Рав Авигдор Хают тяжело пострадал и потерял сына и ученика во время трагедии на Мероне, когда в давке погибли 45 человек.
В период отсчета Омера мы много говорим о нашем отношении к ближнему. Двадцать четыре тысячи учеников раби Акивы умерли – так написано, сами мы не имели бы права такое сказать, кто мы такие, чтобы судить об их поступках, – оттого что с неуважением относились друг к другу…
Я хочу спросить. Если я нахожусь рядом с кем-то, кто меня обидел, плохо ко мне отнесся, что я должен делать? Промолчать? Аплодировать ему? Благодарить? Допустим, я должен судить его к лучшему, но что я должен объяснить самому себе? Все зависит от очков, которые мы надеваем. Я могу решить, что он – не прав, и действовать соответственно, или я могу надеть очки веры, сказать, что он, действительно, не прав, но он – лишь посланник.
Если собаку бьют палкой, она изо все сил пытается укусить палку, а укусив, как следует, – успокаивается. С ее точки зрения – палка, которая ее ударила, должна получить по заслугам. Если бы эта собака понимала, что не палка бьет ее, что есть кто-то, кто держит эту палку в руках…
Когда мы понимаем, что то, что происходит с нами, вызвано не внешними причинами, когда мы понимаем, что палку, которая бьет нас, Кто-то держит в руках, наша жизнь выглядит иначе.
Полгода назад я зашел домой во время своего короткого перерыва. В это время раздался стук в дверь. На пороге стоял нерелигиозный молодой человек, который радостно приветствовал меня:
— Рав Авигдор! Как дела? Как Вы себя чувствуете? Я так рад Вас видеть!
Прошло несколько секунд, в течение которых он понял, что мы с ним – не на одной волне.
— Вы меня не узнаете?
— Нет.
— Я – Адир.
— У Вас замечательное имя, но, простите, я Вас не узнаю.
Растерянный взгляд на табличку на двери:
— Рав Хают?
— Да, Авигдор Хают – это я.
— Ваш сын…
— Йедидья…
— И Ваш ученик…
— Моше…
— Вы были госпитализированы в больнице «Зив» в Цфате в Шаббат после катастрофы?
— Да.
— Неужели Вы меня не узнаете? Я приходил к Вам в тот Шаббат, сидел возле вашей кровати, мы проговорили полчаса. Не помните?
— Нет.
— ОК… Я работаю на телеканале. Во время семидневного траура я приходил к Вам со своей командой. Мы беседовали с Вами, с Вашей женой… Не помните?
— Нет.
— На кладбище в Петах Тикве, во время установления памятника… Не помните?
— Нет.
— Ну что ж, это очень обидно, но что делать… До свидания.
— Минутку, не обижайтесь. Знаете, сколько людей приходило к нам в то время? Как я могу помнить всех? Но, в любом случае, спасибо за время, которое Вы нам посвятили.
— Хорошо, я не обижаюсь. Но сегодня я специально взял выходной, чтобы задать Вам один мучающий меня вопрос.
— Спрашивайте.
— Я провел с Вами много времени. Слышал про веру, про еврейский народ… В то время перед камерой это звучало очень эффектно, но я хочу спросить Вас спустя полгода… Какие у Вас отношения со Всевышним сегодня?
— Замечательные… Все в порядке!
— Все в порядке? То есть Вы вырвали квадратик из своего удостоверения личности, вырвали своего первенца из своей жизни, и у Вас все в порядке?
Тут я начал нервничать.
— Идите сюда – я подвел его к портрету Йедидьи на стене. – Неужели Вы думаете, что это легко? Да Вы понимаете, как мне тяжело? Разве он нужен мне на портрете? Он мне нужен живым, чтобы я мог с ним поругаться…
Я показал ему серебряный бокал.
— Вы знаете, для чего это?
— Для Кидуша. Что за вопрос?
— Что отсюда пьют?
— Вино или виноградный сок…
— Вам доводилось пить вино, смешанное со слезами?
— Нет.
— А мне доводилось. Неужели вы думаете, что это легко?
— Ну так Вы только заострили мой вопрос! Вы должны сказать Ему: «За что? Почему именно я? Чем я хуже других?»… А Вы – «Замечательные отношения… Все в порядке…»
Я вижу, что он, действительно, хочет понять, но я должен через двадцать минут вернуться в класс.
— Может, зайдете вечером? Посидим, поговорим…
— Не могу.
— Завтра утром?
— Нет.
— Через два дня у меня урок для девушек в Маалот, хотите, поедем вместе?
