…

Внимание к воспитанницам – это то, чего не хватает

Следующая история – об одной девушке, которая приехала из России с семьей и пошла учиться в семинар «Бейт Яаков». С течением времени она начала задавать на уроках вопросы, суть которых состояла в отрицании основ веры, пока однажды руководитель семинара не решил, что «дошли воды до души»[13], и нужно исключить эту девушку из семинара.

Моя жена, мир ей, которая брала под свое покровительство евреев, приезжавших из России, сказала руководителю семинара, что, по ее мнению, прежде чем делать столь далеко идущий шаг, как исключение девушки из семинара, – а это означало бы просто выбросить ее на улицу, – следовало бы спросить мнение рава Шаха. Руководитель семинара согласился, и они – он и моя жена – пришли к нему вместе.

После того, как он объяснил нашему учителю причину исключения девушки и обрисовал ему, какого рода отрицающие основы веры вопросы она время от времени задавала, наш учитель ответил на это следующими словами: «Наришкайт (глупости)! Эта девушка желает только, чтобы на нее обращали внимание. Скажи учительницам, чтобы они уделяли ей внимание, – и увидите, что она прекратит задавать свои вопросы».

Руководитель семинара сделал то, что требовал от него наш учитель, и дал указание учительницам, – и тогда стало ясно, насколько тот был прав. Девушка прекратила задавать свои вопросы и стала одной из самых лучших учениц во всем, также и в отношении Б-гобоязненности. Она вышла замуж за учащегося ешивы и основала образцовый еврейский дом.

Перед слезами невозможно устоять

Одна невеста пришла к нашему учителю и попросила его, чтобы он был рав месадер (рав-распорядитель) кидушин[14] на ее свадьбе. У нее до этого не было с ним никакой связи, но она твердо стояла на том, чтобы только он и никто другой был у нее распорядителем.

Наш учитель сказал, что это невозможно, поскольку в этот день он готовит свой урок.

Когда невеста получила отрицательный ответ, она залилась слезами. Увидев это, наш учитель обратился к ней и сказал: «Не плачь; я буду распорядителем кидушин. Я только прошу, чтобы хупа состоялась точно в назначенное время, чтобы это не заняло у меня много времени».

Его домашние были чрезвычайно удивлены и спрашивали его, почему он согласился быть распорядителем кидушин в день подготовки урока (мы уже писали в предыдущих главах, насколько важным был для него день подготовки урока), и тем более – у девушки, которую совершенно не знал?

Наш учитель ответил: «Когда плачет дочь Израиля, перед этим невозможно устоять. Слезы перевешивают все. Я должен был считаться с ней так же, как считался бы с собственной дочерью».

ЕГО СОВЕТЫ

Самоотверженность, которую он проявлял при выяснениях,

связанных со сватовством

Девушка-сирота из семинара «Ор а-хаим» пришла к нашему учителю получить от него совет в связи со сделанным ей предложением. Наш учитель пообещал ей узнать все, что необходимо, о женихе и сообщить ей ответ.

Тот, кто думает, что он стал звонить главе ешивы, в которой учился жених, чтобы получить требуемую информацию, – ошибается. Наш учитель сам поехал в Иерусалим, чтобы встретиться с главой ешивы. Тот удивился: «(Утруждать себя) до такой степени?! Разве я не дал бы нашему учителю всю нужную информацию в телефонной беседе?»

Но тот ответил ему: «Верно ведь, что если бы шла речь о моей дочери, я наверняка не полагался бы на разговор по телефону. Чтобы получить полную картину, нужно сидеть с тем, кто дает информацию, лицом к лицу, постараться получить непосредственные впечатления и прояснить тему исчерпывающим образом. Знай, что девушка-сирота из «Ор а-хаим» – моя истинная дочь!»

И точно так же было, когда один из моих сыновей советовался с ним по тому же вопросу. Наш учитель сказал ему, чтобы он пришел еще раз, через несколько дней, получить ответ. Когда он пришел, ответ был в высшей степени положительным. Позднее нам стало известно, что на протяжении этих дней наш учитель тщательно выяснял все необходимое относительно предложенной партии, организовав самое основательное дознание, – возможно, более основательное, чем предпринятое нами самими, – и только после этого дал положительный ответ.

Если бы я не знал всего того, о чем рассказывал выше, я объяснил бы отношение нашего учителя к моему сыну тем, что он – мой сын, однако из историй, рассказанных ранее, становится ясно, что в его отношении к моему сыну не было ничего особенного. Таков был обычай нашего учителя – относиться к каждому как к сыну в полном смысле этого слова: как к тому, кого знал, так и к тому, кого не знал совершенно.

Избалованная? Это – недостаток, мешающий при поиске

пары

Один молодой человек советовался с нашим учителем по поводу сватовства. Как кажется, все хорошо, – сказал он, – кроме одного недостатка: один из детей в семье, о которой идет речь, страдает от болезни, при которой требуется большой уход за больным.

Наш учитель ответил: «Но ведь эта болезнь – не наследственная, и в такой ситуации, напротив, есть преимущество. Оно в том, что невеста и все члены ее семьи преданно ухаживают за больным, и это гарантирует тебе, что она не избалованная… И это – большое достоинство при создании семьи!»

Тот молодой человек продолжал спрашивать: «Разве не следует опасаться того, что больной мальчик будет обременителен для молодой пары? Ведь наверняка и нам придется ухаживать за ним!»

