Впечатления ученика об учителе
Здесь я процитирую слова того, кто был моим близким другом более семидесяти лет, – гаона и праведника рава Яакова Ицхака Неймана [он был раввином, пользующимся всеобщей любовью в общине Бельз в Монреале, Канада, на протяжении примерно пятидесяти лет. Яаков Ицхак Нейман скончался в период написания этой книги, 1-го швата 5767 (2007) года, не оставив после себя потомства. Да будут слова его памятью о нем].
Святость речи его [рава Яакова Йехезкияу] отвечала тому, что говорится на эту тему в книге «Цетл Катан» нашего учителя раби Элимелеха из Лиженска. Слова его были немногочисленными, буквально, как считанные жемчужины; он тщательно взвешивал каждое слово прежде, чем оно выйдет из его уст. Мы чувствовали, что удостоились быть учениками человека святого, и придавали огромную важность каждому звуку и каждому слову, исходившему из его святых уст. Ученики работали над тем, чтобы понять смысл сказанного им, дойти до самой глубины, извлечь уроки и получить пользу.
Слова его были немногочисленными, буквально как те жемчужины, и в награду он удостоился того, что речи его и беседы воспламеняли сердца учеников и отцов семейств. И слова его были слышны повсюду, как сказал Бааль Шем Тов о стихе Торы (Бемидбар, 30:3): «Да не нарушит слова своего». Он сказал: «Для того, кто осторожен в речах своих, стараясь не нарушить святость их, и осуществится сказанное в стихе далее: “Все, что вышло из уст его, будет сделано”». И точно так было у нашего учителя.
В начале учебного семестра мы ждали его вступительную речь, которую он всегда говорил перед учениками прежде, чем начать изучать с ними первую тему. Это волнующее событие было для нас праздником, ибо его святые слова производили на учеников огромное впечатление, указывая им путь на все дни их жизни. Лицо его пылало как факел из-за внутреннего жара души; глубокий след этого торжественного события жив в душах учеников поныне. Слезы стояли у него в глазах, когда он приводил слова наших мудрецов (Брахот, 17б): «”Нет пролома, и нет пропажи, и нет вопля на площадях наших” (Теилим, 144:14), – [и последнее означает]: чтобы не было у нас сына или ученика, который сошел бы с пути и дурно влиял на многих людей».
И еще предупреждал наш учитель по поводу ассимиляторского «просвещения», достойного проклятия, и «высшего образования», которое как килаим [подобно запрещенному Торой смешиванию], и нужно отдаляться от этого, как назир [принявший обет; которому запрещен, в частности, виноград и все из него сделанное] от виноградника. Точно так же сурово предостерегал он от чтения цайтунген – газет, чтобы «не увидеть и не найти» их было [как квасного в Песах] среди нас; и если случалось, что ученик позволял себе такое в ешиве, то подлежал исключению. И настолько он внушил своим ученикам отвращение к газетам, что это укоренилось и осталось в них до этого дня – не вносить этой мерзости в свой дом. И это притом, что в те дни газеты еще не были так полны непристойностей, как ныне, ибо оставалась еще капля стыда у народов мира, и не было в них изображений запретных, и все же наш учитель устрожал в этом чрезвычайно. Он часто повторял, что даже если и есть нужда узнать из газеты какие-то важные новости, то можно узнать их через другого человека, который может пересказать. Ведь это не более важно, чем обязанность слушать шофар, не будь рядом помянут, такая, что через одного ее исполняют многие. (Из предисловия к книге гаона и праведника рава Яакова Ицхака Неймана «Шеелот у-тшувот мишпатеха ле-Яаков»).
«Воспитывай юношу сообразно пути его» (Мишлей, 22:6)
Я уже писал о том, что наш учитель понимал потребности каждого из своих учеников и находил возможность дать необходимое каждому. В качества примера расскажу, как он учил меня делать хидушим. [Хидуш (множ. число – «хидушим»; часто переводится не вполне точно как, «открытие») – новое понимание слов Торы. Хотя и полученное уже Моше у горы Синай, оно вновь открывается мудрецами в последующих поколениях.] Учил открывать для себя новые стороны в изучаемом и даже поощрял докладывать о своих «открытиях» публично.
Адмор имел обыкновение приходить в учебный зал ешивы в двенадцать ночи и всегда просил кого-нибудь из учеников, учившихся в это время, сопровождать его в ночной прогулке. И в ходе этой прогулки, наедине, старался оказать прямое влияние на того ученика, соответственно тому, в чем тот нуждался.
Нередко адмор просил меня сопровождать его, и в одной из таких прогулок спросил, делаю ли я для себя хидушим в ходе учебы. Я ответил ему, что очень рад, когда понимаю прямой смысл Гемары, Раши и Тосафот, но мне ни разу не приходило в голову, что я обязан при этом что-то открывать. Адмор не согласился со мной и сказал: «У каждого есть свой удел в Торе, и он должен стараться внести свой вклад, делая какие-то свои хидушим».
В последующих прогулках адмор повторял эти слова и спрашивал, успел ли я за последнее время что-нибудь открыть. Я отвечал, что хотя и пробовал, поскольку он велел мне, но понял, что не могу открыть ничего, даже самого малого. Однажды адмор повернулся ко мне и спросил: «Есть ли у тебя какая-нибудь кушья (трудный вопрос) в том, что мы изучаем сейчас?» Я ответил, что есть несколько трудных вещей, которые я не понимаю. Он попросил, чтобы я рассказал, о чем там идет речь, и когда я сделал это, попросил чтобы я подумал и попытался найти им объяснение. Увидев, что я затрудняюсь с ответом, сказал: «Объясни их, даже если ты не уверен в своей правоте. Делать было нечего, и я предложил ему какое-то пришедшее в голову объяснение. Адмор похвалил его, однако добавил, что у него есть возражение на сказанное мной. Я объяснил ему, почему, по моему мнению, это возражение несостоятельно. Он, со своей стороны, стал спрашивать дальше и приводить новые возражения, еще и еще; я же, с простотой и непосредственностью, отвечал ему сообразно моему пониманию. Наша талмудическая дискуссия продолжалась долго, пока, в конце концов, он не обратился ко мне и не сказал: «Вот, ты, оказывается, способен делать свои хидушим – в полной мере!»
Это было в ночь четверга. Адмор попросил меня привести в должный вид все, о чем мы говорили: он хочет, чтобы в субботу после полудня я рассказал это в ешиве в рамках хевра харифут – группы по углубленному аналитическому изучению тем Гемары. [В венгерских ешивах было принято, чтобы молодые ученики время от времени докладывали о своих хидушим в рамках таких групп].
Я стал упрашивать его освободить меня от этого. Говорил, что чувствую себя недостойным и неспособным в моем возрасте [мне было тогда шестнадцать лет] стоять и говорить перед учениками, которые старше меня, и уровень которых в учебе гораздо выше моего. Но рав стоял на своем, и решение его осталось неизменным.
Выхода не было, и вот, весь дрожа, я выхожу перед сотнями учеников… Страх мой еще больше возрос, когда я увидел нашего учителя, стоящего у открытого окна, чтобы слушать меня, – такого никогда раньше не было.
Выступление мое прошло с успехом, и с тех пор у меня уже не было опасений, когда приходилось иметь дело с трудным для понимания материалом, и нужно было сказать какое-то свое слово. Я чувствую, что если и удостоился хотя бы чуть-чуть сказать что-то свое в учебе, то обязан этим первому моему главе ешивы – адмору из Папо.
Перевод – рав П. Перлов