— Ни о каких уроках не может быть и речи. Не на того напали…
— Нет, Вы не поняли. Урок для девушек. Вам там, в любом случае, не место. Но Вы можете поехать со мной: два часа – туда, два часа – обратно. У нас будет время поговорить. Зададите все ваши вопросы.
Он звонит начальству, договаривается и дает согласие:
— Но по дороге туда я должен буду работать на компьютере. По возможности, в машине должна быть тишина. А на обратном пути поговорим. Двух часов мне хватит.
В назначенный день я забираю его из его дома в Тель-Авиве. «Добрый день» и… обет молчания на два часа.
По приезде в Маалот я оставляю его в машине с работающим кондиционером, через сорок минут я должен вернуться. На выходе с урока меня осеняет идея. Мы находимся недалеко от Мерона – двадцать две минуты езды. Я говорю ему:
— Адир, Вы столько времени посвятили мне – в больнице, во время семидневного траура, на кладбище… Можно попросить у вас еще двадцать две минуты?
— На что?
— Мерон…
— Нет, только не это…
— Но почему? Это – святое место. Раби Шимон бар Йохай…
— У меня нет проблем ни с великим мудрецом, ни с этим святым местом… Но мы застрянем там на несколько часов, а я должен вернуться в студию.
— Я вам обещаю, что мы пробудем там не более десяти минут.
— Ладно, езжайте.
Мы приезжаем на Мерон. Я говорю ему:
— Засекайте время. Дайте мне пять минут помолиться, а потом я хочу Вам что-то показать.
Выходим, он говорит, что знает короткую дорогу. Я объясняю ему, что я веду его, а не он – меня.
— Но Вы же хотите отвести меня на место катастрофы?
— Вовсе нет.
— Куда же?
— На место зажигания костра адмором из Толдот Аарон, там мы приняли на себя Иго Небесного Царства…
— Ну, пойдем.
Мы приходим на место. Я показываю ему:
— Вот здесь стоял я. Справа от меня – Моше, мой ученик, он мне был как сын… Слева – мой первенец, Йедидья. Благословенна их память. Впереди – мой сын Шмуэль, который спасся по великому милосердию Всевышнего. Представляете, здесь были представители всего еврейского народа, представители всех течений в иудаизме, здесь были все возможные кипы, включая их полное отсутствие… Десятки тысяч…
— Вы рассказываете мне, что такое Мерон? Я каждый год сюда приезжаю. И в прошлом году я был здесь, уехал за час до того, что произошло. Я прекрасно знаю, что это такое…
— Отлично. И вот, представьте себе, я решил, что нам пора уходить. Куда, по-Вашему, я должен идти?
— Что за вопрос! Сзади Вас – ступеньки, туда и идите…
— Прекрасно, но я не пошел по тем ступенькам. Я их не заметил… Какие еще могут быть варианты?
Он показывает мне еще девять возможностей. Ни одну из них мы не использовали… Я показываю ему на огражденную территорию:
— А что там?
— Там – ничего.
— Пойдемте, посмотрим.
Мы проходим через ограду. Он подскакивает на месте:
— Я не могу поверить… Это – тот самый коридор, просто я его знаю с другой стороны… Но как вы здесь очутились?
Я молчу.
— Вы говорили, что во время катастрофы находились в полном сознании. Вы можете показать, где точно Вы были?
— Конечно. Вот здесь, в десяти сантиметрах от ступенек. Скажите главу из Теилим в память о сорока пяти погибших здесь, и поедем домой…
Мы говорим Теилим. Он продолжает стоять на месте.
— Через сорок восемь секунд заканчиваются обещанные мною десять минут…
Он стоит, не двигаясь…
— Я знаю, что не имею права это говорить, но я не могу не сказать…
— Говорите…
— Если бы вы пришли сюда на две секунды раньше, на две секунды, не более того, вы бы благополучно миновали этот коридор. Все произошло бы за вашими спинами…
— А если бы мы немного задержались?
— Вы бы уже не смогли зайти сюда…
— Теперь Вы видите руку Всевышнего… Вы каждый год бываете на Мероне. Сколько времени нужно человеку, чтобы все успеть в Лаг баОмер?
— Ну, только подняться на гору – целое дело… Зайти на могилу – о, это непростое мероприятие… Принять участие в зажигании костра, потом спуститься обратно… Четыре-пять часов, как минимум.
— Знаете, когда мы приехали? Я храню билеты на поезд в своем бумажнике. Вот, смотрите, мы приехали без десяти двенадцать. Когда началась катастрофа?