Наш учитель ответил: «Ты должен радоваться, что сможешь делать доброе дело…»

Также и в этом случае оказалось, что перед тем, как дать положительный ответ по поводу предложенной партии, наш учитель тщательно выяснял все необходимое о семье (девушки) и сказал молодому человеку: «Умей оценить то, что в этом доме никогда не был слышен крик!»

«Чрезмерная» праведность и скромность – не недостаток

Один из членов моей семьи задал нашему учителю вопрос по поводу сватовства, где о невесте поговаривали, что она имеет склонность к тому, что называется фрумкайт (то есть она «чересчур уж праведна»). Наш учитель ответил ему: «Что же в этом? Разве в этом есть какой-то недостаток? Что означает ее фрум? То, что она очень Б-гобоязненна, а в этом нет никакого недостатка…»

Спрашивающий сказал, что девушка, о которой идет речь, не хочет встречаться с ним на улице, поскольку это представляется ей недостаточно скромным. Наш учитель ответил ему: «Счастливец ты, что тебе предлагают такую невесту! Ведь это – достоинство, и тебе совершенно нечего опасаться»!

Когда нашего учителя спросили однажды, кого следует предпочесть: способного или того, кто проявляет постоянство в своей учебе, он намекнул, что проявляющий постоянство предпочтительнее.

Совет – вместе с отчетом перед собой

Тысячи и десятки тысяч людей получали у нашего учителя совет и помощь. Очень часто они не могли оценить, сколько сил он вкладывал в каждый совет, который давал. Именно из описанной ниже истории, в которой наш учитель воздержался от того, чтобы дать совет, мы можем сделать вывод о том мысленном усилии, которое он делал всякий раз, когда к нему обращались.

Однажды к нему пришел человек за советом, но он ответил, что не может дать ему совет. Проситель не отступал: «Но я должен знать, что мне делать…» Однако наш учитель вновь сказал ему: «Что я могу сделать? Я не знаю, что отвечать…»

После того, как тот человек ушел, домашние спросили нашего учителя, почему он на этот раз не дал совета, как обыкновенно давал каждому. Ответ его поразил их: «Когда я даю совет, я отдаю себе отчет в том, что в будущем мире меня спросят: когда ты давал совет такому-то, был ли ты уверен, что этот совет был верным и хорошим? Я должен знать, что мой совет верен на все сто процентов. На этот раз я не был уверен…»

Он часто повторял следующие слова рабейну Йоны из его книги Шаарей тшува (3:13):

Ибо человек обязан трудиться… и стремиться всеми силами души своей содействовать исправлению ближнего. И это относится к числу строжайших (предписаний) и важнейших вещей, требуемых от человека, как сказано: «Сказал (Г-сподь) тебе, человеку, что есть добро и что Г-сподь требует от тебя: лишь творить правосудие и любить благодеяние» (Миха, 6:8).

Советы и наставления о путях духовного подъема

Доктор А. М. рассказал мне следующее: «В свое время я работал в больнице Бейлинсон детским врачом, а также в качестве специалиста-аллерголога. В определенный период наша семья духовно укрепилась; мы начали приближаться к общине харедим. И тогда у меня созрела мысль о том, что я должен бросить работу и начать учиться целый день в колеле. Я пришел к нашему учителю и сказал ему, что моя душа жаждет Торы, и я хотел бы бросить работу и поступить в колель в качестве обычного авреха. Наш учитель однозначно высказался против этого. Он согласился с тем, чтобы я сделал это, лишь при исполнении следующих условий: во-первых, что с этим будет согласна моя жена; во-вторых – что у меня будет другой источник средств существования; в третьих – что я буду оставаться осведомленным обо всем происходящем в мире медицины.

Я действительно сделал все так, как говорил наш учитель. По утрам учился в колеле, а после полудня работал врачом. В середине дня и по пятницам участвовал в медицинских конференциях.

Также и в воспитании наших детей рав Шах очень помогал нам, – рассказывал далее доктор А. М. – После того, как мы уже вышли на магистральный путь как семья из общины харедим, в нашем доме все еще был телевизор. Мы решили больше не смотреть его, но не знали, как быть с нашим старшим сыном, которому тогда было пятнадцать лет: запрещать ему силой или же не трогать его.

Также и по этому вопросу мы пришли к нашему учителю за советом. Изначально мы думали, что он ответит, что нужно проверить «силу тяготения», выбросив телевизор из дома, но ответ его удивил нас: «Скажите ему, что вас это больше не волнует, у вас есть более важные дела, – а он, если хочет, может смотреть и дальше, сколько ему угодно». Мы действительно сделали так, как сказал наш учитель, и через короткое время наш сын тоже перестал смотреть телевизор.

Этот сын учился тогда в ешиве тихонит. На определенном этапе вследствие того переворота, который произошел в нашей семье, он пришел к выводу, что жаль посвящать лучшие годы жизни получению аттестата зрелости, когда вместо этого он может только сдать экзамены, потратив на это меньше времени. Он пошел к нашему учителю посоветоваться об этом.

Я сам был уверен, что тот отвергнет с порога всю эту затею – сдавать экзамены на аттестат зрелости. Но наш учитель ответил, что сын должен сдавать их.

