Как только мы поселились в Москве, началась война. В самом начале войны сумел я добраться до Махновки, чтобы забрать своих, мать с сестрой. Сбежали мы из-под носа у немцев. Отец, правда, остался. «Что», – говорит, – «мне от них бегать? Я их видел в восемнадцатом году, кайзеровские войска тут стояли. Приличные люди, не то, что Советы. Заживем нормально наконец-то. Открою магазинчик…» В общем, нет отца. Приличные люди его и всех остальных…
Ай, ладно. Мать с сестрой остались в Москве. А мы эвакуировались: я с женой и дочкой, с сестрой жены и их семьей. Из Москвы – вглубь России, все дальше и дальше. Добежали аж до Сибири, тут решили остановиться. Жена была беременна, дочка маленькая устала от переездов.
И вот, представь себе. Омская область, Любинский район, станция Любинская. Зимой температура минус 40, правда, ветра нет, так что жить можно. Ведра вносишь в избу – а коромысло в инее. И на воде – корка льда… Снимали мы в избе одну комнату на две семьи – разделили занавеской и так жили. На одной половине мы с дочкой, на другой – сестра жены с мужем и грудной дочкой.
Надо было искать работу, карточки на еду выдавали только тем, кто работал. Ну, я пошел по городу. Мужиков нет, конечно, война, ничего почти не работает. В селах – там может работа быть, но мы туда не поедем, нам врач скоро понадобится. А тут на станции – буфет. Я захожу. Женщина сидит приличного вида такого, даже как будто «голубых» кровей. Я спросил, нет ли работы какой. Она ответила, что работа есть. Надо ездить к колхозникам, покупать у них продукты, а они карточки не признают, только деньги. Нужен честный человек, кому можно доверить и деньги, и товар. А она сама не может – она тут и начальница, и повар, и буфетчица единственная. Станционный буфет должен работать, поезда все время туда-сюда ездят, везут сибиряков Москву отстоять, обратно – раненых. Никто не будет ждать, пока она съездит с колхозниками договариваться. Как раз выяснилось, что прошлый закупщик обманывал нещадно, ввел в расход, она выгнала его. Я согласился, все равно ничего другого не было.
И стал ездить в колхозы – покупать продукты. Все честно, конечно. Привозил деньги, все записывал – что беру, почем, считал. Иногда и в ту и в другую сторону возил продукты, каких колхозникам не хватало. В общем, курсировал с телегой туда-сюда. Иногда, если не надо было ездить, подменял начальницу в буфете, работал и грузчиком, и чинил кое-что. Она очень благодарила, доверяла мне. Оказалось, что она из дворянской семьи, верующая русская женщина. В Сибири, судя по всему, давно. Выселили их сюда власти, а имущество их прибрали, понятное дело. Цы зей ист ди гликн (каждому свое счастье – идиш).
И так пролетели весна, лето почти окончилось – срок нам родить. Жена дохаживает последние денечки, я уже и с акушеркой и с врачом договорился. И все думаю: а если сын? Что я делать буду? Я, конечно, простой еврей. Но законы, какие знаю, выполняю. А моэля-то, может быть, на триста верст вокруг нет! Сибирь же! Если и есть тут евреи, кому может потребоваться моэль, тем более в наше время? Кто воюет, кто уже забыл, зачем моэль-то нужен…
И в конце лета – началось. Рожали дома, конечно, какая там больница. Хорошо, что роды вторые, так легче прошло. И вот, родился у нас сын. Сын. Значит, брит нужен все-таки. Значит, хочешь – не хочешь, ищи моэля. Не на станции Любинская же его искать?! Значит, надо ехать в Омск. А в военное время отлучиться с места работы – это подписать себе приговор! Скажут, раз без документов едешь – шпион. И поминай, как звали.
Промучился я такими мыслями 4 дня. На пятый день решился. Или отчаялся. Называй, как хочешь. Пошел я к своей начальнице и все ей честно рассказал – что я соблюдающий еврей, что родился сын, что нужно сделать мальчику обрезание на восьмой день. Время подходит, а на станции моэлей точно нет. Так что надо мне в Омск, евреев искать. И что ты думаешь? Она согласилась отпустить меня на 36 часов! Сказала, что подумает до вечера, как это устроить.