— В 12.41…
— То есть, мы все успели за пятьдесят одну минуту. Мы были наверху, зашли помолиться на могиле, присутствовали при зажигании костра и принятии Иго Небесного Царства… Успели все! Что Вы на это скажете?
— Невероятно!
— А я скажу – рука Всевышнего!
Мы садимся в машину. Он молчит. Через десять минут я не выдерживаю:
— Мне не мешает, что Вы молчите. Но я помню, Вы хотели поговорить. Я в ближайшее время не планирую еще одну такую поездку… Если у Вас есть вопросы, сейчас самое время их задать, другого раза пока не предвидится…
— У меня нет вопросов… Рука Всевышнего, так рука Всевышнего… Я не спорю. Но вот два дня назад я предположил, что Вы с легкостью это все пережили, и Вы в ответ меня чуть не съели. То есть это тяжело, верно?
— Ваше счастье, что здесь нет обочины. Не то я бы высадил Вас из машины…
— Но почему это тяжело? Если Вы понимаете, что таково желание Всевышнего, Вам должно быть нетяжело его принять?
— Скажите, Вы в школе учили ТаНаХ?
— Да.
— Помните про праотца Авраама? Что ему пришлось пережить?
— Десять испытаний. Он их выдержал, «как большой».
— Ицхак…
— Разве у него были испытания?
— Двадцать лет у него не было детей. А потом у него родился Эсав.
— Да, это испытание… Вы правы.
— Яаков…
— Ой, бедняга, сколько он натерпелся…
— Моше…
— Да это – трагедия, то, что происходило там, в пустыне…
— Аарон…
Он помолчал какое-то время:
— А, двое его сыновей погибли…
— Там, сзади, у меня лежит Хумаш. Можете достать? Просто я за рулем… Я, более-менее, помню эти стихи наизусть, но вот один выскочил у меня из памяти. Можете мне зачитать?
— Да, конечно. Что именно?
— Глава «Лех Леха». После всех испытаний Авраама там есть одна фраза… Ну, как же это… Ну, когда после всех испытаний Авраам танцует и поет… Как это звучит?
Он листает, доходит до конца «Лех Леха».
— Нет, это не в «Лех Леха». Посмотрите в «Хаей Сара».
Он читает:
— «И стал Авраам горевать о Саре и оплакивать ее…»
— Стоп. Что значит «оплакивать»? Он, что, не понимает, что это – рука Всевышнего? Он не знает, что в этом заключается желание Творца? Мидраш говорит, что, когда Авраам вел Ицхака на заклание, его сердце ликовало, а глаза были полны слез. Откуда слезы? От недостатка веры во Всевышнего? Нет, конечно. Авраам верит полной верой. Но он – человек! Его сердце ликует, выполняя заповедь Творца. Но он плачет, потому что он – человек. За что Аарон получил награду? За то, что веселился, узнав о смерти своих сыновей? Нет, в Торе написано: «И молчал Аарон…».
Боль не означает недостатка веры. Можно верить и при этом испытывать боль!
По пути домой из Тель-Авива в Бней-Брак я обращаюсь к Всевышнему с благодарностью. Крепкий орешек – этот Адир, но мы неплохо поговорили… И все же что-то не дает мне покоя. Может быть, он прав? Не пришло ли время начать искать положительные стороны во всей этой истории? Одна только мысль о том, что в этой жуткой катастрофе может быть что-то положительное, уложила меня на два дня в кровать с высокой температурой… И все-таки я начал над этим работать. И сегодня готов с вами поделиться.
Меня забрали с Мерона в полном сознании, в состоянии средней тяжести, на грани тяжелого состояния. Через несколько минут машина скорой помощи доставила меня в больницу «Зив» – уже в тяжелом состоянии и без сознания. Через полтора часа, после реанимации, я очнулся. Меня привезли на проверку MRI. Вокруг меня суматоха – врачи, медбратья, медсестры… Последние указания перед проверкой… и в эту минуту у меня звонит телефон. Врач запрещает мне подходить к телефону. Я объясняю, что оставил там, на горе, троих детей, и не могу не ответить. Включаю громкую связь, на проводе – мой сын Шмуэль, которому десять с половиной лет.
— Папа, ты где?
— Я тут, в Цфате. Отдыхаю… А ты где?
— На Мероне.
— Что там происходит?
— Ой, папа, ты себе не представляешь. Тут так интересно! Вертолеты, тракторы службы спасения, машины скорой помощи…
— Так… А чей это телефон? Дай-ка мне его… Вы кто?