Мой сын снова спросил: «Разве в этом нет битуль Тора (напрасной траты времени, которое могло быть посвящено изучению Торы)?» Наш учитель снова ответил: «Делай это в свободное время». На протяжении всей беседы он ни разу не сказал, чтобы тот не сдавал экзамены. Однако с Б-жьей помощью сын не сдавал их, и теперь он – аврех, знаток Торы, посвящающий ей все свое время.

– Когда я учился в колеле «Поневеж», – рассказывал далее доктор А. М., – я приносил нашему учителю деньги маасера (десятины), чтобы он распределял их среди нуждающихся по своему усмотрению. Однажды мне позвонили в поликлинику из его дома и попросили, чтобы я срочно пришел к нему. Я вышел из поликлиники и поспешил к нему домой. Наш учитель приветливо принял меня и извинился; он сказал, что я не должен думать, что он, не дай Б-г, не хочет принимать от меня пожертвований. У него нет ничего против меня, – но, при всем этом, он желает вернуть последнее пожертвование, которое я дал ему, поскольку чувствует, что уже не может полноценно взвешивать и принимать решения, и не сможет распределять деньги желаемым для меня образом. Поэтому он просит принять их назад».

Отношение нашего учителя к этому нашло свое выражение также в 7854 (1994) году, когда наш учитель прекратил принимать пожертвования, поступавшие к нему с тем, чтобы он распределял их среди учреждений и бней Тора по своему усмотрению. Он сказал, что чувствует, что у него уже нет той способности взвешивать и принимать решения, какая была прежде, и он опасается, что люди ошибаются, полагаясь на него.

Отец – месадер кидушин

Однажды наш учитель участвовал в церемонии бракосочетания своего ученика с внучкой большого мудреца Торы р. Ш. Швардона. Когда он увидел там большого мудреца Торы р. Ш. З. Оэрбаха, который был дядей невесты, он подошел к нему и сказал: «Вы – дядя, и потому Вы должны быть распорядителем кидушин». Рав Ш. З. Оэрбах упрашивал его (быть распорядителем), но это не помогало, пока рав Шломо Залман не сказал: «Я – действительно дядя, но Вы – отец…» Когда наш учитель услышал эти слова, он сразу же согласился приступить к обязанностям распорядителя кидушин.

Как отец для каждого еврея

Великий мудрец Торы р. И. З. Мельцер сказал по поводу слов наших мудрецов: «Тот, кто растил учеников в молодости, пусть растит учеников и в старости» (Евамот, 62б) следующее. Наши мудрецы хотели этим сказать, что мы не должны думать, что старец не может обучать учеников, подобно тому, как мы находим, что старец не может быть членом Сангедрина (см. Сангедрин, 36б) из-за того, что в нем (старце) нет милосердия, – а ведь у рава, обучающего Торе, тоже должно быть милосердие; и если это так, то старец будет негоден также и для исполнения обязанностей рава. Наши мудрецы учат нас тому, что по отношению к своим ученикам у рава есть милосердие также и в старости.

Правоту этих слов мы в полной мере видели и чувствовали в нашем учителе. Тот, кто говорил с ним, ощущал, что разговаривает не только с учителем всех евреев, а в полном смысле слова с отцом всех евреев. Более того; у каждого было ощущение, будто он, именно он – единственный сын нашего учителя. Можно было разговаривать с ним как с учителем всех евреев – и вместе с тем чувствовать, что говоришь с со своим отцом… Как правило, две эти стороны противоречат друг другу, – но в общении с нашим учителем никакого противоречия здесь не было. Истинно великий в Торе, совершенный во всех своих качествах – такой человек может быть одновременно и равом, и отцом. По моему мнению, кроме звания «учителя всех евреев» он также заслуживал звание «отца всех евреев».

Глава восьмая

ТАМ, ГДЕ ЕГО ВЕЛИЧИЕ, – ТАМ И ЕГО СКРОМНОСТЬ[15]

Мы уже приводили в первой главе слова великого мудреца Торы р. Ш. З. Оэрбаха, который засвидетельствовал о нашем учителе, что он – один из тридцати шести скрытых праведников и скрывает величие своей праведности и приверженности добрым делам от глаз тех, кто видит его. Но я думаю, что в нем была одна черта, которую ему скрыть не удавалось; она была заметна в нем более всего, и это – скромность. Принижение себя, причем не только перед великими и не только перед мудрецами Торы, но и, – совершенно в той же самой мере, – перед самыми малыми.

Печатью скромности были отмечены все движения его и все его дела, так, что даже на людей, никогда не знавших его и встречавших его лишь случайно, она производила глубокое впечатление. Даже тогда, когда многие стучались в его двери, когда он был руководителем поколения, по слову которого свершалось все, – он считал себя ничем. Он часто повторял: «Счастливо поколение, в котором великие слушают малых» (Рош а-шана, 25б). В своей величайшей скромности он относил эти слова на свой счет, когда видел, что люди следуют его советам.

«Люди ошибаются во мне…»

Не знаю, удастся ли мне при моих скромных литературных способностях поведать читателю, насколько глубоко я был растроган следующей историей. «У человека – помыслы сердца, но от Г-спода – сила выразить (их) языком» (Мишлей, 16:1).

Однажды я пришел к нашему учителю и увидел его в плохом расположении духа, в смятении. Я спросил его, чем он так взволнован.