В тот день я поехал сделать закупку на ближайшие несколько дней, чтобы не надо было пока ездить. Когда вернулся, подошел к ней за решением. Она сказала, что отметку мне в документе (прибыл/ убыл) она ставить не будет, да и вообще никакого документа не даст – ей от этого тоже неприятность может приключиться. Она будет отмечать мне рабочие дни, а другим, если кто спросит, скажет, что я заболел, температура 39, работать не могу. (А надо сказать, что бытового антисемитизма в глухой Сибири почти не было, так что принципиальных ненавистников у меня не случилось, слава Б-гу). Кроме того, она помогла достать немного продуктов в счет будущей отработки. Ты думаешь, почему я ей поверил, что не доложит, кому следует? Понимаешь, в ней дворянская честь чувствовалась. Гордость родовая. Она с советской властью никаких дел иметь не хотела, тем более сдавать им кого-то. Так что ей я доверял.
На следующее утро выехал я на свой страх и риск в Омск. Как добирался, чтобы не официальными путями, без досмотра документов – рассказывать не буду, это – отдельная тема. Приезжаю, а что делать – не знаю. Брожу по улице, ищу евреев. Каждому в лицо заглядываю. Целый день ходил. Понял даже, почему в Сибири антисемитизма нет – потому что там евреев нет! Наконец, вижу – идет человек с бородой, вроде еврей по виду. Я подошел и шепотом спрашиваю: «А-ид?» «Йо», – отвечает. Свой! Слава Б-гу. Дальше мы говорили на идише. Рассказал я ему всю свою ситуацию: что сын родился, что уже 6 дней, что хочу брит ему сделать, ищу моэля. Ну и спросил, не знает ли он, где есть моэль в Омске.
Он посмотрел на меня странно. «Кому», – спрашивает, – «в наше время моэль нужен? Сейчас и тахрихим-то не из чего шить! А они тебе понадобятся, если кто узнает, что ты здесь делаешь! Моэль! Война, реб йид!» Я говорю, что все понимаю, но сын уже родился. Не оставлять же его необрезанным, не дай Б-г? Он все отнекивается. Я спросил напрямую: «Так есть тут община или нет?» «Есть», – говорит. «А моэль тут есть?», – спрашиваю. «Есть. То есть был. Был он раньше моэлем, давно этим не занимался. Власти же преследуют. Да и детей еврейских тут давно не рождалось. Может, он и забыл вообще, как это делается». Я ему говорю: «Веди меня к нему, я сам спрошу». А он с подозрением так на меня смотрит. Ну не доносчик я! Я бедный отец, которому нужен моэль, и у которого 36 часов на все про все!
В общем, привел он меня домой к моэлю. Тот человек немолодой, почтенный и благообразный. Сразу видно, что Б-гобоязненный. Я ему еще раз свою историю рассказал. Он не поверил, думал, я провокатор. Я его уговаривал, упрашивал, только что не клялся – нельзя. Обещал заплатить (продуктами, конечно, больше ничего не было). Он все равно отказывается. «До станции еще доехать надо», – говорит, – «а я – человек пожилой. Растрясет еще, или сердце схватит от нервов». Но я-то все продумал еще по пути туда, кое с кем договорился об обратной дороге. Наконец, он согласился. Собрал свой чемоданчик, положил все, что нужно для обрезания. Переночевал я там, и утром мы выехали.
Приехали на станцию. От моей «командировки» еще 4 часа оставалось. Сразу пошли в дом, стали все, что нужно, готовить, кипятить. Позвали еще одну семью, тоже эвакуированных, да муж сестры жены моей присутствовал. Но миньяна, конечно, не было. Моэль сделал брит, сына я назвал Ицхак, в память отца. Все прошло благополучно, моэль объяснил нам потом, как ухаживать за мальчиком. Откушал он с нами что-то символически и засобирался обратно. Он же тоже в самовольной отлучке был! Ну, я, конечно, его отблагодарил. Все, что обещал, заплатил (немного картошки, крупы, хлеба). И сверх того передал немного муки для общины.
Я теперь только думаю, какой праведный человек этот моэль был! Он же тоже рисковал, если бы его поймали во время «обряда»! Но он приехал, все сделал как надо, вовсе он не забыл, как это делается. А вот я забыл, как его звали. Жаль.
Так что расти евреем, сын. Поступай в школу, где тебя будут учить, что Б-га нет (не дай Б-г). Поступай в ВУЗ, где тебе будут научно доказывать, что человек – венец всего, а произошел от обезьяны. Я не могу тебя ничему научить, я сам учился только в хедере. Но береги Брит – женись только на еврейке! Это твоя связь с поколениями отцов и праотцев. Береги его. Он нелегко мне достался.
Подготовила З. Скаржинская. По рассказу моего отца и учителя Исаака Иосифовича Черницкого