— Меня зовут Илель. Я из Бейтара. Это Ваш сын?
— Да, мы были вместе, когда началась давка. Я в больнице, вроде в порядке, но я не очень могу говорить. Послушайте, есть одна проблема. Его проездной билет у меня. Он не сможет попасть домой. Там где-то его брат с другом. Помогите ему их найти, отправьте всех троих в Цфат, я отдам им проездные, и они поедут домой, в Бней-Брак.
— Не думаю, что это – хорошая идея. Лучше я их сразу отправлю в Бней-Брак.
— Делайте, как считаете нужным. Я потом с Вами рассчитаюсь.
— Ладно, я их поищу. Как они выглядят?
— Вы их легко найдете. Мой сын Йедидья – выше меня. Ему всего тринадцать лет и два месяца, но рост у него – 1.80. Высокий, широкоплечий. Его хеврута – полная ему противоположность. В два раза ниже его, худенький, рыжий. Эту парочку Вы не сможете пропустить, даже если захотите.
Теперь я был спокоен… Чем все закончилось, хорошо известно…
Через три недели Илель приехал ко мне домой. (Во время семидневного траура он приезжал каждый день, он же составил текст, выгравированный на могиле…)
— Рав Авигдор, у меня к Вам просьба. Давайте съездим на Мерон.
— Еще один… Все беспокоятся, как-бы у меня не осталась травма… Не волнуйтесь за меня. Я уже был на Мероне, как только окончился недельный траур.
— Нет, нет, это нужно для меня.
— Имейте в виду – у меня раздроблена лодыжка и переломано несколько ребер. Вам придется возить меня в инвалидном кресле.
— Так мы можем ехать?
— Думаю, что да.
Мы приезжаем, молимся. Я понимаю, что он поведет меня на место трагедии, ему это важно… Но нет. Он долго-долго возит меня – вверх-вниз… Наконец, он подвозит меня к каким-то ступенькам. Говорит:
— Вот эта, вторая, ступенька – она святая…
Я понимаю, ему нелегко пришлось. Столько всего увидел, бедняга. Медицине известны такие случаи…
— Именно вторая? Не первая и не третья?
— Закончив говорить с Вами по телефону, я вдруг осознал, какая ответственность свалилась на мои плечи. Я должен найти двух детей, но еще раньше я должен увести отсюда ребенка, который не должен видеть то, что здесь происходит. Три часа я возился с ним, показывал ему вертолеты, пытался увести его подальше. Одна нога у него была вывихнута, и он неутомимо скакал на второй. Так мы добрались сюда. Я был измотан морально, он – физически. Сели на ступеньку. И тут я увидел, как в нашу сторону направляются двое из организации «Зака» (эта организация занимается опознанием жертв несчастных случаев – прим. пер.), несущие труп… Владыка мира! Три часа я потратил на то, чтобы увести ребенка подальше от этих зрелищ, и вот, пожалуйста, – на блюдечке с золотой каемочкой… У меня с собой был пакет с томом Гемары, я сунул этот пакет ему в лицо, но его не перехитришь, он пытается выглянуть из-за пакета. Я ему не даю… Наконец, они прошли… Если Ваш сын скажет Вам, что я – ненормальный, Вы будете знать, почему.
— Илель, мы вчетвером впервые в жизни были на Мероне в Лаг баомер. Всевышний выбрал из нас двоих. Для них этот первый раз стал последним. Мы не спрашиваем, почему. Не спрашиваем, потому что никто не сможет нам ответить. Даже прожив тысячу лет, человек не сможет постичь замыслов Всевышнего. Почему-то двоих Он забрал, а меня отправил на Цфат на капремонт и на переосмысление своих поступков. А что со Шмуэлем – страшно любопытным десятилетним мальчишкой? Он видел, что папу увезла «скорая», он не может найти старшего брата и его друга. И вот он видит, как, один за другим, накрывают трупы погибших… Насколько я с ним знаком, он бы отправился проверить, кто там. И, поискав, непременно нашел бы. И если бы это, не дай Б-г, случилось, ни один психолог в мире не смог бы ему помочь! И Всевышний посылает ему Илеля.
Все мы знаем историю продажи Йосефа. В Торе нет ни одной лишней буквы. Зачем же Тора тратит целое предложение, рассказывая нам: «Вот караван ишмаэльтян идет из Гильада, и верблюды их несут пряности» (Берешит, 37:25)? Пряности, а не нефть, чтобы праведник в дороге не страдал от неприятных запахов…
Представьте себе человека, которого, не про нас будь сказано, похитили. Его силой запихивают в машину, объявляют ему, что он похищен, угрожают ему… И тут же добавляют, что он может успокоиться, потому что специально для него машину опрыскали духами с запахом ванили… Ну теперь-то он спокоен. Подумаешь, похитили… Что будет дальше ‒ полная неизвестность. Но зато сейчас он вдыхает аромат ванили… Разве это имеет для него какое-либо значение? Разве он способен сейчас наслаждаться запахом?