Наш учитель начал рассказывать, но не мог удержаться от слез; он беспрерывно плакал и не мог говорить. Успокоившись от плача, он сказал мне: «Расскажу тебе: у меня была супружеская пара с сыном в связи с его сватовством. Сын встречался с одной девушкой и они в принципе решили жениться. Он сказал, что видит в ней совершенство всех качеств и чувствует, что она – его пара.

Родители рассказали, что первоначально и они склонялись к тому, чтобы согласиться, но в последний момент им стало известно, что невеста – баалат тшува[16]. Семья жениха – очень родовитая и состоятельная, из числа наиболее известных, и родители никоим образом не могут смириться с тем, что их единственный сын собирается жениться на баалат тшува. Отношения между родителями и сыном очень напряженные; сын говорит, что не отступит, поскольку, хотя он и не давал явного согласия, невеста поняла, что в принципе дело решено. С другой стороны, родители со всей силой стоят на своем и не соглашаются на эту партию. Они пришли к решению спросить нашего учителя и согласиться с тем, что он решит».

Наш учитель вновь начал плакать; он говорил: «Пойми: все ошибаются во мне, думают, что я представляю собой что-то… Приходят ко мне за решением с такими трудными вопросами! Ведь это такой вопрос, который только великий муж Израиля в состоянии решить! Какое я имею отношение к таким вопросам… Как видно, я своими делами, хотя и неумышленно, ввожу общество в заблуждение, и общество полагает, что я – из великих». И он вновь начал безостановочно плакать: «Ошибаются во мне, и я в этом виноват…»

Когда он кончил говорить, я спросил его: «Что же практически посоветовал им глава ешивы?» Он ответил: «Что я мог сделать? Посоветовал им, чтобы они пошли к одному из великих мудрецов Торы; сказал даже, к кому именно (я предполагаю, что это был автор книги Кеилот Яаков р. Я. Каневский, который в своей книге обсуждает эту тему), но они не хотели. Предложил им другого большого мудреца, – но они вновь не хотели. Они решили между собой, что примут только мое решение, и если его не будет, это приведет к напряженным отношениям между родителями и сыном. Что же я мог сделать, – продолжал наш учитель, – сказал им, что подумаю, и чтобы они пришли еще раз через несколько дней».

Через неделю я вновь был в доме нашего учителя, и мне было интересно, чем закончилось это дело.

Наш учитель был уже в приподнятом состоянии духа и рассказал мне следующее: «После того, как они ушли, я взял книгу Теилим и молился, чтобы Г-сподь даровал мне разумение. После этого взял том Шульхан арух, часть Эвен а-эзер[17] и стал искать, нет ли там какого-то источника или чего-либо относящегося к вопросу о вступлении в брак с баалат тшува, родители которой при ее зачатии не соблюдали законов семейной чистоты. Я нигде не нашел запрета, связанного с этим, и поскольку это так – нет причины запрещать (подобный брак). Если она действительно так уж совершенна во всем и так нравится молодому человеку, и после того, что между ними уже было решено, нужно довести это дело до конца.

Я передал им свое решение и сказал: «Мазаль тов; выпьем лехаим, и пусть они женятся». Понятно, что молодой человек был на седьмом небе. Но не только он; также и родители сказали, что принимают мое решение от всего сердца».

Эту историю я рассказал до самого конца, но меня больше всего интересует в ней начало ее. Наш учитель безутешно плакал о том, что он будто бы вводит общество в заблуждение, создавая впечатление, что он – один из великих мудрецов Торы… Такая скромность, которую я не в состоянии описать словами.

А теперь я попрошу тебя, дорогой читатель, – прежде, чем ты продолжишь чтение, остановись на мгновение, вернись к прочитанному еще и еще раз и вдумайся. До чего же доходила скромность нашего учителя, наставника всего Израиля! Он кричит и плачет из глубины сердца: «Ошибаются во мне; думают, что я – кто-то важный, что я что-то собой представляю… Как видно, я своими делами, пусть даже неумышленно, ввожу в заблуждение общество, и общество полагает, что я – один из великих мудрецов Торы!»

Давайте спросим же себя: сколько мы сами делаем и прилагаем усилий, причем с умыслом, чтобы добиться почтения к себе…

Как всякий другой больной

Когда раву Шаху предстояла операция, решавшая его судьбу, его домашние хотели поговорить с врачами, лечившими его, и объяснить им, кто он, чтобы он получил наилучшее лечение и должное внимание. Но он не согласился с этим, сказав: «Нельзя просить врача о том, чтобы он отдал себя целиком моим нуждам, – ведь это будет сделано за счет других больных. В этом случае я преступил бы запрет отнимать что-либо (у других людей), поскольку отнял бы у других больных время, которое должно быть им уделено. Я хочу лечиться на правах всех прочих больных».

Точно так же он отказался получить в больнице отдельную палату. Он настаивал на том, что в определенной мере также и это будет сделано за счет других, и пришлось устроить ему палату таким образом, чтобы он не знал, что она зарезервирована специально для него, и думал, что просто нет возможности поместить туда еще больного.

Среди народа моего я живу

Когда рабанит, жена нашего учителя, была больна, и также после ее смерти, он сам заботился обо всем необходимом и никому не давал заботиться о ней, в том числе и своим внукам.

Обычным делом было видеть, как наш учитель сам идет в магазин. Об этом помнят все жители района. Он стоял в очереди как все; хозяин магазина, конечно, хотел обслужить его прежде других, но он отказывался, хотя все стоявшие в очереди соглашались. Он настаивал на том, что ничем не отличается от всех и должен стоять в очереди, как все. И когда хотели поставить его в очереди хотя бы впереди детей, он сказал: «Это, несомненно, запрещено. Взрослые могут уступать свои права, но дети не способны к такому, и потому подобное дело является нарушением запрета отнимать чужое».

Подобным же образом он вел себя и дома. После каждой трапезы он сам брал швабру и подметал крошки, чтобы их не растаптывали. Он даже сам заботился об уборке дома и, занимаясь этим, говорил с внуками об учебе… Иногда еще видели, как он развешивает на просушку белье.

Очень часто, в особенности в поздние ночные часы, он сам открывал стучащим в дверь. Но и в дневное время, когда в доме были внуки и другие домашние, он не ждал, пока они откроют дверь, и открывал сам.

Раби Йосеф Вайс рассказал мне следующее. «Зять нашего учителя, большой мудрец Торы р. М. Ц. Бергман, был однажды в Южной Африке; он собирал там пожертвования на развитие укрепление своей ешивы. Он послал мне оттуда деньги, чтобы я привез их к раву домой. Неожиданно для меня прежде, чем я успел передать деньги, наш учитель появился в моей конторе в Тель-Авиве. На мой вопрос о том, почему он утруждает себя приездом после того, как я договорился с его зятем о том, что сам привезу деньги к нему домой в тот же вечер, наш учитель ответил: «Я не хотел утруждать тебя; но если бы я знал, как выглядят улицы Тель-Авива, – действительно не приезжал бы»».

Так же просто, без всяких проявлений сознания своей значительности, вел себя наш учитель и в ешиве – несмотря на свое особое положение не только как главы ешивы, но и как величайшего мудреца поколения.

Как будто тело его режут ножами

Когда наш учитель был распорядителем кидушин или сандаком, он очень просил, чтобы не объявляли его имя, говоря: «Я знаю, когда мне нужно подойти, и подойду сам; нет нужды объявлять мое имя». Почему же это было так важно для него? Он не хотел, чтобы провозглашали его почетные титулы и звания: «наш учитель», «великий мудрец Торы» и т. п.

На свадьбе одного из его внуков построили высокий помост, чтобы чествовать нашего учителя. Когда он пришел в зал и увидел этот помост, лицо его нахмурилось. «Что вы здесь построили?» спросил он с открытым упреком. Его душе это было настолько отвратительно, что он тут же решил вернуться домой. Он был неспособен терпеть вокруг себя шум и суету, создаваемые всеобщим выражением почтения к его персоне. Даже когда его стали упрашивать, чтобы он подождал хотя бы до прибытия нескольких больших мудрецов поколения, которые уже были в пути на свадьбу, или хотя бы до появления жениха и невесты, которые должны уже были выйти из комнаты уединения[18], он не пожелал даже слышать об этом. Он ушел, и буквально всю обратную дорогу плакал из-за позора, который выпал ему на долю из-за этих «знаков почета».

Однажды он сказал мне, что когда он видит свое имя в газете или в уличных объявлениях, он чувствует боль – такую, будто тело его режут ножами. Это невозможно описать словами, – но тот, кто находился рядом с ним, чувствовал и знал, что именно так и было.

Великое наслаждение: сидеть наравне со всеми евреями

Когда наш учитель звонил кому-нибудь по телефону, он чрезвычайно остерегался, стараясь говорить уважительно. Например, звоня ко мне домой, он спрашивал: «Можно ли поговорить с равом Лоренцем?» С другой стороны, когда кто-нибудь не узнавал его голоса и спрашивал, кто это, он отвечал просто: «Говорит Шах». Он никогда не представлялся как «рав Шах…»

Большой мудрец Торы р. Йосеф а-коэн Рут рассказывал в своей речи, посвященной памяти нашего учителя: «Когда наш учитель молился в одной из синагог в окрестностях своего дома, он сидел на одной из задних скамей среди всех. На мой вопрос о том, почему он не садится (на почетном месте) у восточной стены, как полагается главе ешивы, он ответил: «Если бы ты знал, какое наслаждение я получаю, когда сижу наравне со всеми евреями, ты бы не задавал такой вопрос!»»

В своем завещании наш учитель просил, чтобы после его смерти ему устроили «четыре казни по приговору суда Торы» в соответствии с тем, как это описано в святых книгах. Однако доверенное лицо его дома, рав Рафаэль Вольф, передает, что наш учитель сказал ему, что хотя он и написал так в своем завещании, он решил затем, что не следует этого делать, поскольку выглядело бы как проявление гордыни.

«Каким образом я удостоился написать книгу Ави эзри

Иногда, входя к нашему учителю, я видел его углубленным в написанную им книгу Ави эзри. Он обращался ко мне и говорил такие слова: «Удивительно для меня: откуда у меня были силы делать открытия в Ави эзри? Не знаю, как получилось у меня открыть все это. Удивляюсь я и тому, откуда были у меня познания в тех источниках, которые я привожу в книге».

Я не понял, что он имеет в виду и почему удивляется всему этому. Разве он не трудился тяжело, добывая свои открытия? Из-за своей большой скромности он был уверен, что неспособен был своими силами сделать те чудесные открытия, которые есть в книге Ави эзри, и потому объяснял их помощью с Небес, как сказал мудрец (царь Шломо) в книге Коэлет: «Ибо человеку, который хорош перед Ним (Б-гом), дал Он мудрость, и знание, и радость» (Коэлет, 2:26).