Но тогда зачем Тора говорит об этом?
Всевышний как-бы говорит Йосефу: «Ты сейчас не можешь понять, что происходит. Тебе всего семнадцать лет, ты сирота, еще пару часов назад ты учил с папой Тору, и вдруг тебя везут в Египет, в рабство… Если Я скажу тебе сейчас, что в будущем ты станешь царем, ты меня не услышишь, ты не в состоянии сейчас это понять». И Всевышний посылает Йосефу караван с пряностями, говоря: «Ты не можешь понять происходящего, но ты должен знать, что Я с тобой».
— Илель, Всевышний послал Йосефу караван с пряностями. Мне он послал Вас.
Многие спрашивают, какой момент во всей этой истории был для меня самым тяжелым. Сама катастрофа? Известие о гибели сына? Известие о гибели ученика? Похороны? Все это были очень тяжелые моменты. Но был момент еще более тяжелый…
Меня перевели в отделение под утро. Пожилая медсестра, зайдя в комнату, стала причитать: «Какой ужас! Катастрофа!»
— Это я, что ли, катастрофа? Вы, что, раненых никогда не видели? По-моему, я не так уж плох…
— Сорок человек!
— Да Вы что? Сорок раненых?!
Она в истерике выбежала из палаты. Кто-то сказал мне: «Сорок убитых…»
Сорок убитых… Видимо, где-то еще что-то случилось. Там, где пострадал я, вряд ли кто-то погиб. Я был в самом низу, если я выжил, остальные ‒ и подавно…
Мои родители обзвонили все больницы на севере в поисках Йедидьи и Моше, мой брат съездил в Абу-Кабир (место, в которое трупы привозят для судебного опознания ‒ прим. пер.), их нигде нет. Где же они? Очевидно, как и другие десятки тысяч, едут домой.
Проходит время. Волнение сменяется гневом. Неужели они не могут позвонить? Попросить у кого-то телефон, сказать два слова, сообщить, что с ними все в порядке? Ну, я с ними еще поговорю…
Время от времени мы созваниваемся с женой:
— Ты что-нибудь слышал?
— Нет, а ты?
В полчетвертого я звоню ей очередной раз:
— Как дела?
— Ничего… ‒ голос ее звучит странно.
— Есть новости?
— Э… Я сейчас не могу говорить. Не отключайся, я оставляю телефон на балконе…
Телефон на балконе? Это же не цветочный горшок…
— Эй, але!
— …Похороны Моше Леви состоятся…
Как, похороны? Я уверен, он едет домой…
Осознав, что произошло, я пошел по самому легкому пути ‒ я просто потерял сознание. Меня привели в чувство и объяснили, что Моше, действительно, был принят в Небесную ешиву. Он не может там быть один, ему нужен напарник по учебе, поэтому Йедидья отправился вместе с ним…
Что я чувствовал в тот момент? От всего сердца я желаю вам никогда этого не знать. Неописуемая боль. Всего несколько часов назад мы присутствовали при волнующем зажигании костра, приняли на себя Иго Небесного Царства… И где мы теперь?
Слезы брызнули у меня из глаз. Но я сумел взять себя в руки. Было объявлено о похоронах Моше. Большая заслуга ‒ быть похороненным в пятницу после полудня. А что с Йедидьей? Я позвонил брату.
-Ты где?
— В Абу-Кабир.
— Похороны сегодня?
— Ни в коем случае!
— Почему?
— Потому что сегодня ты не сможешь участвовать в похоронах.
— Я не хочу в этом участвовать. В моем ежедневнике нет таких планов. Я планировал женить его через несколько лет… Хоронить его я совершенно не планировал и не хочу… Но мне важно, чтобы он был похоронен сегодня.
— Ты уверен? Я попробую выяснить.
Через несколько минут он перезванивает:
— Авигдор, не с кем говорить. Сегодня больше тела не выдают.
— Ты не знаешь, что надо делать? Стукни по столу!