Об основах этой темы я слышал от Хазон Иша в долгой беседе, которую вел с ним; он объяснял эти основы словами наших мудрецов: «Тора приводит (человека, изучающего ее) к осторожности; осторожность приводит к расторопности» (Авода зара, 20б), и так далее – до духа святого постижения и оживления мертвых. Ибо человеку, который трудился в Торе изо всех своих сил, Г-сподь дает мудрость, знание и т. п.; но если он не трудился соответственно своим силам – Г-сподь не помогает ему. Этими словами можно объяснить все, чему удивлялся наш учитель.

Мы уже упоминали (в третьей главе), что когда наш учитель удостоился получить рекомендацию от рава Ицхака Зеева из Бриска, что само по себе было редким делом, на свою книгу Ави Эзри, он не хотел помещать ее в книге, – хотя легко представить себе, что всякий другой человек поторопился бы поместить ее в начале книги. Рав Ицхак Зеев понимал, что автор этой книги из-за своей великой скромности не способен опубликовать его рекомендацию, и потому послал своего сына передать автору, что он желает, чтобы тот напечатал рекомендацию и не скрывал ее…

«Моя честь? Нет такого

В определенный период в страну Израиля приехал глава ешивы из Соединенных Штатов, ученик одного из великих мудрецов предыдущего поколения, который сам считался большим знатоком Торы и имя его было широко известно, – но, к сожалению, мировоззрение его было с изъянами. Когда этот глава ешивы готовился издать сборник своих уроков, рав Шах опасался, что он будет принят в обществе бней Тора как один из больших мудрецов Торы. Наш учитель лично написал статью в газету «А-модия», в которой разъяснял обществу суть мировоззрения того главы ешивы, чтобы люди не ошибались в том, что он собой представляет, и не перенимали бы его взглядов.

Я упрашивал нашего учителя, чтобы он не публиковал этой статьи под своим именем. Я настаивал на том, что подобное ниже достоинства Торы – чтобы наш учитель писал статью в газету как один из обычных ее авторов.

Однако он отказался слушать и сказал мне: «Что это значит – считаться с моей честью? Нет такого! Человек вообще не должен думать о том, что ему полагается почет! Но даже если бы и был здесь какой-то мотив, связанный с честью, – то ведь соображения истины и пользы, связанные с этим делом, несомненно, перевешивают также и соображения чести!» И наш учитель действительно опубликовал эту статью.

Наш учитель лично является в талмуд-тору «Резили»

Из-за своей большой скромности наш учитель не имел обыкновения приглашать кого-либо к себе. Когда кто-нибудь был ему нужен, он говорил, самое большее, так: «Передайте такому-то, что если он окажется здесь неподалеку, то я хотел бы с ним поговорить»; но просить человека прийти к нему – такого он себе не позволял.

Когда у нашего учителя было какое-то дело, о котором он хотел поговорить с адмором раби Хаимом Меиром из Вижниц, он обычно всегда шел к нему; это причиняло адмору большую неловкость. Он просил, чтобы его оповещали о приходе нашего учителя заранее, чтобы он сам мог прийти к нему, но наш учитель никоим образом не соглашался. Таков был его обычай: «если я хочу встретиться – я должен идти». И не только тогда, когда речь идет о важном человеке, таком, как адмор из Вижниц; так у него было со всеми.

Однажды наш учитель направил свои стопы в талмуд-тору «Резили», добиваясь того, чтобы туда приняли мальчика из одной из восточных общин. Услышав об этом, я спросил его, зачем нужно было идти самому, когда можно было попросить об этом меня, или же внука, чтобы я или он пошел от его имени, – и разве тогда мальчик не был бы принят? Но наш учитель пошел сам, так как каждый такой мальчик был ему как его собственный сын, а ради сына отец идет сам. Наш учитель мог также попросить руководителя талмуд-торы, чтобы тот зашел к нему, и это было бы большой честью для того руководителя, – но из-за своей большой скромности наш учитель был неспособен просить, чтобы пришли к нему.

Адмору из Вижниц пришлось выступить в роли

рава-распорядителя кидушин

Когда моя дочь выходила замуж за раби Йеуду Арье Шварца, я почтил нашего учителя приглашением быть равом-распорядителем хупы и кидушин, – как потому, что он всегда был распорядителем кидушин у моих детей, так и потому, что он был главой ешивы, в которой учился мой (будущий) зять.

В ночь накануне свадьбы адмор раби Хаим Меир из Вижниц послал ко мне двух своих служителей сообщить о том, что он придет на свадьбу. В то время адмор уже был болен и прикован к креслу, и поскольку я знал, что по состоянию здоровья он не может прийти, я не пошел приглашать его лично, а послал ему печатное приглашение, как всем.

Я был чрезвычайно удивлен, что хотя я и не пригласил его лично, он собирается прийти. Я сказал его посланникам, что все это для меня неожиданно и мне очень неприятно, что я не пригласил его лично. Спросил их, что мне теперь делать, и добавил, что уже распределил все почетные роли, так, что даже не знаю, чем смогу почтить адмора.

Посланники ответили мне: «То, что Вы будете делать, – это Ваше дело, но согласно общепринятым нормам Вы обязаны прийти сейчас с Вашим свояком, раби Моше Шварцем, чтобы пригласить адмора официальным образом». Мы пошли к адмору; он смеялся и сказал: «Я знаю, что Вы не пригласили меня, – но я, тем не менее, иду». Он объяснил, что придет в силу нашей дружбы, из долга благодарности и т. д.

У меня была проблема: как быть с распределением почетных обязанностей? Я мог дать ему только одно из благословений на кидушин; это не подобало ему по его достоинству, но выбора не было. Дело было уже перед хупой; и вот, мы видим – служители несут адмора в его кресле, в сопровождении многочисленных хасидов.

Наш учитель, увидев его, сразу же подошел и сказал ему: «Раби, Вы будете распорядителем кидушинАдмор ответил: «Я не буду распорядителем кидушин. Я уверен, что Вас почтили этой ролью; ведь если бы это было не так, то как бы вы могли предлагать ее мне?» Наш учитель ответил: «Раби, будьте распорядителем кидушин», – и настоял, чтобы так и было. Раби в конце концов понял, что если наш учитель решил, что так будет, ничто не может изменить его мнение, и исполнил роль распорядителя.

Когда раби прибыл, наш учитель сразу понял, что у меня нет для него почетной обязанности, – ибо что же еще можно было дать раби, если не роль распорядителя кидушин, – и изо всех сил постарался «навязать» ему ее. На хасидов это произвело чрезвычайно сильное впечатление и прибавило у них уважения к нашему учителю.

Близость его к детям Израиля

Особая сторона скромности нашего учителя проявлялась в его отношении к детям. Ему не нужно было «спускаться» к ним, ибо никогда не заносилось его сердце и не воздевал он глаз своих в гордыне, чтобы чувствовать себя в чем-нибудь выше их. Много раз усаживался он с детьми и участвовал в их играх… Когда он выступал перед детьми в разных ситуациях, он говорил на их языке, от сердца к сердцу, и его слова оставляли у них неизгладимое впечатление.

Когда к нему приходили с маленькими детьми, чтобы получить благословение, он оделял их сладостями (моя жена обычно привозила ему из Швейцарии много сладостей и шоколада, безукоризненно кашерных, и он раздавал их детям).

Наш учитель не соглашался, чтобы кто-нибудь подходил к шкафу, чтобы принести ему шоколад, как это принято у всех нас, ибо кто встает из-за маленьких детей? Он сам вставал, несмотря на свой почтенный возраст и важность, подходил к шкафу, доставал сладости и раздавал их детям.

Наш учитель удивляется маленькому мальчику,

который приветствует его первым

Однажды наш учитель сказал мне: «Ты знаешь, раби Шломо, у тебя чрезвычайно воспитанный сын; я удивляюсь ему».

Я спросил нашего учителя, в чем он увидел воспитанность моего сына, и он ответил: «Он всегда приветствует меня первым. Я очень стараюсь приветствовать его первым, но это мне не удается – потому, что он еще издали приветствует меня».

Я не знал, о каком сыне идет речь. После краткого выяснения оказалось, что речь идет о младшем, Аврааме Йешаяу, который тогда учился в четвертом классе талмуд-торы «Торат эмет» на улице Васерман (на этой улице жил наш учитель в то время). Он часто встречал нашего учителя и всегда приветствовал его первым.

Нет слов, чтобы описать подобную скромность. Наш учитель удивляется тому, что девятилетний мальчик приветствует его первым, а ему не удается опередить его…

«Я сам хотел прийти пожелать вам Шана това[19]»

В моем выступлении, посвященном памяти нашего учителя, я упомянул один волнующий случай. Всякий раз, когда я рассказываю о нем, бываю растроган до слез; не случись это со мной самим, я бы не поверил.

В канун Рош а-шана (как мне кажется, это было лет за десять до кончины нашего учителя) у меня дома зазвонил телефон, и на другом конце провода сказали, что рав Шах хочет говорить с равом Лоренцем. Я подошел к телефону. Наш учитель был на линии, и он сказал мне так: «Я хочу пожелать шана това – тебе, твоей рабанит (жене), детям и всей семье». Он закончил свое поздравление и добавил: «Я хотел прийти к тебе лично, чтобы пожелать шана това, потому, что так это должно быть: я обязан прийти к тебе лично. Но что делать: я так слаб, что не в состоянии ехать в Иерусалим. Я извиняюсь за это и прошу у тебя прощения».

Я начал плакать; я стыдился самого себя.

Дальше (в ходе того же телефонного разговора) я слышал, как наш учитель говорит р. Давиду Цимерману (который взял трубку): «Спроси его, хорошо ли он слышал все, что я ему сказал». Рав Цимерман спросил меня, и я ответил, что слышал каждое слово. Наш учитель продолжал спрашивать, и я слышу в трубке его голос в отдалении: «Слышал ли он, что я хотел прийти лично, и был обязан сделать это, но только я не могу сделать это из-за слабости, и что я прошу у него прощения?» Рав Цимерман передал мне вопрос, и я сказал ему: «Я слышал! Наш учитель хотел убедиться в том, что я слышал, что он просит извинения за то, что не приехал».

После того, как он убедился, что я слышал каждое слово, наш учитель вновь взял трубку и сказал: «Сейчас я хочу еще раз пожелать вам шана това – тебе и т. д.»

Я со слезами рассказал об этом домашним; нет нужды говорить о том, какое это произвело на них впечатление.