— Ты не представляешь себе, что здесь происходит. Не с кем говорить…
Я в больнице, наедине со своей болью. Я понимаю, что должен предпринять все возможные усилия, чтобы сделать последний подарок своему сыну. Вокруг меня ‒ полно журналистов. Я подозвал одного из них:
— Я готов говорить с вами, но при соблюдении двух условий. Во- первых, я согласен выступать только в прямом эфире. Во-вторых, все, кто хотят меня услышать, пусть приходят сейчас, другого раза не будет.
Спустя несколько минут вокруг меня образуется лес из микрофонов.
— Спасибо всем, за то что были со мной. К сожалению, Моше и Йедидью уже не вернуть… Я хочу, пользуясь случаем, обратиться в судебное подразделение Абу Кабир. Я требую выдачи тела моего сына. Отпустите его из плена. Хотите, совершим обмен пленными? Я приду и буду находиться у вас вместо него столько, сколько потребуется…
Журналисты стали обсуждать резонность моего требования. Среди общего гула ко мне подошла одна из журналисток и, глотая слезы, протянула мне несколько листов:
— Может быть, Вам это поможет.
Что это может быть? Я беру листочки в руки. Список телефонов всех членов Кнессета. Я ни с кем из них не знаком. Но если они могут помочь, почему бы и нет… Я беру в руки телефон.
Первым в списке значится Ахмад Иви.
— Шалом, доктор Ахмад. Говорит Авигдор Хают. Мой сын Йедидья погиб на Мероне.
— Мои соболезнования. Чем я могу помочь?
— Я хочу, чтобы его похоронили сегодня. В Абу Кабир не выдают тело.
— Я им позвоню.
Ой, это работает!
Я начинаю звонить всем подряд ‒ правым и левым, евреям и арабам, мужчинам и женщинам, религиозным и светским… с одной-единственной просьбой. Позвольте мне сделать последний подарок моему сыну. Перед такой просьбой никто не может устоять.
Меньше чем через час звонит мой брат:
— Произошло что-то невероятное. Ко мне обратился начальник Абу Кабир: «Забирайте его и уходите! Каждую секунду является очередной парламентарий, телефон и факс работают без перерыва. Забирайте и уходите!». Смотри, мы похороним его, но ты должен понимать, что это будут очень короткие похороны, без траурных речей… Ты это устроил!
— Большое спасибо. Это именно то, чего я хотел! И поторопитесь. Скоро Шаббат!
Я звоню маме.
— Мы на кладбище. Йедидья в дороге… Здесь уже несколько сот человек.
— Мама, когда Йедидья приедет, позвони мне. Я хочу слышать…
— Слышать нечего. Нет траурных речей.
— Я хочу слышать плач по нему. Позвони.
Полчаса проходит, никто не звонит. Еще пятнадцать минут ‒ я понимаю, что мне забыли позвонить, и звоню сам:
— Спасибо за все. Шаббат Шалом…
— Подожди. Знаешь, Йедидья хочет, чтобы ты участвовал в его похоронах.
— Он хочет? Он вам об этом сказал?
— Я не могу тебе объяснить. Поговори со своим братом.
Брат рассказывает:
— Мы приехали. Работники кладбища говорят, что уже никого не хоронят. Можно идти домой. Я говорю, что они могут идти домой, я справлюсь сам, пусть только покажут мне, где хоронить. Они все поняли. Предупредили, что все будет совершено очень быстро. Опознание уже было. Омовение, и сразу похороны. Никаких речей.
Омовение ‒ молчаливый процесс, тут не до разговоров. Но у моего брата была помощь Свыше. Стоя в стороне, он слышит, как работники похоронного братства переговариваются между собой:
— Ой, просто сердце разрывается. Такой молодой. А какие длинные пейсы, бородка только пробивается…
Мой брат не выдерживает:
— О ком это вы там говорите?
— Что значит, о ком? О твоем племяннике!
— Можно взглянуть?.. Это не он!!!
— Лицо покойника быстро меняется, это известно, еще в Гемаре описаны случаи. Как только тело опознано, ему прикрепляют табличку с именем, чтобы не было сомнений. Вот тут написано: Йедидья Моше Хают…
— Вы хотите сказать, что в Гемаре описаны случаи, когда у покойного вырастали длинные пейсы и борода? У него короткие пейсы. К тому же, ему всего тринадцать лет! Откуда у него борода?
— Минуточку…
Несколько телефонных звонков.
— Извините, вышла ошибка…
Это и был самый тяжелый момент. Владыка мира! Сколько человек может вынести? Ты забрал Йедидью и Моше. Я не задаю вопросов. Я знаю, что у каждого ‒ свой срок. Но для чего весь этот спектакль с похоронами? Для чего? Это не просто ошибка. Это Ты сделал! Для чего?!