Я был растроган до глубины души. Такая скромность, что трудно в это поверить… Но, несмотря на то, что людям трудно будет поверить, я обязан рассказать всем об этой истории, поскольку польза от этого чрезвычайно велика. Представьте себе, что вы слышите, как наш учитель говорит простому человеку: «Я хотел прийти к тебе…» Почему же он должен прийти? Он думает, что, быть может, – быть может, я что-то сделал для него… Но ведь правда состоит в том, что я не делал для него никогда и ничего, ведь он ни в чем не нуждался… Или, может быть, потому, что я делал что-то на благо общества… И из-за этого наш учитель должен просить прощения и извиняться… Невозможно поверить!

Об этой истории я не читал и не слышал от других. Это случилось со мной, и я был просто сам не свой. Где мы видели подобное самоотречение? Я спрашивал у самого себя: если так ведет себя учитель всего Израиля, – как же должен вести себя я? Мы так придирчивы в вещах, касающихся нашей чести, думаем, что «нам полагается», и гневаемся, когда чувствуем себя задетыми! Мне кажется, что у того, чья жизнь проходила вблизи нашего учителя, все связанное с гордыней и заносчивостью рассыпалось в прах. Невозможно, чтобы человек видел скромность нашего учителя, – и оставался с первозданной и неотесанной своей гордыней.

Скромность и твердость сосуществуют у него вместе

При всей великой скромности нашего учителя, – когда шла речь о «войнах Торы» (дискуссиях мудрецов), в сфере законов Торы или мировоззрения, не было никого, сколь бы велик (в Торе) он не был, перед кем он отступил бы, пожертвовав своей точкой зрения. В особенности эта линия его поведения видна в истории, приводимой в следующей главе; в ней наш учитель принимает решение в области закона, которое находит верным, вопреки мнению Хатам Сойфера. Притом, что он смирял себя перед малым из малых, он умел твердо стоять на своем и делать то, что правильно, не отступая ни перед кем. В следующей главе будут приведены примеры на эту тему.

  1. Слова эти были сказаны нашим учителем в связи с излагаемой далее историей.
  2. Это сказано о еврейском царе, который должен заботиться обо всех нуждах своего народа (Рамбам, Илхот млахим, гл. 2, п. 6).
  3. ГМАХ (сокращение от гмилут хасадим – «благодеяние») – традиционное у евреев учреждение, выдающее беспроцентные ссуды нуждающимся.
  4. Хеврута (буквально «товарищ») – напарник: Гемару обычно учат вдвоем.
  5. Такое выражение употребил Раши в своем комментарии на слова Торы: «И увидел тяготы их» (Шмот, 2:11), где речь идет о том, что Б-г увидел тяготы сынов Израиля в Египте.
  6. Урим и тумим – полное имя Б-га, написанное на пергаменте и вложенное в нагрудник первосвященника с драгоценными камнями (см. Шмот, 28:30). Назначение его – вопрошать Б-га в необходимых случаях относительно важных дел; когда удостаивались ответа, священнослужитель «читал» его по особому свечению камней. Действие урим и тумим прекратилось к концу эпохи «первых пророков» (во времена первого Храма; к «первым пророкам» относят всех, кроме последних пророков – Хагая, Захарии и Малахи, см. Сота, 48а, 48б).Сангедрин – Высший суд мудрецов Торы, заседавший при Храме.
  7. Сандак – тот, кто держит ребенка на коленях во время брит-милы – обрезания. Эту почетнейшую роль обычно доверяют самым большим мудрецам и праведникам.
  8. Йешаяу, 40:11.
  9. Рассказывают наши мудрецы, что когда наш учитель Моше, мир ему, пас мелкий скот (своего тестя) Итро в пустыне, убежал один ягненок. Моше пошел искать и обнаружил его у воды пьющим. Моше сказал: «Я не знал, что ты убежал из-за жажды; ты устал». Он положил его себе на плечо и понес (см. Мидраш раба, Шмот, 2).
  10. После смерти царя Шломо народ попросил его сына Рехавама, который должен был стать новым царем, облегчить тяготы, возложенные на народ его отцом. Рехавам посоветовался со старейшинами, которые были советниками его отца, и те сказали ему: «Если сегодня будешь слугой народу этому… и ответишь им добрыми словами, то они станут навсегда твоими рабами». Но Рехавам пренебрег этим советом, и большая часть народа отказалась признать его царем. Десять северных колен отделились и образовали самостоятельное государство (см. далее там).
  11. Вторая глава в трактате Бава меция, в которой обсуждаются детали закона Торы о возвращении потерянных вещей.
  12. Одно из основных понятий в рамках этого закона.
  13. Другими словами, нет возможности дальше терпеть (по Теилим, 69:2).
  14. Кидушин – обряд посвящения невесты жениху; в наши дни является начальной частью единой свадебной церемонии, и после кидушин сразу зачитывается ктуба – брачный договор. Рав месадер следит за тем, чтобы вся церемония происходила строго по закону Торы.
  15. См. Мегила, 31а.
  16. Бааль тшува (в женском роде баалат тшува) – буквально «вернувшийся» (к соблюдению законов Торы).
  17. Эвен а-эзер – одна из четырех частей свода законов Шульхан арух; в которой приведены законы брака и развода.
  18. Комната, в которой уединяются молодые после хупы.
  19. Шана това – «хорошего Вам года» – приветствие на Рош а-шана (еврейский Новый год).

http://www.beerot.ru/?p=9540