Приходит Шаббат. Нестерпимая боль. Двойная боль. Йедидьи нет. И даже похоронить его не удалось…
В комнате полно людей. У каждого ‒ своя история:
— Я там был…
— Я спасся…
— Я спасал…
— Меня жена не пустила…
— Я уже был в дороге, и вдруг машина застряла…
Мне не нужны их истории. Я хочу тишины. Прошу всех уйти… По крайней мере, закрыть занавеску.
Я ‒ онен (статус близкого родственника между получением известия о смерти и похоронами, в это время он не имеет права выполнять заповеди ‒ прим. пер.). Можно ли мне молиться? Все-таки Шаббат… Я открываю молитвенник. Встреча Субботы. 92-ая глава Теилим.
Прошу прощения, но меня раздражает то, что там написано:
«Песнопение с музыкальным сопровождением на день субботний»
У меня раздроблена лодыжка, а не то бы я пустился в пляс. Почему только «песнопение»?
«Хорошо благодарить Г-спода…»
Хорошо? Что же здесь хорошего?
«…и воспевать Твое Имя, Всевышний!»
Достаточно! Я захлопываю молитвенник. Помолимся как-нибудь в другой раз!
Через несколько минут я говорю самому себе: «В общем-то, ты прав. На исходе Шаббата ты откроешь молитвенник и начнешь писать «Комментарий Авигдора». Выплеснешь весь свой цинизм… И что ты с этого будешь иметь? Кто написал Теилим? Царь Давид! Какие испытания он прошел в своей жизни? Разве можно сравнивать его испытания с твоими? Попробуй взглянуть на эти слова по-другому…»
Я снова открываю молитвенник:
«Утром возвещать о Твоем милосердии, и о вере Твоей ‒ по ночам»
Разве верить надо только по ночам? И тут я впервые понял, что такое вера. Я верю, что вы сидите передо мной? Нет, я вас вижу! Вы говорите, что на улице бродит собака. Я могу вам поверить. Но если я вышел и увидел собаку, я уже не могу сказать вам: «Да, вы правы. Там, действительно, собака. Я вам верю…»
Вера ‒ это ночь! Когда мы ничего не видим и ничего не понимаем. Утром есть милосердие. Есть утро, когда все ясно, все понятно. И есть ночь, когда мы не понимаем, что происходит.
«И о вере Твоей…»
Твоей?! Царь Давид, наверное, хотел сказать: «И о вере моей в Тебя»… Я верю в Тебя, даже если не понимаю, что происходит… Что значит «о вере Твоей»? Вере в кого?
В того, кому посылается испытание. Человек получил испытание. Как он его воспримет? Что он с ним сделает?
В «Псукей дезимра» мы говорим: «Ты даешь снег, как шерсть…». Объясняет Ахида, что Всевышний посылает снег соответственно имеющейся у нас шерсти. Я сказал сам себе: «Авигдор, Всевышний послал тебе страшное испытание, Он же послал тебе громадные силы для его преодоления. Надо только найти их…»
Позже я спросил у отца Моше, как они провели Шаббат, после того что удостоились похоронить сына.
— Довольно-таки спокойно, ‒ сказал он.
— То есть… Вы пошли в синагогу, потом пели песни во время трапезы и танцевали вокруг стола, а после трапезы отправились гулять?
— Не совсем. В синагогу мы не ходили. Песни за столом пели, но без танцев… Гулять… Да, мы пошли гулять.
— Куда же вы пошли?
— Вам разве не рассказывали? Мы пошли к вам домой. Нам сказали, что учитель Моше в больнице, Йедидью не удалось похоронить, его жена ‒ одна с детьми. Мы пошли ее навестить…
Известно, что существует громадная разница между тем, кто еще не похоронил своего умершего родственника и тем, кто уже похоронил. Первый называется «онен», он не имеет права нарушать запреты, но и не должен выполнять повелительные заповеди. Второй ‒ «авель», за небольшим исключением, он выполняет все заповеди. Тот, кто уже похоронил, ощущает своего рода спокойствие…
Сегодня я говорю Всевышнему: «Спасибо, что Ты подменил тело. Спасибо за этот Шаббат в статусе «онен». Спасибо за эту дополнительную боль, без которой я бы не смог дойти до тех ступеней веры, до которых дошел, и которые дают мне силы до сих пор…»
Я благодарен Всевышнему за соратника в моем горе. Мы вернулись с похорон на исходе Шаббата под утро. Ночью никто не спал. После утренней молитвы брат сказал, что я должен немного вздремнуть, скоро придут люди…
— Нет, ‒ сказал я, ‒ прежде всего я должен выплатить один долг.
Брат с готовностью вытащил кредитную карточку.
— Нет, не то. Закажи машину скорой помощи, мы едем. Недалеко отсюда, пару улиц. В семью моего ученика Моше Леви.
— Я тебя умоляю… Не сейчас. Выжди какое-то время. Ты не знаешь, какова будет реакция. Может быть, он будет кричать, обвинять тебя… Может быть, он тебя проигнорирует… Подожди.
— Если ты не хочешь идти, я пойду один…
Мы пошли вместе. Брат не мог скрыть своего удивления. Рав Леви встал навстречу нам:
— Рав Авигдор, я так Вам благодарен…
— Благодарны? За что?
— Вы были верным посланником Всевышнего…
— Посланником отправить его на тот свет?
— Моше умер в тот день, когда это было назначено Свыше. Здесь Вы не при чем. Если бы он не поехал на Мерон, он бы умер в другом месте, как все сорок пять погибших… Но, благодаря Вам, он попал в этот святой день в это святое место и удостоился умереть после принятия Ига Небесного Царства…
С отцом Моше мы учимся в хавруте каждый день. И я благодарю Всевышнего за то, что он послал мне этого человека, который нашел нужные слова в нужное время.
Несколько месяцев назад я почувствовал, что больше не могу. Спросил своего раввина, что делать, и он порекомендовал мне съездить в Венесуэлу. Мы не так давно вернулись оттуда, в течение двенадцати лет я возглавлял там хейдер для мальчиков. Раввин посоветовал мне съездить туда, повидать знакомых, пообщаться. Это должно придать мне силы. Я послушался его совета. Сначала я съездил в Панаму на несколько дней, дал там несколько уроков, оттуда собирался лететь в Венесуэлу. Когда я был в аэропорту, мне позвонили из Венесуэлы и сообщили, что умер отец одного из преподавателей в хейдере ‒ Б-гобоязненный пожилой человек, он был нездоров, уже давно был в инвалидном кресле, но он был очень хорошим человеком, для любого мог найти доброе слово, и все его очень любили. Конечно, я решил, что, будучи в Венесуэле, зайду утешить его сына. Дни пролетели незаметно, со дня на день я откладывал посещение скорбящего… В день отлета я поехал к нему по дороге в аэропорт, утешая себя тем, что все так любили покойного, что сейчас дом переполнен людьми, я заскочу ненадолго, на пару минут. Я приехал туда, и выяснилось, что я ‒ первый посетитель. За прошедшие шесть дней траура не пришел никто ‒ люди боятся коронавируса. Мне пришлось задержаться с риском опоздать на самолет. Я спросил:
— Но на похоронах-то было много людей?
— Четверо…
Я с трудом успел на самолет. Единственной моей мыслью на протяжении полета было:
— Владыка мира, спасибо за похороны Йедидьи. Спасибо за тысячи людей, которые пришли меня утешить. Я увидел, что бывает по-другому…
В самых сложных ситуациях мы можем приглядеться и увидеть положительные стороны.
Сказано в Гемаре, что страдания хороши для человека, так как искупают грехи. Спрашивается, что Гемара понимает под страданиями? Мы бы сказали, что это может быть, не про нас будь сказано, тяжелая болезнь, потеря близкого человека, потеря крупной суммы… Но мудрецы приводят другой пример. Человек кладет руку в карман, намереваясь достать монету достоинством в шекель, и достает полшекеля ‒ Гемара называет это страданием.
Представьте себе человека, который готовит себе стакан кофе, открывает шкаф, чтобы достать сахар, и достает по ошибке соль.
— Владыка мира! ‒ восклицает он. ‒ За что мне такие страдания?
Что мы ему скажем?
— Верни соль на место, достань сахар и скажи спасибо, что у тебя есть и то, и другое!
Достал не ту монету… Разве это страдание? Мудрецы говорят, что да. Они хотят научить нас, что даже самая минимальная неприятность ‒ послана нам Свыше. Всевышний говорит с нами. Мы предпочитаем «утром возвещать о Твоем милосердии», а не «о вере Твоей ‒ по ночам», но нет ни одного человека, у которого в жизни все складывается так, как он хочет. Если каждое маленькое испытание он воспринимает, как возможность подняться, он понимает, что Творец разговаривает с ним, он уже по-другому смотрит на жизнь.
Да будет угодно Всевышнему, чтобы мы слышали только хорошие новости!
Перевод Х. Берман
